Амальгама. глава первая

 «Учитесь властвовать собой».
Совет Евгения Онегина Татьяне.

     Я долго не влюблялся после первой, подростковой любви, не смотря на то, что с легкостью раздавал свои симпатии, так как вообще довольно дружелюбен и склонен во всем и всех в первую очередь видеть хорошее. Но, чтобы влюбиться, должно прийти очарование. Нужно увидеть в другом не просто  какие-то положительные, сильные стороны – нужно ощутить его неповторимость, уникальность, заболеть этой его уникальностью.
     Не болелось. От собственного здоровья тошнило.
     Пока учился в институте – было еще ничего, но когда начал работать… Не то, чтобы с коллективом не сложилось. Вполне сложилось, все достаточно ровно и гладко: молодой специалист, на хорошем счету, работы не боится, практически безотказный. И от сослуживцев не шарахается – можно и посидеть, побеседовать «по душам». Всё о той же работе или местных феях, в смысле – бабах. Но после институтских полубогемных компаний, философских диспутов и дурашливых чудачеств какими же скучными и серыми казались мне мои сослуживцы! Молодые вроде парни, половине едва тридцатник, а беседы – брюзжание да интриги, сплетни да бытовуха.
     Сначала я в коллективе заскучал, потом начал понемногу хохмить. Сослуживцы ржали с удовольствием, но ярлык «не от мира сего» мне все же пришпандорили.
     Шел уже третий год моей карьеры, когда в нашей конторе появился Станислав Савин. Я особо расположился к нему еще заочно: за то, что ровесник, и что моя приятельница из соседнего отдела с редким именем Фая отрекомендовала его тоже как «не от мира сего». Мне так хотелось, чтобы на работе появился хоть один человек, с которым мне было бы действительно приятно и интересно общаться!
     Стас оправдал мои надежды: это оказался энергичный парень с живым взглядом, и мы сразу же угадали друг в друге общую породу: оба из тех, кто стремится жить, а не выживать, независимо от условий. Помню, наш первый разговор как раз и был на эту тему. О том, как бессмысленно и скучно посвящать своё время заготовке соломы для устилания собственного пути: уж либо идешь, либо солому стелешь – все равно ведь брякнешься там, где не ожидаешь; да и вообще, мелкое это занятие. «Для Бессмертных» - добавил Стас, и с тех пор у нас пошел этот прикол – два Горца на одну контору. Вместо приветствия одно время друг друга из-за угла скатанными в рулон ватманами по шее дубасили – и ржали, довольные!
     А еще я балдел, как Стас ухаживал за Фаей из соседнего отдела. Как укараулил ее на выходе однажды и заверещал дурашливо: «Ой, девушка, а где это Вы такую сумочку достали?! Дайте поносить!», и тащил Файкины манатки до её подъезда. Как скакал по офису от избытка чувств, договорившись о первом свидании, и распевал: «Фааина, Фаинааа! Фай-на, ФаИна, Фааина, Фай-нА!!!». Я готов был слушать его излияния на тему, какая Файка необыкновенная, сколько угодно – я наслаждался его счастьем, таким неподдельным и освежающе-живым; хотя по мне самым необыкновенным в Фае было ее имя. В остальном – миленькая, но такая прагматично-обычная девица, каких пруд пруди. Ошеломленная натиском Стаса, она как-то вытянула меня на разговор (как его друга, чем я был весьма польщен) и выдала: да, он, конечно, влюблен, но как-то несерьезно это все, по-детски совсем; с ним интересно, но разве это муж?!
     - Фая, а чем не муж? – опешил я, - Он же тебя на руках носить готов, в прямом и переносном смысле. Вообще, ты-то его любишь?
     Она не знала. Она боялась.
     В то лето я как раз купил свою первую машину, подержанную девятку, и почти каждые выходные приглашал эту парочку «кататься» - в основном мы на природу ездили, на какой-нибудь берег. Жарили шашлыки на костре, загорали, купались. Мы были почти счастливы. Почти, потому что я и сам Стас подспудно чувствовали Фаинин страх, не дающий места любви. Однажды он мне заявил с решимостью, что все равно отогреет ее. Я смотрел на него как на ангела: он ни в чем ее не винил, она все равно для него была единственная. Но, восхищаясь им, все же опасался: сколько еще он так выдержит? Ведь он все же человек, которому точно так же нужна любовь: невозможно отдавать бесконечно, не получая ничего в ответ, только одни сомнительные обещания: «вот угоди мне, и я тебя оценю». А Фая становилась все капризнее и требовательнее. Начала выкидывать номера: отсылала Стаса под каким-нибудь предлогом, чтобы остаться наедине со мной и пооткровенничать – все по поводу того же Стаса. Первый раз я попался, второй – встал и пошел вместе с Тасиком. Она начала со мной кокетничать – очевидно, ей льстило, что около нее сразу два мужика находятся, и, помня классический треугольник, решила соблюсти все формальности. Я офонарел, Стас разозлился. Пришлось объясняться с ним, клятвенно заверять, что Фая меня не интересует в этом плане совершенно. Он поверил.
     - Зачем она так делает, а? – вырвалось у него с горечью. Я пожал плечами:
     - Повышает самооценку. Дешевый и быстрый способ.
     Стас помолчал немного. Был уже поздний вечер, Фаю мы доставили домой, а сами махнули на берег реки, и теперь смотрели на закатное небо светлой северной ночи да слушали плеск темной воды. Неожиданно Тасик обнял меня за плечи, тиснул по-дружески, и сообщил:
     - Ты – суперский, Данька, - и вдруг добавил, - Знаешь, был бы ты девчонкой – лучше и не надо…
     Лицо обдало жаром, я нервно хмыкнул, чувствуя, как колотится сердце и как в нем проявляется горечь от этого шутливого «если бы». А ведь я тебя люблю, Тасик. Да так, как вряд ли тебя полюбит Файка своим расчетливым, осторожным, перепуганным, обиженным на весь мир сердечком.
     - Как друг я уже не тяну? – пробурчал я довольно язвительно. Не поднимал бы ты скользких тем, Горец.
     - Еще как тянешь! - улыбнулся Стас, тиснув меня еще раз, и не убрал руку. Так мы и сидели молча, в обнимку, грели друг друга своим теплом.
     Вернувшись домой, я до утра курил на балконе и допрашивал себя – неужели это случилось? Неужели я правда влюбился?! И в кого?!!! Идиот, безнадежный… Нет, это просто дружба, я люблю его как друга, физиологические реакции не в счет. Да, просто как друга. Но это легко изменится, если он обнимет меня еще пару раз… Ну, Таська! Отмочил. Завел ведь, гад. Может, сказать ему, чтоб не обнимался больше? Нет уж, пусть обнимается, больно кайфово…
     Нет, нет и нет! Забыть! Друг и не больше! Если не хочешь потерять и это. Хватит тешиться пустыми мечтаниями и видеть намеки и авансы там, где их нет и в помине! Почему я не могу просто нормально дружить с замечательным парнем Таськой, почему у меня крышу сносить начинает?! Почему меня так тянет к нему не только душой, но и телом? Разве он такой уж красавец? Не знаю, но прекрасен как ангел, дурашливый ангел в бандане и темных очках. С выгоревшей до бела русой шевелюрой и загорелой кожей, похожий на безбашенно-веселого эсэсовца. Хотели влюбиться? Получите и распишитесь! И опять в парня. Да еще и в натурала. Вот ведь блин…
     Мы продолжали тусоваться втроем, но мне было все больнее смотреть на не-любовь Фаи, на то, как Стас теряет силы и надежду; все мучительней чувствовать его боль и свое бессилие. Я понимал, что он будет бороться до упора – и опасался, что этот упор не за горами.
