Двое в одной лодке

        Володька Кораблев собрался на дачу. В кокпите его моторки громоздились доски, куски фанеры, рубероид, банки и коробки с неизвестными никому, кроме дачников и снабженцев, порошками и растворами. Только и осталось что не занятым, так это два мягких сиденья перед ветровым стеклом.

       Володька вытолкнул из гаража лодку на воду и уже хотел  запустить мотор, как услышал с берега:

       -Сынок, возьми в попутчики.

       У гаражей, на весенней травке полулежал седой старик. Рядом с ним  раздувала бока хозяйственная сумка, лоснилась на солнце трость. Володька узнал Хриповича. Того самого, который жил неподалеку от Володькиной дачи в деревушке Найденове и слыл за фашиста.

            Говорили, в войну был полицаем, за что и отсиживал срок в лагерях. Когда освободили, никуда не уехал, подцепил в здешней деревне вдову, состарился и теперь потихоньку коротал остаток своего века. Местные его не любили, в горячую минуту обзывали полицаем и предателем, на что он сильно обижался, но в драку не лез.

         Володька было отмахнулся от неприятного старика, но сверкнула мысль: "А высажу-ка его на Раменском острове, пусть попляшет, гад. Когда-то его обнаружат на необитаемом клочке суши!"

         Он выскочил на нос лодки, ловко стабанил. Хрипович поднялся, опираясь на трость. Дрожа от натуги, перевалился через борт и пополз по горе стройматериалов к сиденью. Володька не стал ждать, когда усядется, нажал на кнопку стартера. Лодка дернулась и пошла набирать скорость. Краем глаза Володька следил за усилиями Хриповича. Небрежно выхватил губами сигарету  из пачки, расположился поудобнее: два пальца на баранке, левая рука откинута за борт.

         Пока Хрипович утвердился рядом, успели выскочить на открытое водохранилище. Ручки старик чинно сложил на коленях, сумку пристроил у ног.
 
          Во все стороны открылся простор. Лодка словно зависла с напрасным ревом мотора. Куда ни посмотри - голубое марево.  Не поймешь, где небо, где вода. Только впереди слева маячит темное пятнышко, словно муха в пустынном просторе: по фарватеру самоходка идет.

          -Че, за продуктами ездил?—спросил Володька, не глядя на старика.

          -В больницу. Ноги не ходют, - обрадованно    откликнулся тот, по-песьи заглядывая за розовые Володькины щеки. - Я с ними и так, и эдак. Парил, барсучьим салом намазывал. Мучился всю зиму. Болят. Вступит чтой-то под сгиб - моченьки нету. И что делать, ничего не пойму. Старуха лает: дров хоть принеси, а я не могу. Лежу на печи - ну никак места не найдешь. Повернесся, уляжесся - вроде б маленько отпустит. А потом опять накатит. Зудит и зудит. Мочи нет. Так и крутисся. Покою - ни ночью, ни днем.

         -А ты спрыгнул бы с печи, да сбегал за дровами-то. Смотришь, хворь отлетит.

         -Смеесся,   парень! - старик обиженно вздохнул. - А мне не до смеху, дак.

         -Вроде б негде тебе здоровье-то угробить было. Кирпич если на печи угластый попался. На нем, поди, мозоль натер.

         -Эх, парень! А лесу-то я  разве  мало  навалял. Зимой мороз, снег, летом  дождь, не дождь - а я без  обувки. Тряпки накрутишь, узелком завяжешь - и вкалываешь... Шутка ли в лагере лямку тянуть. Вот его и нет, здоровьишка-то.

         -А пакостить не надо было. Видно, не за подвиги в лагерь засадили.

         Старик снова завздыхал, но ничего не ответил.
 
         Погода стояла на редкость теплой и тихой. Море играло с солнцем, выбрасывая фонтан щекочущих зайчиков. Они плясали по лицам, по дюралевой обшивке суденышка. И даже бесформенное нагромождение Володькиного багажа выглядело в игре световых вспышек вполне прилично.
 
         Володька лениво повел глазом на старика. Сидит, сморчок, нахохленный, недовольный. Взять бы его за шиворот, выкинуть из лодки вместе с клюкой и сумкой. Володька представил, как Хрипович судорожно барахтается, пуская пузыри по воде, но удовольствия не испытал.

         -Ты чего же это, в полицию-то пошел?
Старик   еще   больше съежился, бросил на Володьку испуганный взгляд.

