Сказка о красном костюме

Писано под псевдонимом Ян Вержбицкий.

Фотография была вывешена, дата аукциона назначена, и ссылка размещена. И красному латексному костюму ничего больше не оставалось, как ждать. Вчера его владелец достал его из шкафа и, не глядя, передал каким-то людям в серых костюмах. И теперь он висел в чьем-то офисе, наглухо застегнутый в чехле, задыхаясь от пыли и ожидая своей судьбы.

Костюм знал, что он хорош. Скроенный из ярко-красного латекса, он, как вторая кожа, обтягивал тело своего хозяина. Идеально. Он столько раз выходил вместе с ним на сцену, глядя на восторженную толпу фанатов, как один, раскрывавшуюся ему навстречу. Но он знал, что не любим.

Еще в те далекие времена, когда он еще не был никаким костюмом, а всего-навсего тягучим соком в жилах каучуконоса, он знал, что судьбой ему назначено нечто большее, чем простые вегетативные радости от солнца и влаги. И верно, вскоре его изъяли, расщепили, смешали с другими атомами, придали ему иные свойства. Его лишили возможности расти, вольно шелестеть под порывами ветра, потягиваться корнями глубь земли, но взамен подарили сияние, плотность и специфический запах. И вот он – уже кусок латекса, вызывающе алый, пахнущий краской, блестящий от лака, лежит в чьей-то мастерской. Ошеломленный собственным превращением, он не заметил, что у него отняли волю и сделали вещью.

И тогда это случилось. Он увидел его: красивого, высокого, Бога.

У Бога было имя. Чтобы не склонять постоянно местоимение «он», что, между нами говоря, вопиющее стилистическое безобразие, давайте назовем его Марком. Итак, костюм, будучи тогда еще не костюмом, а просто куском тончайшей резиновой ткани, встретился с Марком в мастерской портного, который шил для него все артистические костюмы. Марк был рок-звездой, и ему, безусловно, нужны были сценические облачения. И там молодой и прекрасный собой музыкант произвел на бесформенный кусок материала самое глубокое впечатление. Более того, скажу я вам, если бы у мотка ткани были ноги, они, несомненно, подкосились бы от неконтролируемого восторга – потому что он еще никогда не встречал человеческое существо такой исключительной красоты. Да и Марк, предпочитая все яркое и блестящее, похоже, был в высшей степени очарован своим будущим костюмом: он довольно оглаживал со всех сторон лакированную поверхность и улыбался.

Да, это была любовь с первого взгляда – костюм не мог этого не признать. Поэтому он был готов пройти через что угодно – только бы быть рядом с хозяином, белокурым Богом сцены. Поэтому он безропотно лег под ножницы, с бесконечным терпением позволил втыкать в себя иголки, пронизывать нитками, пока, наконец, не обрел форму. Но не вся эта метаморфоза, которая происходила с ним, была сплошь мучением. Были и моменты восторга, когда Марк приходил на примерку. И тогда костюм принимал его в свои латексные объятья, сжимая, что есть силы, отдавая до последнего атома свою резиновую душу.

А потом что-то случилось. Что-то странное, чего он до конца так и не понял. Он помнил, как Марк достал его из оберточной бумаги, в которую его заботливо завернул портной. Помнил его радостную улыбку, и этот первый в своей жизни момент, когда его надели. Не померили, а надели. Как полноценную законченную вещь. Он так это предвкушал, ловко обтягивая тело Марка – ни одной морщинки, как влитой, ожидая момента полного слияния. Но его не произошло. Он увидел глаза в зеркале – странные, отчужденные, холодные глаза, которые придирчиво изучали его. Поворот – и взгляд скользит вдоль спины, потом опять спереди, сверху вниз и снизу вверх. Синий взгляд, в котором не было любви. Костюм смотрел на Марка, а Марк смотрел на костюм, и взгляд его костюму совсем не понравился.
И в таком ошеломленном, обиженном состоянии его отправили в гардероб, повесив в ряд с другими сценическими нарядами.

- Кто это? Кто это? – еле слышно рассыпалось по шкафу, - что это за багровый ужас?

Костюм чувствовал, как к нему, колышась, придвигаются брюки, жилетки и пиджаки, как его придирчиво обнюхивают и осматривают. Собственно, слово «осматривают», ровно, как и «обнюхивают», строго говоря, нельзя применить к одежде – ведь у нее нет ни глаз, ни носов. Но ведь и у амеб есть способ опознания себе подобных, и у тканых творений есть свои особенные органы чувств, которые позволяют им составить впечатление о том, что их окружает. И, поскольку ни один ученый не озаботился их изучением, то мы будем их определять так, как нам привычнее. Итак, сотни глаз, тысячи межниточных пор впились в наш разнесчастный костюм, изучая от самой горловины до обрубленных щиколоток.