     С августа они начали ссориться, и теперь Стас частенько зависал у меня вечерами и выходными: он жил с родителями, а я снимал однушку. Слушали музыку, смотрели кино на компе, пили пиво, трепались и оба ждали – не позвонит ли Фая, она отлично знала, где искать Савина. Иногда заходила сама, иногда звонила – и тогда он, воспрянув, бросал все и улетал. А я оставался, третий-лишний, безотказный понимающий друг. Быть жертвенным просто, когда радуешься тому, что есть, не рассчитывая на большее.
     Однажды в сентябре Стас после очередного звонка Файки остановился на пороге, посмотрел на меня и вдруг крепко обнял со словами: «Спасибо тебе, Данилыч!»
     - За что хоть? – пробормотал я, смутившись.
     - А за все! За то, что ты такой есть!
     - Ну, тогда и тебе спасибо! – ухмыльнулся я и приобнял его в свою очередь. Таська глянул на меня с ехидной улыбочкой:
     - И чего это вдруг так церемонно?
     - Иди давай! – возмутился я, а голос предательски дал «петуха», - То ему не так, это ему не эдак!
     Стас заржал и скатился по лестнице.
     У него появилась манера, слегка злившая меня – наскакивать в людных местах и трепать по-свойски. То есть, мне, конечно, было безумно приятно, но это смущало. А он по простоте душевной считал – раз приятно, почему бы не сделать? Не доставить мне маленькое удовольствие?
     Его прикосновения действовали на меня как легкий наркотик: так же дурманили, погружали в эйфорию, делали неуравновешенным и вызывали привыкание. Он не подозревал, что для меня это «маленькое удовольствие» сродни изощренной пытке, сродни отраве, проникающей все глубже. Потихоньку я начинал ненавидеть себя за неумение относиться к этой возне так же легко, как он, за прерывающееся дыхание, слабеющие колени, мурашки удовольствия по всему телу и бредовые фантазии по ночам, после которых боялся открыто смотреть Таське в глаза.
     А тут еще мама, человек глубоко верующий, то позвонит, то нагрянет:
     - Данечка, у тебя все в порядке? Зашел бы хоть в гости, мы с папой соскучились по тебе! Занят? Всё катаешься? Ах, масло в машине меняешь? Один или помогает кто? Стас Савин? А, ну да, помню, этот твой новый друг с работы. Как у него дела с этой девушкой, как ее, Фая? А ты чего-то у нас все один… Между прочим, у нас в церкви знаешь сколько девушек хороших? И красавицы, и умницы, а ты все не знаю где ищешь… Да я не начинаю, просто – имел бы хоть в виду, что ли. Приезжай в гости, а то совсем не видимся.
     Любовь всегда благословение. Но когда любовь смешана с чем-то ядовитым, как ртуть с серебром, и не отделишь, и на взгляд всё – серебро; только замаскированный яд все же точит тебя, и ты снова и снова пытаешься разделить неразделимое: страсть? Нежность? Нет, не то… Похоть? Нет, нет! Чувственность? Да что ж это за вторая составляющая?! Определить бы да избавиться от нее раз и навсегда…
     Или разом избавиться от такой любви целиком? Иногда и такое приходило в голову. Да только можем ли мы на самом деле управлять своими чувствами? Разве мы владеем любовью? Это она владеет и правит нами, а мы либо подчиняемся ей, либо бунтуем. И разве бунт против любви – не самое страшное преступление?
     Стас и Фая продолжали ссориться, плакались мне уже по очереди, а мне оставалось закатывать глаза да патетически восклицать: «Чума на оба ваши дома!». Мне было уже одинаково больно и когда они ругались, и когда мирились – тем более, что для примирений они стали использовать мою квартиру, когда я уезжал ночевать к родителям. Стас попросил однажды – и я не смог ему отказать.
     Зато когда я шел в гараж и звал Стаса помочь, он мне тоже не отказал ни разу. И как же я был счастлив и умиротворен, когда мы на пару ковырялись с моей обожаемой девяточкой! Даже когда меня по неосторожности окатили тепленьким тосолом – Стасик вентиль поторопился выдернуть. Пришлось возиться пару часов мокрому и вонючему, а в октябре в гараже довольно холодно.
     Когда мы сменили все, что можно, поставили зимнюю резину и отремонтировали боковое зеркало, которое я случайно забодал, то рванули в первый же выходной гулять по Ярославлю! Вдвоем, ибо с Фаей произошла очередная размолвка.
     Помню, мы уже возвращались, летели по шоссейке сквозь затянувшуюся в тот год золотую осень, и Стас печально заметил:
     - Пипец, Данилыч, я от нее реально уставать начал. Все время в напряге, все время в ожидании наезда, даже когда все вроде бы хорошо. Почему она не может просто радоваться жизни? Как я, как ты?
     - Она может. Но не хочет. Считает это несерьезностью.
     - Думаешь, все безнадежно? – помолчав, спросил он. Очень серьезно, словно от того, что я отвечу, что-то зависело.
     - Знаешь, что я думаю? Она так и будет метаться, пока ты однажды не решишь, что с тебя хватит, а когда уйдешь, поймет, что жить без тебя не может.
     - Да ёёёё!!! Дань, может, мне сразу застрелиться?! Я из нее вытянуть не могу – любит она меня все-таки или нет! А застрелюсь – глядишь, на веночке и напишет!
     - Напишет, не сомневайся! – ухмыльнулся я, - Даже траур носить будет – ей черное к лицу!
     - Добрый ты какой! – он помолчал, потом окликнул: - Данька?
     - Я за него?
     - А ты только к ней так относишься или вообще ко всем женщинам?
     - Да нормально я к ней отношусь, чего ты? Ну, дурочка она, обиженная…
     - Ни хрена себе нормально!
     - Ну а что, я не прав?
     - Она не дурочка. Ей просто в жизни не везло.
     - А тебе везло просто безостановочно, да? Таська, каждый получает свою порцию дерьма! Но кто-то воспринимает его как навоз для удобрения и растет, а кто-то – размазывает и под нос другим сует всю жизнь!
     Стас опять помолчал, переваривая.
     - Думаешь, разбежаться на время? В профилактических, так сказать, целях? А вдруг она обратно не захочет?
     - Значит, не любит, Таська. А если не любит – то на кой черт тебе это надо?
     - Да ведь я-то ее люблю, - тоскливо пробормотал он. Потом добавил: - Блин, и почему так не совпадает все…
     - В смысле? – я поневоле напрягся.
     - Да недавно с подругой школьной встретился, даже не подругой, так – знал ее… Разговорились, и она мне выложила, что влюблена в меня с девятого класса и по сю пору. Прикинь?
     - Просто Татьяна Ларина какая-то… А ты что?
     - Ну, что, сказал как есть: что девушка у меня, которую я люблю, хоть и отношения сложные. А она сказала, что все равно ждать будет.
     - А ты?
