Огненный змей

Багряное солнце садилось над мерзлым бурьяном. Слышалось мычание коров, да поскрипывание колодезных журавлей. Хозяева поили скот.  А соседка, вдова Пелагея, пела в своем дворе тоскливую, протяжную песню о горькой доле вдовы. Бабка потянула за край белой, кружевной занавеси, закрывая окно.
- Бабушка, а чего так  печально поет соседка? – Спросила я, усаживаясь напротив старухи.
- Не думай, что вдовья доля особенно сладка. Это в городе у вас все готовое: и натоплено, и вода, и туалет. А в деревне все сам занеси, да вынеси. Что дрова, что уголь, что воду, вот и тоскует она, сердечная, за своим покойным муженьком. Плачет, да мается. Хотя нельзя этого делать. Может повадиться змей огненный. Засосет, сердечную, до смерти. Погубит ее душеньку!
- Ой, да как это? Удивилась я.
- Да так. Я мала была, когда мне это моя бабка рассказывала. В то время были люди божьи, или странники. Ходили они от монастыря к монастырю. А жили тем, что люди подадут. Так вот. Проходил по нашей деревеньке такой странник, человек Божий. Полушубок на нем драный да старый. Из дыр овчина торчит, лыковая котомка за плечами. Ни молод странник, ни стар. Подходит он ко двору одной вдовы Марфы, которая не так давненько мужа схоронила. Шапку снял и говорит ласково:
- Подай, милая тетенька, ломоть хлеба. Она и вынесла горячую, только из печи, буханку.
- Помяни душу моего мужа, новопреставленного раба Божьего Афанасия.
 - Чай, тяжко тебе, милая, без мужика в дому?
- Странник божий, войди, сделай милость. Варева горячего похлебаешь. И поговорить-то не с кем. Горя высказать. Вошел странник, в горницу, присел на лавку. Угощает его вдова, а сама все выпытывает: откуда да куда идет, что видео чудного. Человек Божий наелся, напился, ложку положил в сторону, да и спрашивает:
- Ну, а ты, милая, все сокрушаешься, да страдаешь? Чай, летает по ночам перелестник? Забилась, зарыдала молодая  вдова на лавке.
- Такая маета, что молвить нельзя. Сушит змей белое мое тело, сосет сердце, ночи до утра глаз не смыкаю. А в полночь свистнет над крышей, рассыплется искрами и встанет в избе. И не зверь, не человек...
- Силен враг. Трудно тебе, трудно. А ведь свистнет, опять побежишь? Заголосила вдовица: 
- Страшно мне, ночь придет, сама к врагу потянусь, а днем руки бы на себя наложила. Погладил ее по голове странник, и затихла молодая баба. Вдова ушла за перегородку готовиться ко сну, а странник у окна запел: 
- Ходила во синем море, ходила белая рыба, ходила, била плесом, По тому ли синю морю: ты раздайся, сине море, на две волны, на два берега. Ты выплесни, выкини Алатырь, горюч камень. Слушает, вздыхает вдовушка за перегородкой. Тут вышла, красивая, глаза мрачнее ночи. Сдвинула брови, белая кипень, стоит посреди избы, под сарафаном грудь ходуном ходит. 
- Марфа, Марфа, оборотись! – Крикнул странник. А у нее глаза, как вода в озере, потемнели. Дрожит она дрожью. В это время просвистел за окном змеиный свист. Дрогнула Марфуша, и к двери метнулась.
- Не ходи, Марфа! 
- Пусти! Хотело, было выскочить на улицу, да странник не пустил. Тогда вдовица встала посреди горницы, и шепчет:
- Лети... лети, сокол мой ясный. И со свистом, закружился над двором черный змей, раскинул крылья, опустился на крышу. Шмыг в трубу, и стал на лапы. Лебединую голову протянул к Марфутке, и языком облизнул ей лицо. А странник подкрался, оттолкнул ее, да змея по голове крестом и ударил. Завыл змей, да и вылетел в трубу. Только дым остался посреди избы. После этого перестал к Марфутке летать по ночам, да бабу соблазнять. А она в другую зиму замуж вышла, да в город и перебралась. Вот такие чудеса бывают. А отсюда такой сказ – нечего по покойникам выть, да приплакивать в свой дом нечисть! – Сказала сердито бабка, и принялась заваривать чай.