Дорога

Колыхнулся белесый туман,
И вздохнуло погибшее небо.
Тишина – это, в общем-то, тоже обман,
Невозможная быль, отрешенная небыль.
Вдруг исчез тихий скрип шагов на снегу,
И угасли стенания ветра.
Оставляя друзей на том берегу,
Наступает судьба, безоглядно и беспросветно…
А как мгновенно гаснет пламя…
Дорогу закидали жесткими снегами…
Печален грустный ангел.
Рванув одежды клок,
Серебряную пулю
Себе пустил в висок.

Были сумерки. Как будто полуживое, как будто полумертвое было все вокруг. Небо было стальным и настолько тяжелым, что нести его на своих плечах становилось невыносимо. Небо плакало, содрогалось в рыданиях, и было прекрасно. Небо плавно переходило в скучающую землю, молчаливую и мудрую. В почти настоящей пустоте шел по размытой дождем дороге человек.
Он не был красиво одет, в его глазах не светилась маячком мысль, его руки не были теплыми, но он не был мертвым. Насквозь промокшая белая рубаха на нем не была застегнута, рукава закатаны до локтей. Дождь бил его по ногам, по черным брюкам. С седых  волос, спускавшихся до плеч, капали слезы дождя, разбивались о землю. Под бровями, края которых изящно и тонко поднимались к вискам, светились глаза. Зеленым, холодным огнем. Это не был огонь мысли или цели, это был…просто огонь… Тонкий нос правильной формы, и, наверное, слишком тонкие для этого лица губы. Они делали лицо злым, устрашающим.
Он не был крепкого телосложения. Просто юноша двадцати лет, всего лишь призрак жизни.
Он шел медленными шагами. В руках он нес скрипку и смычок. Скрипку изящную, тонкую, живую… Она когда-то плакала и смеялась, выслушивала и захлебывалась словами. Теперь она молчит. Он не знает, зачем она ему, наверное, это просто символ жизни.
Здесь была только дорога. И ничего больше. Пустота и безмолвие, как будто нет времени, нет смысла здесь. Впереди только туман, позади только пройденные километры. У дороги не было начала, и он не знал, закончится ли она. Быть может, это дорога жизни, и просто черная полоса на ней, просто ветер слишком громко плачет, просто солнце замерло, не умерев до конца, и бьется веками над этой дорогой в предсмертной агонии. Быть может, это смерть. Безжизненная дорога и бесконечность впереди, лишенная смысла, наполненная горечью приятных воспоминаний, горьких оттого, что они выдуманы. И нет мысли, только покорность и слепое движение. Он не знал, идет он вперед или назад, не знал, зачем он идет. Кто-то его ждет? Возможно. Нет, скорее это желание казаться хотя бы самому себе живым.
Скрипка молчала. Молчал и воздух.
Перед его зелеными глазами проносились картины воспоминаний. Не его, а сотен других людей, проходивших здесь. Здесь проходили сотни, миллионы человек. На дороге четко отпечатались, не размывались дождем следы мужских ног, тонкие пятки девушек и женщин, и даже совсем маленькие, крохотные следы. Одни следы указывали на то, что люди шли в том же направлении, что двигался юноша. Другие шли ему навстречу.
Он видел, как здесь проходили рабочие, богачи, бездельники и трудоголики, люди поразительно красивые и люди, пугающие, уродливые. Он видел людей равнодушных и людей, стремящихся жить. Он видел, как эти люди мечтали, строили планы.
Один хотел написать картину, нарисовать на ней море. Сине-зеленое, чуть-чуть серое. Песчаный берег и чайки над водой. На песке, возле самой кромки воды – следы мужчины и женщины. Он видел, как этот человек уже приготавливает краски, становится возле мольберта…и больше ничего.
Другая, женщина, мечтала о ребенке. С золотыми волосами и звонким смехом. Она покупала игрушки, маленькую одежду, но почему-то всегда грустила. Она и по этой дороге шла опечаленная, но все-таки с надеждой на то, что когда-нибудь она станет матерью.
Маленький мальчик, проходивший по этой дороге, думал о том, что он обязательно когда-нибудь построит дом, большой, просторный. Они там будут жить с родителями, и у них всегда будет еда, всегда будет тепло и сухо…
Юноша шел и думал о своей скрипке. Он думал о том, что когда-то мечтал летать. Что жил каждый день и ужасно боялся смерти. Он увидел перед собой улицы своего города, душный летный день. На крыше невысокого дома стоял мальчик лет одиннадцати. У него были зеленые глаза, колючий взгляд. Он был полон решимости. И счастья. К рукам свои он скотчем приклеил крылья. С каркасом из тонких деревянных дощечек. Между дощечками были натянуты газетные листы. Он  долго мастерил себе крылья. Он безумно хотел летать, и точно знал, что рано или поздно взлетит. Он медленно подошел к краю крыши, разбежался и, задержав дыхание, закрыв глаза, прыгнул вниз… Наслаждение. Боль. Мучительная боль. Бесконечная.
Воспоминания развеялись с новым порывом ветра, новым раскатом грома. Юноша печально посмотрел вперед. Там ничего не изменилось. Он остановился. Поднес скрипку к подбородку и тронул её смычком. Скрипка подчинилась, пробудилась, стала жить. Она плакала, рассказывала о сотнях жизней, миллионах судеб. Плакала об одной судьбе юноши… Пыталась оживить его… Юноша плакал. Слезы его смешивались с каплями дождя, уносились вдаль ветром, обжигали его щеки. Он видел падение. Падение… И ничего нет, только слезы, скрипка и боль… Та самая, что прожгла его тело, когда он соприкоснулся с землей…
Задыхаясь, утирая слезы, он оторвал смычок от скрипки. Он бросил скрипку в грязь, в холод и бесконечность. Ещё горячая, ещё живая скрипка была убита… Он пошел прочь. Пошел дальше, вперед. Или назад. Он не знал…
Он шел так ещё, казалось, целую вечность. Впереди, в тумане, он увидел что-то. Уже изнемогая, он побежал туда. Это была лестница. Из белого камня. Поросшая мхом, поднимающаяся в скорбящее небо. Не было этой лестнице конца, она скрывалась в облаках. И не было дороги больше за этой лестницей. Она упиралась в первую ступеньку.
Глаза юноши загорелись. Он задышал чаще и увереннее. С жадностью он смотрел вверх. Теперь он знал, зачем он здесь.
Подняться и не упасть. А полететь…