     - Данька, мне ж, в конце концов, тоже любви хочется! Нормальной, человеческой – понимаешь?! Да просто знать, что меня кто-то любит – уже дышать легче!
     Приехали. Моя любовь, надо понимать, не нормальная и нечеловеческая. Зверски чокнутая. Или ему надо признания слышать? И именно от баб-с? Для поднятия самцовых качеств. А чего, собственно, ёрничать – вполне естественное желание, Данил Александрович. Это вы у нас с прибабахами…
     Оставшееся время поездки чувствовал себя Гуимпленом: аж передергивало, если в зеркале заднего вида  натыкался на собственные больные глаза и прилипшую к губам кривую ухмылочку. Вот вам дерьмо, удобряйте им что хотите.
     Я довез Стаса до подъезда, но он не торопился выходить:
     - Данилыч?
     Я промолчал, ожидая информативного продолжения. И зря - оказалось, Тасик просто задался целью установить контакт:
     - Или ты не Данилыч? Ааа, знаю! Ты – моя совесть! – со священным трепетом в голосе.
     Я нехотя ухмыльнулся уже по-настоящему и посмотрел на него: чудо мое сероглазое, родной мой, я знаю, что тебе сложно – можешь не оправдываться… Только не ломайся, умоляю, оставайся ангелом!
     - Ну что, до завтра?
     - Здорово устал? Уверен, что нормально доедешь?
     - Да чего тут ехать…
     - Ладно, Данька, давай, - он протянул мне ладонь, - Звякни, когда доберешься, ага?
     Как мало мне надо для счастья: крепкое пожатие, просьба позвонить да внимательный взгляд исподлобья.
     Золотая осень все же закончилась, но зима никак не наступала. На мой день рождения в детстве, я помню, уже сугробы наметало, а в тот год голые, чернильные силуэты деревьев, давно растерявших листву, кутались в туман вместо снега. Графство Суссекс, а не Россия.
     24, уже 24 года – давно ли 18 было? Ну, 24 еще ничего, а вот когда 30 будет… а будет всего-то через шесть лет. Три года на этой работе уже пролетели, и еще шесть так же пролетят, и ничего по большому счету не изменится – так и буду в одиночестве пытаться разложить «амальгаму» в своей душе на составляющие, алхимик несчастный. А Таська будет жить, любить открыто, честно, изо всех сил, как умеет… Вот возьму и сорвусь во все тяжкие! Чего я, один голубой в этом городе?! Йех, держись, туссовкаааа!!!
     Не сорвусь. Пробовали, знаем. Противно. Без любви противно, замыкаться на «половом вопросе» противно. Привередливый я больно. К тому же высокое звание Таськиной совести обязывает…
     На посиделки по поводу моего дня рождения Таська приволок Наташу – ту самую «Татьяну Ларину». Сама мягкость и очарование, это вам не взбалмошная Фая. На Таську девица смотрела действительно совершенно влюбленными глазами, со мной усиленно дружилась. Сообщила, что Стас обо мне много рассказывал как о ближайшем друге, который понимает его с полуслова, и прочее-прочее. Да, да, говори еще! Милая девочка.
     Так наш тесный кружок «любителей Стаса Савина» расширился еще на одного человека. Наташка довольно часто стала звонить мне, а я ей – надо же было чем-то заполнять время, пока Стас пропадал где-то на пару с Фаиной. Однажды Фая забежала по какому-то делу ко мне домой, а в это время у меня как раз сидела в гостях Наташа – девушки познакомились, сначала чисто визуально, а после обе наседали на меня, расспрашивая друг о друге. Файка была снисходительна, жалостливо-насмешлива и одновременно весьма насторожена. Ревниво насторожена.
     Думаю, ее ревность была не столько от любви к «предмету», сколько от самолюбия. Впрочем, не все ли равно: ревность сработала, и однажды взбудораженный донельзя Стас сообщил, что на Новый год они с Фаиной идут знакомится к ее родителям.
     - Поздравляю! – я выдавил кислую улыбочку, - А чего именно на Новый год? Пошли бы на следующий день, - у меня были совсем другие планы на этот веселый праздник касательно его персоны. Но Тасик замахал руками:
     - Нет уж! Лучше предстать перед ними пока свеженький, а не после ночного загула!
     Спорить я, разумеется, не стал, пожелал ему «удачи в бою и не остаться в этой траве». А Новый год встречал в полном одиночестве, следуя принципу «лучше быть одному, чем с кем попало». По всей квартире развесил елочные гирлянды (обожаю эти веселые огоньки!), врубил почти на максимум колонки и вопил на пару с Меркьюри, что шоу должно продолжаться – с 1991 у меня традиция встречать каждый год с этой песней.
     Все-таки в 24 быть одному в такую ночь обидно, но что делать, если институтские друзья обернулись приятелями и разлетелись: кто устраивал карьеру, кто личную жизнь, кто-то стал скучен мне, кому-то стал скучен я – и нет студенческого братства. А братство на почве ****ства вообще не выросло… Я допил купленный по поводу коньяк (в праздник да не попижонить?!), сам себе объявил, что вечер «Былое и думы» завершен и забрался в постель. Эх, Тасик-Тасик… Хоть во сне, может, появится?
     Снилась какая-то хрень, но впечатление такое, что режиссировал ее Люк Бессон: так захватило! Едва очнулся – настойчиво звонили в дверь. Пожар, что ли? Прямо как был, в одних трусах, босиком поскакал в прихожую, заглянул в глазок: Таська?!
     Я так обалдел, что не думая тут же открыл дверь, убедиться, что меня не сглючило:
     - Савин?!
     - Ой, я тебя разбудил, что ли? – Стас виновато окинул меня взглядом, - Я уж думал – тебя дома нет, уходить собирался…
     - Да дома я, где мне еще быть? Заходи давай, холодно…
     Он послушно протиснулся мимо меня в крохотную прихожую (мне, человеку средних параметров, еще нормально, но вместе с Таськой, который меня на голову выше, уже тесновато). Пока скидывался, сообщил, что матушка у Фаи – очаровательная женщина, а вот отчим нажрался, начал буянить и конкретно заводиться. Пришлось уйти.
     - Да и член с ним! Все равно по-любому отдельно жить будем, не с родителями. Ты один? - он зашел в комнату, оглядел мою иллюминацию и уселся в свое любимое кресло. Я забрался на диван, завернулся в одеяло, чтоб согреться да и не отсвечивать особо, после чего отозвался:
     - Один, один. Так чего, у вас уже свадьба намечается?
     - А как же! – его физиономия расплылась в счастливой улыбке, - Свидетелем моим будешь?
     - Понятым! – хмыкнул я, - Куда я денусь…
     Стас вдруг одним движением перемахнул из кресла на край дивана, повалил меня и начал, дурачась, натягивать одеяло мне на голову. Я заорал возмущенно, он тоже вопил – какую-то смешную чепуху, просто от избытка эмоций – Стасик был счастлив, он твердо решил жениться. Мне было хорошо, тревожно и горько одновременно; все эти три эмоции вдруг попали в резонанс друг с другом и меня переклинило, просто переклинило. Я замолчал, потому что горло сжало спазмом, а на глаза навернулись слезы. Стас почувствовал, что со мной творится что-то непонятное, перестал дурачится и заглянул мне в лицо, как я ни пытался отвернуться:
     - Данилыч? Данька, ты чего? Даня?... – настойчивый, гад. Я изобразил улыбку и выдавил:
     - Да ничего, нормально все…
     - У тебя случилось что-то?