- Слишком красный, - надменно произнесли полосатые брюки.
- Его сшили к новому туру, - защебетали разноцветные гетры, - для «Страшной сказки на ночь».
- Есть, чего испугаться, - сказали высокие расшнурованные ботинки и презрительно вывалили наружу длинные языки.
- Напугай-себя-сам прикид, - заключил синий, в золотой вышивке жилет.

А черные кожаные штаны ничего не ответили, а просто повернулись к костюму задом.

Вот так он был окрещен Напугаем. Когда первый приступ недоверия отхлынул, он обнаружил, что его соседи не такие уж неприятные и надменные. Все они очень любили своего хозяина и вполне естественно ревновали к нему каждого новичка. Коротая темные дни в душном шкафу, они рассказывали друг другу байки и случаи из жизни. А, бывало, даже пели друг другу песни - те, которые они запомнили на концертах. Один только Напугай ничего не пел - потому что пока не знал ни одной. Он ждал своего первого выхода на сцену, и все остальное не имело для него значения.

И вот этот день наступил. Ах, какой это был день! «Клянусь, - думал Напугай, - я никогда не забуду этот день. Даже когда стану никчемным обрывком латекса». Он помнил, как нервничал, в панике прижимаясь к Марку, как бормотал на своем резиновом языке: «Не надо! Я не пойду! Каучукочка!», и, казалось, был готов вскарабкаться Марку на голову, чтобы только не выходить туда, на свет. И вдруг яркий луч прожектора отразился в его лакированной поверхности, и шум волной окатил его со всех сторон. Он ступил на сцену, и рев пронесся по стадиону. Напугай поднял руки – и тысячи людей, там, внизу, потянулись вверх, навстречу ему. Это был триумф! Да! Ты создан, чтобы стать частью звезды! Нет, для того, чтобы стать звездой!

Но когда первый экстаз немного поостыл, и Напугай смог внимательнее всмотреться в лица людей, он подметил странное удивление, мелькавшее в их глазах. Удивление сродни тому, что он увидел тогда в зеркале наедине с Марком. Но костюм не успел все как следует обдумать, потому что возникла другая проблема. Он так сжимал своего хозяина, что тот начал потеть. Не то, чтобы это было неприятно – нет, Напугай был готов стерпеть все, что угодно, но это явно не нравилось Марку. И в какой-то бесконечный и страшный момент тот расстегнул молнию на спине, выскользнул из рукавов и обмотал их вокруг талии, обнажив торс. И костюм, точнее, верхняя его часть, превратился в бесформенную тряпку, болтающуюся на поясе. Позор. Какой позор.

Вернувшись в шкаф, он все еще переживал. Он никак не мог понять, почему с ним так обходятся. Капли пота Марка были его слезами. И тогда полосатые брюки потерлись штаниной о его бок и сказали:

- Да что ты паришься? Он со всеми так обращается. Это нормально.

Но кожаные штаны были не согласны:

- Твоя проблема в том, что ты слишком яркий. Ты затмеваешь Марка.

«Я – яркий?», – подумал Напугай, и эта мысль ему так понравилась, что он весь так и вспыхнул, отбрасывая на стены красные блики.

А мудрый бархатный камзол посмотрел на него и, словно прочитав его мысли, сказал:

- Ох, Напугай, не забывай, ты – вещь. Ты не должен чувствовать или хотеть. Потому что ты ничего не можешь. А с тобой могут сделать все, что хотят. В этом суть вещей. Не забывай об этом. Иначе будет тяжело.

Но Напугая уже было не остановить. Сладкая уверенность в своей исключительности наполнила каждую его резиновую пору, и он погрузился в мечты о том, чего бы он добился, если бы внутри этой тонкой латексной пленки были кости и мышцы, если бы он обладал объемом и возможностью самостоятельно двигаться.

В таком опьянении он провел все гастроли. Он не замечал, как его перекладывали из одного чехла в другой, как менялись шкафы, помещения, города, страны, как мимо окон автобуса проносились леса. Он с нетерпением ждал каждого выхода на сцену, где обретал новую жизнь, наполнялся вожделенной плотью и кровью. Он наслаждался каждой секундой пребывания Марка в себе и своего пребывания на нем. И со временем он свыкся с тем, что посередине концерта его стаскивали с груди, что его рукава безжизненно повисали, или болтались или крутились, подчиняясь какой-то сторонней дикой силе. Он привык к поту, резким движениям и грохоту музыки. И больше не замечал удивления фанатов, и научился игнорировать холодный взгляд, неизменно устремлявшийся на него из зеркала. Потому что в эти моменты был по-настоящему живым.

