Двое в одной лодке
Володька вытолкнул из гаража лодку на воду и уже хотел запустить мотор, как услышал с берега:
-Сынок, возьми в попутчики.
У гаражей, на весенней травке полулежал седой старик. Рядом с ним раздувала бока хозяйственная сумка, лоснилась на солнце трость. Володька узнал Хриповича. Того самого, который жил неподалеку от Володькиной дачи в деревушке Найденове и слыл за фашиста.
Говорили, в войну был полицаем, за что и отсиживал срок в лагерях. Когда освободили, никуда не уехал, подцепил в здешней деревне вдову, состарился и теперь потихоньку коротал остаток своего века. Местные его не любили, в горячую минуту обзывали полицаем и предателем, на что он сильно обижался, но в драку не лез.
Володька было отмахнулся от неприятного старика, но сверкнула мысль: "А высажу-ка его на Раменском острове, пусть попляшет, гад. Когда-то его обнаружат на необитаемом клочке суши!"
Он выскочил на нос лодки, ловко стабанил. Хрипович поднялся, опираясь на трость. Дрожа от натуги, перевалился через борт и пополз по горе стройматериалов к сиденью. Володька не стал ждать, когда усядется, нажал на кнопку стартера. Лодка дернулась и пошла набирать скорость. Краем глаза Володька следил за усилиями Хриповича. Небрежно выхватил губами сигарету из пачки, расположился поудобнее: два пальца на баранке, левая рука откинута за борт.
Пока Хрипович утвердился рядом, успели выскочить на открытое водохранилище. Ручки старик чинно сложил на коленях, сумку пристроил у ног.
Во все стороны открылся простор. Лодка словно зависла с напрасным ревом мотора. Куда ни посмотри - голубое марево. Не поймешь, где небо, где вода. Только впереди слева маячит темное пятнышко, словно муха в пустынном просторе: по фарватеру самоходка идет.
-Че, за продуктами ездил?—спросил Володька, не глядя на старика.
-В больницу. Ноги не ходют, - обрадованно откликнулся тот, по-песьи заглядывая за розовые Володькины щеки. - Я с ними и так, и эдак. Парил, барсучьим салом намазывал. Мучился всю зиму. Болят. Вступит чтой-то под сгиб - моченьки нету. И что делать, ничего не пойму. Старуха лает: дров хоть принеси, а я не могу. Лежу на печи - ну никак места не найдешь. Повернесся, уляжесся - вроде б маленько отпустит. А потом опять накатит. Зудит и зудит. Мочи нет. Так и крутисся. Покою - ни ночью, ни днем.
-А ты спрыгнул бы с печи, да сбегал за дровами-то. Смотришь, хворь отлетит.
-Смеесся, парень! - старик обиженно вздохнул. - А мне не до смеху, дак.
-Вроде б негде тебе здоровье-то угробить было. Кирпич если на печи угластый попался. На нем, поди, мозоль натер.
-Эх, парень! А лесу-то я разве мало навалял. Зимой мороз, снег, летом дождь, не дождь - а я без обувки. Тряпки накрутишь, узелком завяжешь - и вкалываешь... Шутка ли в лагере лямку тянуть. Вот его и нет, здоровьишка-то.
-А пакостить не надо было. Видно, не за подвиги в лагерь засадили.
Старик снова завздыхал, но ничего не ответил.
Погода стояла на редкость теплой и тихой. Море играло с солнцем, выбрасывая фонтан щекочущих зайчиков. Они плясали по лицам, по дюралевой обшивке суденышка. И даже бесформенное нагромождение Володькиного багажа выглядело в игре световых вспышек вполне прилично.
Володька лениво повел глазом на старика. Сидит, сморчок, нахохленный, недовольный. Взять бы его за шиворот, выкинуть из лодки вместе с клюкой и сумкой. Володька представил, как Хрипович судорожно барахтается, пуская пузыри по воде, но удовольствия не испытал.
-Ты чего же это, в полицию-то пошел?
Старик еще больше съежился, бросил на Володьку испуганный взгляд.
-А как не пойти? Приказали.
-Кто?
-Комендатура.
-Во, дает! Комендатура! А если б эта комендатура в прорубь тебе приказала? Бросился бы?