     Я отрицательно мотнул головой. Стас подумал, затем спросил:
     - Данька, вот скажи – мы друзья или как?
     - Друзья, конечно! – горячо подтвердил я, позорно шмыгнув носом и смаргивая предательскую влагу.
     - А почему ты мне ничего не говоришь никогда? Я же вижу – что-то случилось, а ты молчишь: не доверяешь?
     Эх, если бы не тот пузырек коньяка, высосанный в одно горло! Я, пожалуй, сумел бы сориентироваться и, как всегда, миновать острые углы. Но, очевидно, время маневрировать и время подрываться на минах.
     - Доверяю. Просто не знаю, как сказать… - услышал я себя словно со стороны.
     - Что сказать? – сделал стойку Стас. Теперь уже молчал и соображал я, наконец с досадой заметил:
     - Да и зачем что-то говорить? У нас с тобой замечательные отношения, зачем их осложнять…
     - Замечательные?! Замечательные! Только не откровенные! – раздраженно возразил он.
     - Хорошо. Пусть будут откровенные, - я сглотнул и словно с вышки двадцатиметровой шагнул: - Я люблю тебя.
     - Чего? – после гробовой паузы переспросил Стас.
     - Я тебя люблю! – внятно, с некоторой долей мазохизма повторил я. Давай, ты же сам хотел – пусть все будет предельно четко и откровенно! Он растерянно усмехнулся:
     - Так ведь… я тоже тебя люблю, Данилыч! Ты ж мой лучший друг… - последние слова прозвучали почти жалобно.
     - Забудь, - для пущей убедительности я положил ему ладонь на плечо и сжал, - Забудь!
     Закон притяжения: теряя равновесие – падаешь. Причем туда, куда больше всего тянет. На мгновение у меня закружилась голова, а через секунду я понял, что уткнулся Стасу лбом в плечо. И он не оттолкнул, все так же растерянно, полуавтоматически придержал одной рукой меня за спину (одеяло с меня благополучно соскользнуло), а другой провел мне по взлохмаченному со сна затылку. До сих пор не уверен, что я удержался от стона – по крайней мере потом меня здорово прошибло.
     - Даня… - напряженно.
     - О Господи… прости… - я, наверно, в жизни так не краснел – лицо пылало словно пожар. Идиот, какого члена лезть к парню, ему же наверняка неприятно!!! Я отодвинулся к самой стенке и попытался прийти в себя. Осторожно метнул взгляд на Стаса – и поймал встречный. Таська довольно обалдело ухмыльнулся, глядя настороженно и, одновременно, с любопытством. Пожалте бриться, Данил Александрович. Не соизволите ли объясниться? А вот не соизволю!
     - Чего смотришь – голубых не видел? – да гори оно синим пламенем! Чего тут теперь замазывать?
     Савин хмыкнул и подтвердил:
     - Ни разу, прикинь? Чего психуешь-то?
     - Да так… - процедил я. Надо разозлиться хорошенько. Для восстановления утраченной адекватности. Стас вздохнул и заметил:
     - Я же говорил – тебе девчонкой родиться надо было.
     - А может – это тебе надо было?! – наехал я.
     - Я бы тогда, наверно, лесбиянкой был, - задумчиво сообщил Тасик с извиняющимися нотками.
     - Тогда обоим надо было девками, - нашел я выход. Мы переглянулись и заржали – оба довольно истерично.
     - Забито, Данилыч, в следующий раз так и родимся!
     - Ага, только не забудь смотри!
     - Так надо записать где-нибудь!
     - На пирамиде Хеопса! Это вообще древний органайзер, ты в курсе?
     Успокоившись, Стас уже довольно непринужденно поинтересовался:
     - Так у тебя есть кто-нибудь?
     Я отрицательно мотнул головой, разглядывая его из-под ресниц с чувством странной легкости: мне опять было хорошо, и горечь уже вливалась в настроение не диссонансом, а просто ноткой терпкости, и тревожность стелилась шлейфом где-то в будущем, а сейчас – просто хорошо…
     - Ну а был? – продолжал допытываться этот неугомонный, ломая мне всю медитацию.
     - Да кто, Тасик? Мы же с тобой одни, больше нет никого, всех остальных мы просто выдумываем. И кого я выдумываю – это все равно ты.
     - Загнул! – оценил Таська и подыграл, - Так у нас с тобой уже что-то было?
     Я хихикнул и мечтательно признался:
     - Ага. Только знаешь, я хреново выдумываю, наверно. Все какая-то ерунда получается.
     - А девчонкой ты меня выдумывать не пробовал? – с ухмылкой.
     - Пробовал – не катит, - лениво отозвался я, - И вообще, раз ты парень – чего извращаться-то?
     Савин от души хохотнул. Потом вдруг спросил:
     - Так ты чего, и в Новый год один сидел?
     - А чего, нельзя? Я ж хотел с вами праздновать, втроем, а вы к родичам умотали…
     - А я думал, у тебя кто-то есть, просто ты мне не рассказываешь ни фига, - задумчиво.
     - Решил нагрянуть и накрыть? – ухмыльнулся я. Стас хмыкнул:
     - Так ведь обидно – чего от меня-то тихаришься?!
     - А если бы я тут с мужиком ночевал?
     Савин остался невозмутим:
     - Ну и что? В конце концов – дело хозяйское. Кому уж что нравится…
     Я почувствовал, что лицо опять начинает разжигать:
     - То есть, ты такой вариант как раз и предполагал?
     - Ну а какой тебе был бы смысл девчонку от меня прятать? – резонно аргументировал Савин.
     - Да, Тасик, а ты таки нажрался у своих будущих родственничков… Представляю себе эту лубочную картинку: полиция нравов в лице Тасика Савина ловит Даню Кирсанова на нетрадиционных сношениях…
     Стас ухмыльнулся:
     - Да ну тебя, с твоими фантазиями! Это я-то – полиция нравов? Пойдем покурим лучше.
     Пришлось вставать, одеваться – курил я исключительно на балконе либо на лестнице, потому что запах холодного застоявшегося дыма в квартире терпеть не могу.
     Разговор перешел на предстоящую свадьбу. Стас хотел накопить денег до лета: чтобы у невесты платье шикарное, как она хочет, и друзей пригласить, и кафе с тамадой… На родителей рассчитывать не приходилось: у Фаи отчим в позу встал, у самого Стаса матушка заладила: «зря ты так торопишься». А хотелось бы летом, чтобы тепло, чтобы потом гулять всю ночь. Я сказал, что ради такого дела займу ему в случае необходимости. Стас неловко улыбнулся, не глядя на меня:
     - Да, ладно, Данька, сами справимся…
     - Так, я не понял, ты что, отказываешься? Принципиально, да? И какого хера, позвольте узнать?
     - А чего заводишься-то сразу?! – он даже растерялся.
     - Я не сразу, я постепенно! Вообще, я не понял – мы друзья или ты теперь и ссать со мной в одном туалете стесняться будешь?!
     Стас засмеялся, облапил меня за плечи и крепко сжал:
     - Всё! Отбой!
     Приемчик сработал безотказно – заглох я тут же. Стас подождал минутку, отстранился и проверил эффект:
     - Успокоился?
