про А. грустный человек

Он посвящал себя двум мгновеньям в своей жизни – ей и отрывистым мыслям, всем до единой посвященным именно ей. Он без разбора мысленно листал пока еще цветные фотографии их непродолжительных встреч. Казалось, он держал в руках кусочки склеенной фотографии ее губ. Но они таяли. Неумолимо растворялись прямо у него на глазах. Он сжал руки в кулаки. До боли и посмотрел в окно. Редкие фонари впивались в зрачки и отражались как в холодном ноябрьском озере. Озеро его души, которое уже вот-вот покроется кромкой льда. Он думал о том, чтобы купить линзы и спрятать глаза как за какой-то дешевой маской, чтобы она ни за что не догадалась больше о его больной, измученной любви. Но спустя минуту уже отказался от этой идеи, приняв ее за нечто несуразное. Впрочем, что еще могло прийти в голову после такого количества кофе, выпитого натощак?
Он перестал спать. Ему было тяжело прижимать ее к тебе, обхватив своими руками, крепко-крепко, украдкой целовать, еле касаясь губами, убирать непослушные, светлые волосы с ее удивительно правильного и столь любимого им лица. Но она таяла, растворялась в утренней дЫмке морозного воздуха, он слышал, как она билась об пол вместе с кусочками его снов. Он по привычке ударяет кулаком об стену, нецензурно выпугивается и, закрыв лицо руками, долго сидит, пытаясь воспроизвести последний сон, кадр за кадром, чтобы ничего не упустить, не потерять, не забыть. И так каждый Божий день.
Он был растоптан ее внезапной нежностью, казавшейся ему столь непродолжительным праздником. Он бы отдал задаром все свои победы, лишь бы получить возможность открыто целовать ее на улицах города и звонить поздно вечером, вслушиваясь в ее уставший голос. Все - ради: «Спокойной ночи, родная».
Она осталась у него в памяти устами вкуса горячего шоколада, который долго не сходил с его губ. Поначалу, он засыпал и просыпался с привкусом ее осторожных поцелуев, что она дарила ему украдкой. Он берег их, аккуратно заворачивая в фольгу памяти, и никому не показывал. И едва ли на этом свете найдется человек, который мог бы воспроизвести его утрату, принять его потерю как свою и признать его поражение как урок.
На курок она нажала спонтанно, [не]уверенно и [не]умело. Впрочем, он догадывался, но не воспрепятствовал этому. Он раскинул руки и принял это без лишних слов. Свинец едва задел сердце и растекся удушающим отказом по всему его телу. Врачи сказали «жить будет», но достать пулю не смогли. Это она мешает дышать полной грудью и как напоминание о ней – всегда с ним. Всегда в нем. И кто знает, сколько времени потребуется, чтобы этот кусок добротного свинца рассосался в его сердце без остатка.