-Приказала - и бросился бы. Как же иначе? У ей строго. Укрылся от ей - того и гляди, мать на распыл заметут, а что с малолетней сестрой станет - страшно подумать.
-А ты б вместе с ими в партизаны убег.
-Это сказать просто. И так-то с пустыми руками навряд примут, а тут еще и с обузой. Кому я нужен? Да и что партизаны! Те же полицаи, только с другой стороны.
-Как это? Ты что мелешь? Партизаны за Родину бились, а полицаи фашистам помогали.
-Да я ничего. Оно так, конечно. Только для мирного населения один хрен: что фашисты грянут – мясо, млеко – на стол, что энти, из леса.
Бестолковый получался разговор. Как ни поверни, вроде бы и не раскаивается ни в чем Хрипович. Будто и в самом деле, правда, на его стороне. Никак его под жабры не подденешь, на все ответ есть.
-Это как же, получается! - выходил из себя Володька. - Если б все так рассуждали, у нас в тую войну вовсе никаких партизан и не было бы! Одни полицаи вокруг!
-У кого как складывалось, - опять ускользал в сторону Хрипович. - Окажись я в ту пору в армии, неизвестно, куда сунула бы меня хвортуна. А то - дом, сродники. От них не открестисся.
За спором, не заметили, проскочили стороной Раменский остров, близился фарватер. Самоходка ясно обозначилась, и теперь определилось, что на своем пути едва ли не сойдется с лодкой в одной точке.
-А что, не взять ли нам корабль на таран? - прищурился Володька. Он чуть поправил курс, и теперь лодка с бешеной скоростью неслась прямо в черный борт сухогруза. Этот борт, вначале далекий и безобидный быстро вырастал, поднимался перед ними высокой гладкой стеной. Обозначились бурые пятна облупленной краски, струя воды, падающая из сливного отверстия, детали белой надстройки: леерные ограждения, латунные обрамления окон, знаки на спасательных кругах, доска на капитанском мостике с латинскими буквами, испуганное лицо вахтенного, который что-то кричал, грозя кулаком. С неумолимостью торпеды лодка стремилась навстречу гибели. Два человека с каменными лицами приговоренных к смерти впились взглядами вперед.
-Ты что, с ума сошел? - не выдержал старик и дернулся к баранке. Володька в самый последний миг, сбросил газ, резко вывернул руль. Зловещая стена, увлекая за собой пенные водовороты, поплыла мимо. Ее ласково облизнула волна, бежавшая за лодкой.
-Жить хочется! - зыкнул на старика Володька. А у самого на побледневшем виске судорожно пульсировала голубая жилка.
-Кому ж неохота? - смиренно возразил Хрипович. Но Володька не удостоил его ответом. У него вообще пропало всякое желание разговаривать. Хотелось думать о чем-то необычном, но в голову лезло о деле: хватит досок обшить фронтон или нет, цел толь на заделанных дырах в крыше или заплаты сорвало ветром. Так до самого Найденова ехали молча. Выбравшись на берег, Хрипович протянул бумажки - установленный негласным, но прочным законом, местный тариф на транспортные услуги.
-Иди к дьяволу! - буркнул Володька. Лишь потом пришло удивление: у другого человека деньги взял бы, не поморщился, а вот у сволочи, которую убивать надо, не принял. С чего бы вдруг? Наоборот, надо было содрать поболее.
Едва разгрузив лодку, он засел в остылой за зиму даче и напился, как давно не напивался. По тихому Найденову поплыл его надтреснутый голос:
Если бы не Мишка,
Мишка Водопьянов,
Не видать бы матери - земли-и-и...
Плотно пообедав, Хрипович лежал на потертом диване и недовольно морщился от настигавшей песни. "Ничтожные люди, - думал он. - Гонор, как у всамделишных героев, а что скажут, когда жизнь упрется в росстань! Да то самое: каждый бросится спасать своих сродственников. И плевать на высокие материи. Хвилософы, растуды твою качель. Камикадзы вшивые. Красная армия бросила нас на произвол судьбы, вот и выкарабкивайся, как хочешь А теперь мы же и виноватые..."
Свидетельство о публикации №209020500534