     - Наоборот! – вредным голосом сообщил я, и добавил, - Узнаю, что у кого другого занял – обижусь и морду набью. Понял?!
     Стас усмехнулся и опять прижал меня к себе, раскачивая из стороны в сторону:
     - Эх, Данилыч… Хороший ты парень.
     Потом мы сидели на кухне, пили горячий чай с лимоном и меренгами, и продолжали трепаться – как всегда обо всем и ни о чем. Когда уже начало светать, я пошел провожать Стаса – заодно и прогуляться.
     Мы шли по пустому городу, по новогоднему снегу: свежему, искрящемуся великолепию, накрывшему землю, деревья, тротуары, дома. Снежинки продолжали сыпаться с уютно-дымчатых небес, весело покалывали лицо, путались в ресницах – и хотелось улыбаться, смеяться, носиться – как носятся щенки под первым снегом. Я зачерпнул горсть этих недолговечных, но самых прекрасных  бриллиантов, кинул в лицо Стаське и бросился удирать. Он нагнал довольно быстро, повалил меня в сугроб и макнул прямо физиономией – а я хохотал, счастливый, на весь двор, на весь пустой город.
     Практически в наших отношениях со Стасом ничего не изменилось: он так же звонил мне по выходным или забегал вечерами, а втроем мы время от времени то срывались на каток, то закатывались в бильярдный клуб. Да и на работе я и Савин корпели преимущественно над одними и теми же проектами. Просто я стал чувствовать себя свободней: больше уже не боялся «проколоться», мог позволить себе терануться щекой о руку Тасика, положенную мне на плечо, и не торопился отводить глаза, а просто улыбался в ответ, если он неожиданно ловил мой взгляд и подмигивал. Мы молчали на эту тему просто потому, что все было сказано, и обсуждать больше было нечего: я гей, он – натурал, но дружбе это не мешает. Любви не мешает. Секса вот только не получится, с этим я в пролете.
     Когда я был рядом с ним, то просто радовался тем отношениям, которые были между нами. И никогда не пытался «заигрывать» (по крайней мере сознательно): мне всегда казалось унизительным набиваться, особенно – кому-то близкому.
     Но вот когда я оставался один – начиналось: и пройдет не так уж много лет, и пока еще симпатичный парень из зеркала неизбежно утратит привлекательность молодости, и если сейчас он еще может попытаться избавиться от своего одиночества, то чем дальше – тем меньше остается шансов; слышишь шум в ушах? Это убегает отпущенное тебе время, пока ты витаешь в облаках, любуясь своим журавлем… Пожалей себя, Даня! Зачем себя наказывать? Зачем лишать это тело ласки, нужной, необходимой тебе, чего бы ты там ни воображал…
     Голос моего страха, его колыбельные. И сопротивляться им порой невозможно – удар всегда направлен в самое слабое, самое уязвимое место, и трусость кажется мудростью.
     К февралю назрела командировка в Питер, недели на две. Послали, разумеется, меня: во-первых, меня вообще начальство посылать любит; во-вторых, две недели в Питере – да это просто подарок, обожаю этот город!
     Стас пришел меня провожать: мой отъезд обернулся подарком и для него с Фаиной – возможность пару недель пожить вместе, «как большие». Пока я носился по квартире, укладывая вещи, Стас беседовал с привезенным мной из Ярика в качестве сувенира пёской с болтающейся головой. Головой оба болтали одинаково понимающе и важно:
     - Ты нас пустишь пожить, Бобик? Мы с Фаинкой сильно хулиганить не будем!
     - Расскаааазывай! – протянул я, очередной раз влетев в комнату в поисках дезодоранта.
     - Не, ты глянь на него, Боб! Ой, не до работы ему в Питере будет!
     Я засмеялся:
     - А кому какое дело, где мы сахар достаем?!
     - Не обожрись, смотри, сахара – диабет заработаешь! А то и чего похуже…
     - Я?! Никогда! Руссо туристо, облико морале! – я продемонстрировал свой гордый профиль и нырнул в ванную за щеткой и бритвой и уже оттуда привел последний довод, - К тому же презервативы прекрасно помогают от диабета…
     Рабочая документация, командировочное, деньги, паспорт – вроде все. Полчаса на дорогу еще осталось, можно пешочком прогуляться. Ключи торжественно вручаются Тасику, он закрывает дверь, и мы топаем: желтые фонари, лиловые сумерки, тревожные гудки паровозов и ветер странствий, готовый унести меня на край света. Нет, дружок, нынче – только до Питера, но когда-нибудь… Будет, все еще обязательно будет, не знаю – как и когда, но исполнится!
     На прощание: «Ну, давай почеломкаемся!» и, минут пять спустя, когда я в ожидании отправления уже стою в тамбуре, а Тасик мерзнет на перроне: «Да когда ж ты, наконец, уедешь-то?!».
     - Да иди уже! – смеюсь я, на что Тасик заявляет:
     - Врагу не сдается наш гордый «Варяг»!
     Он действительно достоял до самого отправления, на прощание пожелав «порвать их там всех» - я даже не успел уточнить, что именно он имел в виду: по работе или как?
     В купе я оказался один. С одной стороны очень даже неплохо, возможность выспаться, а с другой – сидел бы тут сейчас напротив какой-нибудь красавчик, да с моим-то «романтическим» настроением…
     «Романтическое» настроение всё одно свое взяло: в гостинице, пока регистрировался, познакомился с моложавым мужиком из Саратова, лет тридцати пяти. Так ему разулыбался, что саратовец предложил взять один номер на двоих – «веселее будет».
     Саратовца звали Алексеем, и это практически все, что я успел выяснить, прежде чем мы с ним очутились в постели – уж больно шустрый и напористый мужик оказался. Да и я не особо сопротивлялся: все произошло словно бы само собой. Я разбирал вещи, он подошел сзади, обнял и присосался мне к шее – и все, поплыли… Сколько это я постился – полгода, больше?
     Потом оба ломанулись под душ – обоим на работу, оба командированные. Леха взялся меня мыть, и смотрел с такой нежностью – мечта, а не мужик; а я подмечал некоторую сальность взгляда и нелепые обороты в речи и злился на себя за привередливость. Нет, все же интересно: мне действительно не везет, или я просто толком не умею получать удовольствие? «Принцесса на горошине», как язвительно обозвал меня однажды один приятель по теме, думая, что я не слышу.
     В местной конторе был такой же бардак, как и в моей родной. Только к местному бардаку надо было еще приспособиться, так что день пролетел каруселью. В гостиницу я особо не торопился – хотелось прогуляться, поздороваться с Питером. Добрался часам к восьми. Леха встретил меня радостным возгласом:
     - О, Данилка! Совсем заработался! А я тебя жду, жду… Ты ужинал?
     Он потащил меня в кафешку. Разговорились, естественно. Леха оказался женат, даже успел обзавестись сыном.
     - Мелкий или уже большой? – поинтересовался я. Леха сделал неопределенный жест:
     - Двенадцать.
     - Подходяще! Я в этом возрасте как раз определяться начал.
     Саратовец хлопнул меня по заднице и обозвал вражиной. В последствии мне имени другого не было, хотя я старался особо-то не язвить. Впрочем, по мне лучше уж «вражина», чем приторные ласковости.
