Путь в Борки

             Под старость Манефа рехнулась. "Надо сходить в Борки, надо сходить", - заладила. Летом все на пристань тянуло. Увидит, лодка налаживается на ту сторону, попросит, не захватят ли до Борков. В поселке все друг друга знают, не гнали, спрашивали участливо:

             -Пошто тебе туда, старая? - Манефа заглядывала в наивную синь глаз лодочника и взмахивала обреченно рукой. Разве есть на свете слова, которые в силе объяснить ее тоску? Вытекала одна только досада: нет, не возьмут.

             Беда пришла зимой, когда море  стало бесконечной снежной равниной. Дважды ловили Манефу. Оденется потеплей против хлесткой вьюги - и пошла чесать в свои Борки. Идет, бредет по насту, сама не зная куда. Насилу отыщешь ее на "буранах" в пустынных просторах.

           -Как ты не поймешь, какие тебе Борки! - втолковывал ей зять, - Ну подумай сама, вспомни - дом твой ломали? Ломали! Всей деревней снимались, скотину перегоняли. Построились в поселке. И соседи твои, Амосовы, Кузнецовы,    Ильичевы - все здесь. Ну, может, не сами - дети их живут. Вспомни!

          Манефа слушала, уставясь пустым взглядом в обои: любому понятно, не доходит до нее, отскакивает, как от стенки горох.

          Зять в сердцах плевался, суетливо бегал по избе, не зная, чем пронять старуху. В голову ничего не лезло. На цепь не посадишь, караулить - караульщиков не напасешься. А ночью? Не спать из-за нее? Ничего не придумав лучше, он приволок из чулана старинный кованый сундук и все теплые вещи убрал под замок.

          -Вот и будем теперь, как рошильды, по ночам барахло хоронить на ключ. Сейфу приобрели, - со злостью усмехался он, поглядывая на упрямую старуху.

         Ей надо было выбрать момент. И она его выбрала. На выходные дочь уехала на свидание с архаровцем Борькой: подрался по пьянке, отсиживал свое. Зять, оказавшись без узды, надрызгался с приятелями, спал без просыпу. Манефа, как была в легком, забралась на чердак. В углу под грудой обносков откопала валенки и  дырявый ватник. Валенки оказались ношеные-переношеные, но если навернуть портянки, сойдет. В войну и похуже рядились. Вместо платка Манефа прихватила накидку с кресла, сложила уголком, закуталась. Теперь мороз не страшен.

         Вечерело. С тихого неба ложился  теплый  снежок. Улицы обезлюдели, и никто не видел, как старушка скользнула со спуска, вышла на водохранилище и семенящими шажками направилась прочь от берега.

         Сквозь дымку справа ей мнилось темное пятно: сосновый бор по веретью. Эта грива так и называлась: Красная Веретья. Через нее шел большак на переправу через Шексну, за ней - крупное село Ольхово, а там и до Борков рукой подать. Но Манефа туда не пошла: зачем крюк выписывать? Можно напрямую: мимо Никольского озера на Пустынь. От Пустыни только слепой не найдет Борков.

         И она ступила на памятный с детства зимник, по нему частенько возил ее на ярмарку отец. Внутренним зрением она видела вокруг леса, неожиданно открывались поля, взгорки, среди которых таились робкие деревеньки. Скорей бы и родные места! Она вмиг представила их, и слезы навернулись: так сделалось радостно и тепло. И еще внутри шевельнулось потаенное, что боялась высказать, о чем боялась думать, Но сейчас на минутку дала себе волю. Вот приходит она в Боркн - а там Николай. Пусть похоронку получила, разве не бывало: после похоронки возвращались живы-здоровы. А куда ему возвращаться? Не в поселок же! Манефа попыталась представить - не вышло: что ему там делать? Ничего, что дом в Борках сломан. Николай, поди, новый срубил. Руки - ловкие, жесткие, да ласковые. А улыбка - все простишь, все отдашь... Ну, хватит об этом, сердце разорвется.

          Лучше думать вот о чем. Первым делом, как придет в Боркн, она сходит на погост. Столько лет прошло! Что сталось с могилками? И не найдешь, поди: некому обиходить. Но Манефа и среди сугробов отыщет, где кто лежит. Пройдешь за ограду - и мимо старой липы, мимо часовни... Нет, не так сразу. Она остановится около липы. Вспомнит отчаянного мальчишку Кольку Горчакова, что на спор залез на самую верхотуру нарушить воронье гнездо. А она, угловатая девчонка, с восторгом следила за ним. А потом, спустя много лет, около этой самой липы Николай, неуклюже обхватив ее за плечи, дохнул в ухо:

         -Выходи за меня замуж.

         Вот часовня. Старая, обитая тесом. Кое-где тесины разошлись и кажут щели. Деревянная вязь до верху и вокруг окон кое-где общербилась, но по-прежнему нарядна часовенка.

         Когда сколачивали колхоз, устроили в ней амбар. С главки сдернули крест. Манефа помнит, тогда дядя Тимофей приставил высокую лестницу, подобрался  к самому куполу. Дядя Тимофей - мужик хваткий. В кузнице - первый    человек. Кому топор сделать, кому - светец, кому дровни подбить - все умел. Лицо волосатое у него, борода курчавая. Бурым звали. Наверное, по медведю.

          Манефа спохватилась: все не то в голове. Надо подумать о главном. Лапушками она отметит родные могилки, потом попросит кого-нибудь весной окопать их, посыпать песочком и поставить кресты. Самой до весны не дотянуть уж, чуяла. Сны ей снились. Зовет мать к себе. И не только она. Сошлись там и дедушка с бабушкой, и старики Горчаковы, и Николаев брат Федор, который на сплаве погиб, да и мало ли их, родичей и соседей. Вот и надо свою домовину - к ним ближе.

          Ее недавно прояснило. Раньше оглянуться было некогда: двух дочек надо на ноги поставить, потом - двух внуков. От темна до темна в заботах. А теперь, когда постарела, никому не в помощь, задумалась. И ей сделалось жутко. Неужели та, прежняя-то жизнь навсегда  исчезла - и нет ее? Разум взбунтовался: брешут, будто нет никаких Борков. Пусть дом раскатали по бревнам, перевезли в поселок. Пусть соседи тоже переехали. Но – деревня! Куда она, вольготно раскинутая по невысокой горушке двумя порядками изб, денется? С ее-то амбарами, баньками, огородами, прогонами, гумнами за ближними поскотинами – словом всем тем, без чего жизнь немыслима!  Однажды разум прорвал плотину лжи, и Манефе сделалось просто и легко... И вот идет она по прежней дороге, и все вокруг, как прежде.

           Манефа пощупала на груди газетный сверток: платье, тапочки, деньги. Чтобы не втягивать посторонних в расходы на собственные похороны. Убедившись, что все в порядке, она веселее заторопилась в смутную мглу.
       
           Ее нашли только на второй день. Прикрытая снежной порошей, она съежилась маленьким комочком, затерянным среди огромного моря, порожденного прихотью людей. Старожилы говорили, что точно: Борки лежали под ней на десятиметровой глубине.