         -А как не пойти? Приказали.

         -Кто?

         -Комендатура.

         -Во, дает! Комендатура! А если б эта комендатура в прорубь тебе приказала? Бросился бы?

         -Приказала - и  бросился бы. Как же иначе? У ей строго. Укрылся от ей - того и гляди, мать на распыл заметут, а что с малолетней   сестрой   станет - страшно подумать.

         -А ты б вместе с ими в партизаны убег.
    
         -Это сказать просто. И так-то с пустыми руками навряд  примут, а тут еще и с обузой. Кому я нужен? Да и что партизаны! Те же полицаи, только с другой стороны.

         -Как это? Ты что мелешь? Партизаны за Родину бились, а полицаи фашистам помогали.

         -Да я ничего. Оно так, конечно. Только для мирного населения один хрен: что фашисты грянут – мясо, млеко – на стол, что энти, из леса.
 
         Бестолковый   получался разговор. Как ни поверни, вроде бы и не раскаивается ни в чем Хрипович. Будто и в самом деле, правда, на его стороне. Никак его под жабры не подденешь, на все ответ есть.

          -Это как же, получается! - выходил из себя Володька. - Если б все так рассуждали, у нас в тую войну вовсе никаких партизан и не было бы! Одни полицаи вокруг!

          -У кого как складывалось, - опять ускользал в сторону Хрипович. - Окажись я в ту пору в армии, неизвестно, куда сунула бы меня хвортуна. А то - дом, сродники. От них не открестисся.

            За спором, не заметили, проскочили стороной Раменский остров, близился фарватер. Самоходка ясно обозначилась, и теперь определилось, что на своем пути едва ли не сойдется с лодкой  в одной точке.

           -А что, не взять ли нам корабль на таран? - прищурился Володька. Он чуть поправил курс, и теперь лодка с бешеной скоростью неслась прямо в черный борт сухогруза. Этот борт, вначале далекий и безобидный быстро вырастал, поднимался перед ними высокой гладкой стеной. Обозначились бурые пятна облупленной краски, струя воды, падающая из сливного отверстия, детали белой надстройки: леерные ограждения, латунные обрамления окон, знаки на спасательных кругах, доска на капитанском мостике с латинскими буквами, испуганное лицо вахтенного, который что-то кричал, грозя кулаком. С неумолимостью торпеды лодка стремилась навстречу гибели. Два человека с каменными лицами приговоренных к смерти впились взглядами вперед.

         -Ты что, с ума сошел? - не выдержал старик и дернулся к баранке. Володька в самый последний миг, сбросил газ, резко вывернул руль. Зловещая стена, увлекая за собой пенные водовороты, поплыла мимо. Ее ласково облизнула волна, бежавшая за лодкой.

        -Жить хочется! - зыкнул на старика Володька. А у самого на побледневшем виске судорожно пульсировала голубая жилка.

        -Кому ж неохота? - смиренно возразил Хрипович. Но Володька не удостоил его ответом. У него вообще пропало всякое желание разговаривать. Хотелось думать о чем-то необычном, но в голову лезло о деле: хватит досок обшить фронтон или нет, цел толь на заделанных дырах в крыше или заплаты сорвало ветром. Так до самого Найденова  ехали молча. Выбравшись на берег, Хрипович протянул бумажки -  установленный негласным, но прочным законом,   местный тариф на транспортные услуги.

        -Иди к дьяволу! - буркнул Володька. Лишь потом пришло удивление: у другого человека деньги взял бы, не поморщился, а вот у сволочи, которую убивать надо, не принял. С чего бы вдруг? Наоборот, надо было содрать поболее.

        Едва разгрузив лодку, он засел в остылой за зиму даче и напился, как давно не напивался. По тихому Найденову поплыл его надтреснутый голос:
                Если бы не Мишка,
                Мишка Водопьянов,
                Не видать бы матери - земли-и-и...
        Плотно пообедав, Хрипович лежал на потертом диване и недовольно морщился от настигавшей песни. "Ничтожные люди, - думал он. - Гонор, как у всамделишных героев, а что скажут, когда жизнь упрется в росстань! Да то самое: каждый бросится спасать своих сродственников. И плевать на высокие материи. Хвилософы, растуды твою качель. Камикадзы вшивые. Красная армия бросила нас на произвол судьбы, вот и выкарабкивайся, как хочешь А теперь мы же и виноватые..."