     Четыре дня до выходных я был «замужем» за саратовцем. Деловой и энергичный, настойчивый и целеустремленный как паровоз, и такой же незатейливый дядя. «Производил впечатление», таская меня по кабакам и рассказывая, какой он умница и как его все ценят – и начальство, и друзья, и жена. Я слушал с вежливой улыбкой: хочется поиграть в рокового соблазнителя? Ну, давайте поиграемся.
     В одно утро я проснулся от запаха свежесваренного кофе, открыл глаза и увидел, что Лешка возится у стола в одной рубахе и белых плавках: неожиданно беззащитный, уютно-домашний и трогательно-заботливый. С одной стороны я чувствовал, что все это совершенно настоящее, а с другой – что на самом деле это все не мое, не для меня. Мы бы оба были по-настоящему, бесконечно счастливы, если бы делили это утро не друг с другом. Пусть все было бы так же – мгла ненастного питерского утра за окном, двойное отражение настольной лампы в темном стекле, постель на двоих, смесь кофейного аромата и парфюмерного, от бальзама после бритья, расслабленная нега от вчерашних ласк; но только вместо этого симпатичного, но чужого парня – родной и по-настоящему близкий.
     В пятницу вечером командировка Алексея закончилась. Я проводил его до метро. На прощание он сунул мне страничку из блокнота со своим телефоном – если когда окажусь в Саратове… Я координат не оставил – все равно живу на съемной, да и вряд ли его когда занесет в мой город.
     - Ну, прощай… вражина! – Леха крепко обнял меня за шею свободной рукой, я искренне чмокнул его в колючую щеку (брился он каждое утро, но к вечеру щетина неизбежно проклевывалась), и он влился в бесконечный людской поток. А я растворился в заснеженном, хмуром, но все равно великолепном Питере – и пережил настоящий восторг! Занесло меня в нирвану. Возможно, именно от того, что с Лехой все закончилось. Ощущение, что из твоей души извлекли нечто чужеродное, как из тела занозу.
     Я больше никого не искал. Дышал питерским воздухом, бродил по улицам и думал о Стасе, о том, что было бы здорово как-нибудь приехать в Питер с ним, желательно весной. Посидеть в плавучей кафешке на каком-нибудь канале, побродить у фонтанов Петергофа, пройтись по Невскому, сворачивать в переулки наугад…
     Домой я приехал в субботу, февральским утром с янтарно-желтым рассветом над нежно-сиреневыми вытянутыми облаками – обожаю такие рассветы. На мой звонок открыл Стас:
     - О, блудный Даня вернулся! – растянув губы в дурашливой улыбке.
     - Я?! Да я практически святой! Пахал как папа Карло… - я втащил вещи в прихожую, - Фая спит еще?
     - Фая у предков своих, - печально.
     - О Господи! Сама отошла или ты ее к предкам отправил?!
     Тасик криво ухмыльнулся – больше для проформы. Я посерьезнел:
     - Опять, что ли, разосрались?
     - Именно, как Вы изящно выразились…
     - Ну ничё, ничё, пройдет… - успокоил я. Стас хмыкнул:
     - Да нет, Данька. Похоже – всё…
     - Да ладно, у вас каждый раз – всё, - усомнился я. Тасик посмотрел на меня невыносимо грустными глазами и сообщил:
     - У нее другой, похоже.
     - С чего это ты решил? – опешил я.
     Стас поведал «печальную повесть», как шли они куда-то в прошлый выходной по его делам и пересеклись на улице с его давним приятелем Николаем, потрепались с полчаса, и Фая так сдружилась с этим Николаем, что предложила Стасику самому отправляться решать свои проблемы, а она пока погуляет с Колей. Мило, вполне в духе Фаины.
     - Пристрелить! Это уже не лечится! – фыркнул я, - Ну и долго она гуляла с этим Колей?
     - Часа два. Потом обозвала меня ревнивым придурком, собрала вещички и умотала к предкам.
     - Так это вы уже неделю друг на друга дуетесь?
     Мы перебрались на кухню и варили кофе, точнее я варил, а Тасик меланхолично ломал спички, высыпанные из коробка.
     - Да понимаешь, Данилыч… я тут тоже дурака свалял. Тебя нет, одному хреново… Короче, я к Наташке поехал.
     - Ну и?
     - Чего – «ну и»?! Переспал я с ней!
     Зашипел сбежавший на плиту кофе, я чертыхнулся и выключил конфорку. ****уют все! А ещё даже не март.
     Кофе остывал, а Тасик каялся практически со слезами на глазах, что предал свою любовь. Передо мной каялся, перед собой, перед любовью этой больной, которую ему отстоять не по силам оказалось.
     - Эх, не получилось сказки – толи лягушка натуральной жабой оказалась, толи царевич не вытянул…
     - Первое, Тасик!
     - Да боюсь, что второе, Данька…
      Я упрямо мотал головой:
     - Нет, нет! Да ты цены себе не знаешь! Никто бы такого не выдержал…
     - Вот и выяснил я себе цену, похоже. Тоже не выдержал. Знаешь, что самое обидное? До сих пор еще надежда какая-то была, а теперь… Хоть изменила она, хоть нет – уже не важно. Я сам все разрушил…
     Я вскочил и метнулся с досадой по кухне – шаг вперед, шаг назад по свободному пятачку:
     - Стас! Это была ошибка! Мы ведь люди, а не ангелы безгрешные! Ты ведь прощаешь ее, так почему ты не прощаешь себя?
     - А какая теперь разница – прощаю, не прощаю? Я себе противен сейчас. Просто противен, понимаешь?
     - Не понимаю! – заорал я было, но тут же заткнулся и сел. Подумав, пояснил: - Я не понимаю, как ты можешь быть противен. А как вообще человек сам себе противен может быть – вполне…
     Вспомнились моменты, когда я сам сгорал от стыда, когда испытывал глубочайшее разочарование в себе, когда хотелось повернуться к самому себе спиной и уйти – как в анекдоте про ежика перед зеркалом: «Это не я, это не я!» Никто не узнает; сделаем вид, что этого не было; займем немного прекрасного, чтобы приукрасить себя, убогого… вешаться уж больно неохота, а жить как-то надо. Боже мой, и он сейчас испытывает такое?! И признается в этом мне?!
     - Знаешь, Стас, я сейчас себя рядом с тобой таким дерьмом почувствовал, - откровенно сообщил я, - Потому что я в таком никому не признавался. Все равно всем вокруг пытался доказать, что я хороший. Но ошибки все совершают, даже ты. И самое лучшее, что можно сделать в таком случае – просто признать, что это ошибка. Ошибка – это еще не грязь, грязь – это вранье.
     - Думаешь, сказать ей? – тихо поинтересовался он, доламывая очередную спичку.
     - Не знаю, это уж сам смотри, по обстоятельствам. Только я думаю – ничего еще не потеряно. Пока ты ее любишь – ничего не потеряно. Ты ведь ее любишь?
     Стас поднял голову и посмотрел мне в глаза с какой-то болезненной усмешкой:
     - Да уже и не знаю, Данька. Может, хватит нам с ней уже друг друга мучить. Женюсь лучше на Наташке – она, по крайней мере, точно счастлива будет. И мне рядом с ней… спокойно.
     - О-ба как! – сорвалось у меня поневоле. Но тут же вспомнился Алексей из Саратова – а сам-то, сам-то? Что, не ищем компромиссов? Любим одних, спим с другими…
     - А с другой стороны – нечестно это по отношению к Натахе. Да и скучно мне с ней, - добавил Стас.
     - На мне женись. Со мной не соскучишься, - брякнул я. Мы переглянулись и оба неудержимо расхохотались, у меня так аж слезы на глазах выступили. А Стас вдруг обхватил меня, поднял и потащил в комнату. Я заорал:
     - Куда?!
     - Жаницца! – отозвался он залихватски. Меня откровенно в жар бросило:
     - Савин, ты сдурел?! – почти в панике верещал я, а он со смехом доволок меня до дивана, на который мы оба и рухнули, все так же в обнимку. У меня дыхание перехватило и перед глазами все поплыло – издевается ведь, гад, но никаких сил нет оттолкнуть, и возмущаться не хочется: так бы и лежал вечно, впитывая тепло его тела через одежду, ощущая его живую тяжесть.
     - Эй, ты живой? – передо мной возникла улыбающаяся физиономия Таськи.
     - Я тебя ненавижу, - проникновенно сообщил я, но, пожалуй, слишком томно для такой заявочки. Тасик скорчил недоуменную морду, типа «Шо такоэ?» и с ухмылкой дружелюбно поинтересовался:
     - Ты чего, в Питере не натрахался?
     - Пошел в жопу!
     - Предпочитаю мохнатку, - невозмутимо напомнил мне этот мерзавец.
     - Вот и предпочитай. Только разберись для начала, какую именно предпочитаешь.
     Тасик вздохнул:
     - Эх, доведут они меня! Данька, а с мужиками проще?
     - Хм, это смотря с какими. С тобой так удавиться впору!
     Тасик заржал, совершенно довольный:
     - Не, ну правда, скажи – у тебя там кто-нибудь был? В Питере?
     В его глазах светилось непосредственное любопытство юного натуралиста.
     - Ну, был один, - неохотно признался я, - Доволен?
     Стас хмыкнул:
     - Эх ты, Данька-Данька…
     - Сам ты «Эх ты»… - пробормотал я, закрывая глаза, - А я свободный человек, право имею…
     - Э, ты чего, прибалдел? – Таська тиснул меня и снова сунулся своим любопытным носом мне в физиономию.
     - Ага, - ехидно подтвердил я, полагая, что он смутиться. Но Савин оживился, хихикнул и вдруг провел ладонью мне поверх джемпера по груди к животу. От неожиданности у меня перехватило дыхание. Стас уточнил:
     - Нравится?
     - Ты что делаешь?! – прошептал я, совершенно дезориентированный, не зная как и реагировать. Он смотрел мне прямо в лицо, все так же с любопытством и хулиганским азартом, а его ладонь забралась мне под одежду, по пути слегка задев напряженный бугор в джинсах, и когда я почувствовал прикосновение его руки непосредственно к моей коже, понял, что он гладит меня (ласкает меня, пропади оно все!) – мне внезапно оказалось достаточно. Я вцепился в диван, чувствуя, как меня трясет, и коротко взвыл от накатившего наслаждения. Савин отдернул руку, словно обжегся:
     - Бля!... Да… Данилыч? Ты чего?
     Экспериментатор хренов, опыты он тут ставит. Мне стало так обидно, что я губы закусил, пытаясь слезы сдержать.
     - Данька? Даааняааа! Ну, ты чего?! – Стас взялся тормошить меня уже настойчиво и бесцеремонно.
     - Ничего! Довел ты меня, доволен?! – психанул я.
     - Данька, ты чего, обиделся? Данчик… Да блииин! – с тоскливой досадой.
     - Нахрена было так делать? – пробормотал я, утыкаясь в него.
     - Да просто, чтоб тебе приятно было! – виновато оправдался он. Я невольно ржанул – милый способ сказать «спасибо»! Особенно для натурала.
     - Я ж не знал, что ты такой скорострельный! – Таська тоже ухмыльнулся, - Слушай, а это чего – мы с тобой теперь переспали, получается?! Пи-пец!
     Я хохотал уже откровенно:
     - Нет уж – ты-то еще не кончил!
     - Хм, ну это я как-нибудь потом. Сам уж…
     - Зря отказываешься, - осмелел я и в свою очередь погладил Савина через рубаху.
     - Караул, насилуют! – дурашливо заорал Стас, но руку мою не оттолкнул. Не знаю, до чего бы мы так добаловались, но тут, к моему огромному сожалению, зазвонил телефон – мама решила узнать, как я съездил да все ли в порядке. Потом я залез под душ, привести себя в порядок, а то уж больно неуютно было внушать маме, что у меня полный ажур, переминаясь в сырых брюках с ноги на ногу.
     Ненавижу врать. И вру постоянно. Тем же родителям, которые боятся за меня настолько, что готовы посадить под стеклянный колпак; вру, потому что боюсь в свою очередь, что им не справиться с моей откровенностью; потому что жалею: они имели неосторожность когда-то давно решить про себя, что они слабые, и до сих пор с великим трудом преодолевают инерцию того решения. И все же я надеюсь, что однажды смогу быть с ними полностью откровенным. Когда-нибудь, когда мы преодолеем страх… когда решимся…
     Выбравшись из ванной, я предложил:
     - Таська, хочешь, я Фаинке позвоню?
     - Хочу, - отозвался он. Кто бы сомневался…
     Они помирились, но отношения их изменились уже необратимо: Стас больше не верил в возможность сказки, в то, что Фаинке эта сказка вообще нужна; просто он не мог так сразу распрощаться со своей несбывшейся мечтой, поэтому их отношения всё же продолжались. Чисто внешне вроде даже ровнее стали. Только прорывающееся у них временами раздражение друг на друга да несинхронные приступы какой-то буйной ласковости производили на меня тяжелое впечатление медленной, мучительно-неизбежной гибели чувств.
     Февраль-март ознаменовался еще и некоторым обновлением коллектива нашей родной конторы: ушел кое-кто из старичков, зато появились свеженькие люди. Две девчонки, Вера и Лиза, и парень Паша. Вера была длинноволосой блондинкой прямо эльфийской внешности, но на мой вкус ее не мешало бы уменьшить сантиметров на десять или же любоваться исключительно издали – красивые женщины высокого роста активируют во мне массу комплексов по поводу собственной субтильности. Лиза была коротко стриженной брюнеткой с мягкой и загадочной улыбкой Джоконды: если бы не эта улыбка, она очень смахивала бы на симпатичного пацана, издали я пару раз даже обознался. С Верой Стас любезничал, с Лизой на удивление быстро сдружился (к моему и Фаиному облегчению, она была замужем). А вот Паша – это был особый случай. Молодой перец, инициативный, как голодная гончая, причем и инициатива-то у него была сродни – кого бы загнать, дабы в начальство угодить. Это бы еще ладно, в конце концов у каждого своя манера карьеру делать. Но Паша весьма пренебрежительно отнесся к моей персоне, да еще и позволил себе какие-то грязные намеки в мой адрес. До этого если кто и считал меня «странным», то держал это при себе – по крайней мере я об этом ничего не знал. Паша же в курилке при свидетелях поинтересовался, не гомик ли я, о чем мне с удовольствием и доложили.
     - А он что, хочет большой и чистой любви? Ну, пусть приходит вечером на сеновал! – многообещающе протянул я, не отрываясь от монитора и чувствуя, как внутри закипает самая настоящая ярость. Шурик, служивший в этом дипломатическом обмене посланиями добровольным посредником, хихикнул и пообещал передать, только уточнил, где у нас в конторе, собственно, сеновал?
     Мы похохмили некоторое время на тему извращений (я предположил, что Шурик либо вуайерист, либо любитель групповух), и я счел тему исчерпанной. Но не Паша.
     Накануне восьмого марта как обычно обсуждали, как женщин поздравлять будем. Деятельный Паша предложил купить каждой по чашке – типа, и приятно, и в хозяйстве пригодится. Я хмыкнул:
     - Лучше по скалке! Как-никак – мебель!
     Хрен знает, что за прилив желчи случился у Павла, но он отреагировал неожиданно ядовито:
     - Тебе, Данил, персонально скалку подарю, успокойся!
     - Оставь ее себе и утешься! – меня тоже понесло и я добавил, - По самую рукоять.
     Добавил не особо громко, можно было «не услышать», но Паша не выдержал, вскочил со своего места и развернулся ко мне с явным намерением перейти от словесных дебатов к рукопашной.
     Собрание резко перестало быть томным. До драки, конечно, не дошло: Пашку усадили на место, шеф заорал нечто ругательное типа «кончайте это, а то всех уволю на хрен, совсем уже офигели»; мне стало окончательно противно, и я покинул помещение.
     Следом за мной вышел и Стас. Молча пошли в курилку, я вытащил свою «солому»-слимс, Стас – бронебойный по моим понятиям ЛМ.
     - Чего-то у Пашки совсем крыша едет, - заметил Савин, щелкнув перед моим носом зажигалкой и сам прикурив от того же язычка. Затянулся, на выдохе глянул на меня с ободряющей усмешкой, - Ну, да «папа» ему быстро ее поправит!
     «Папой» мы величали шефа – откровенно говоря довольно говнистый дядя, претенциозный до невозможности, но в своей наглой беспринципности даже обаятельный. Его основным занятием было находить «особый подход к каждому работнику», то бишь внушать, что нам бешено повезло, что мы тут работаем, и взял-то он нас по доброте душевной, а то, что нам еще что-то и платят – так это вообще аттракцион фантастической щедрости. Самое потрясное, что он сам во всю эту муру верил, по крайней мере обижался на мою отдельно взятую неблагодарность вполне искренне. Моя отдельно взятая неблагодарность заключалась в регулярных подработках «налево». Так что я сильно сомневался, что «папа» будет читать из-за меня Пашке лекцию о толерантности, поэтому лишь хмыкнул.
     Вскоре меня пригласили в кабинет к шефу, там уже был Паша. Шеф закатил нам проповедь о корпоративной этике. Минут двадцать яростно верещал, как чайник со свистком, забытый на огне, затем начал вопрошать, что мы «не поделили», а под конец скатился уже совсем на какой-то детсадовский стиль: «Ай-яй-яй! Низяааа!». Причем чем дальше, тем явственнее чувствовалось распирающее его любопытство. Павла он отпустил первым, меня задержал, и еще некоторое время внушал, что мои шутки не всем нравятся, короче – «скромнее надо быть, девушка».
     С Пашей мы пару недель друг друга бойкотировали, после чего он покинул наш коллектив, заявив на прощание, что «с этим пидором Кирсановым» даже срать рядом не сядет, не то что работать. На что я возразил, что для него это, похоже, одно и то же действие, ибо в проекте, над которым Паша сидел, таки здорово насрано. Возможно, это следствие излишнего усердия – без сомнения ценного качества, но тем не менее я тоже предпочитаю, чтобы Паша рядом со мной работать не садился, а то уж больно пахнет… Контора была заинтригованна в высшей степени нашим противостоянием. У Паши допытывались, с чего он, собственно, сделал такие выводы на мой счет; ко мне тоже временами приставали с какими-то дурацкими вопросами, и даже Стаса пытались допрашивать. Словом, атмосфера оживилась донельзя.
     У Стаськи еще своих заморочек прибавилось – нарастало напряжение с родителями, и он всерьез начал задумываться о съеме отдельного жилья. Всё как всегда упиралось в деньги: Фаина была против, чтобы Стас «транжирил» на отдельное жилье до свадьбы. Таська нашел компромисс – теперь он не просто зависал у меня все свободное время, а даже ночевать временами оставался. Я сам предложил, правда, с оговоркой, что диван у меня один, хоть и довольно широкий. В ответ Тасик хмыкнул:
     - Да я уж сроднился с твоим диваном, чего ты нас знакомишь…
     К началу апреля я так устал от всей этой чехарды, что свалился с бронхитом. Собственно, просто перешел на домашний режим работы: нужную инфу мне Стас таскал, компьютер дома есть, телефон тоже под рукой. Но к выходным стало совсем хреново. В пятницу вечером проведать меня завалилась целая компания с работы – Стас, Лиза и Михаил. Пока Стас и Миха трескали пиво за мое здоровье, Лиза напоила меня жаропонижающим, а потом поставила мне горчичники. Так весело мне еще ни разу в жизни не болелось! Не знаю даже, от чего именно мне легче стало: от горчичников или просто от присутствия этой милейшей компании.
     Разошлись поздно, уже в двенадцатом часу, Стас остался. И огорошил меня новостью: сегодня пересекся с Николаем, поговорили.
     - Все у них было, Данька. Вот так, за два часа. Сколько я за ней бегал, а тут…
     - Таська, это называется – вз****нулось. Муж – одно, а красавчик на стороне – совсем другое.
     - Не хочу так, - пробормотал Стас, - Лучше никак, чем так… Я у своих родителей на такое досыта насмотрелся, батя постоянно налево сворачивал. И врут друг другу в глаза, всю жизнь врут! И она мне так же врала, оскорбленную невинность из себя строила, пока к стенке уже не припер…
     - А когда припер?
     - Когда припер – Наташку мне припомнила! – хмыкнул Савин, помолчал и добавил, - Все перегорело, веришь? А ведь казалось – да я, через огонь и воду!... Вот что самое-то паршивое. Не ангел я, однозначно.
     - Таська, знаешь, в чем, мне кажется, ты ошибся?
     - В чем? – он внимательно уставился на меня.
     - Любовь такая штука, которую нельзя подарить, если другой не готов ее принять. Ты просто не мог все сделать за Фаю. Это даже Бог не делает – человек сам решает, нужна ему любовь или нет, только сам. Понимаешь, ангел? – я сочувственно улыбнулся, разглядывая трагичное выражение на его милой мордахе. Стас некоторое время переваривал, затем вздохнул и улегся около меня прямо в одежде на постель, уткнувшись физиономией мне в бок:
     - Данька, ты почему такой умный?
     Я от души заржал:
     - Это, наверно, потому, что я такой богатый!
     - Ты почему мне раньше это не сказал?
     - А я только сейчас додумался.
     - Спиноза, млять! У меня трагедия, а он ржет…
     - У меня тоже трагедия, - возразил я с ухмылкой.
     - Это какая? – поинтересовался Таська вредным тоном. Я молча запустил ему пальцы в шевелюру. Нежность накатила приливной волной под самое горло, заставив сердце сбоить. Но тут Стас вскочил, вздохнул очередной раз и утопал в ванную.
     Мои трагедии, как всегда, не обсуждаются.