А потом, когда его, небрежно смяв, кидали на спинку стула, Напугай отдыхал, любуясь Марком, все еще возбужденным после выступления, манерно курящим, нелепо зажимая сигарету между большим и указательным пальцем, или наигрывающим что-то на гитаре, управляясь бутылкой пива, как слайдером, или кокетничающим с многочисленными женщинами. И тогда в костюме поднималась зависть. Он так хотел быть Марком. Ладно, пусть не Марком, но его неотделимой частью.

Но это блаженное состояние, пусть и приправленное ревностью, и многими другими запретными чувствами, внезапно закончилось. Как-то вечером, будучи сильно не в духе, Марк готовился к новому концерту. Все вокруг, казалось, боялось какой-то странной злости, исходившей от него. Медиаторы в страхе разлетались из-под рук, гитары от волнения падали на пол, даже стулья старались раздвинуться и дать Марку дорогу, и шкаф сам распахнулся ему навстречу.

Трах-бах! Напугая грубо вытащили из чехла. Трах-бах! Его растянули за рукава. Ему встали на ноги. Трах-бах! На него смотрели с омерзением.

- Как ты мне надоел! – в сердцах воскликнул Марк, - Как ты меня достал, красный, вонючий футляр! Когда же уже кончится этот тур, и я смогу себе сшить что-то новое?

И швырнул костюм в угол.

Напугай был обижен, он рассвирепел. «Ах, ты, сволочь!», - злобно бубнил он про себя, извиваясь всеми своими складками, пытаясь донельзя исказить в себе отражение Марка. «Мерзкое ничтожество! Бездушная тварь! Тебе подарили способность думать, желать, мечтать – и получать все это. А ты – ты не умеешь даже чувствовать! И лишь потому, что я не обладаю твоими способностями, ты обращаешься со мной, как с вещью! А я – не вещь! Я супер-вещь! И ты еще удивляешься, почему одинок? Да потому, что ничего не понимаешь в любви. Даже в такой элементарной, как любовь к вещи».

И даже когда его подняли с пола и надели, он все еще был полон злобы и жажды мести. Он хотел, чтобы его услышали! Он хотел, чтобы его поняли!

Это был сотый раз? Двухсотый? Он вновь выходил на сцену. Но сейчас он ненавидел всех этих людей, весь этот свет и гул, и грохот. Он дрожал от омерзения, чувствуя под своей латексной кожей человеческое тело. Он сопротивлялся всей своей поверхностью, натягиваясь до предела, выражая свой гнев. И Марк неиствовал. Казалось, они схлестнулись в своей взаимной неприязни.

И тут – трах, бах!
Что такое?
Напугай треснул!
Нет, не просто треснул – он лопнул!
И где?
В промежности!
Обнажив самые интимные части музыканта.

Эта была боль. Это была месть. Это было сладко – и невыносимо. Напугай злорадно следил за Марковой паникой, за тем, как он суетливо терзает молнию, как сдирает с себя костюм, оставив его болтаться, чтобы никто ничего не заметил.

А позже, уже в гримерке, Марк брезгливо снял с себя Напугая, откинул ногой, презрительно оглядел и оставил лежать недвижимым. Ни сочувствия, ни сожалений. Да, потом его отнесли в мастерскую, и там были руки портного, и его лицо, полное недоумения, и его жестокие слова:

- Нет, починить, чтобы стал, как новый нельзя. Все равно останется риск, что он снова треснет. Так что на пенсию его.
- Зачем на пенсию? – ответил Марк, - Можно продать.

И Напугай понял, что в нем лопнула совсем не промежность. Что там, между двух длинных узких штанин у него находилось сердце.

Так он оказался здесь. Он висел в чужом шкафу, ожидая своей участи.

- Здесь есть кто-нибудь? – спросил Напугай без особой надежды и прислушался. В шкафу было тихо, только устало поскрипывали пластиковые стены да постанывали стальные крепления.

- Кхе, кхе, кхе, - кто-то неожиданно раскашлялся. – А кто Вам нужен? – Голос был приглушенный, словно пробивался сквозь одеяло.
- Ты кто?
- Я? Кхе-кхе. Ну, во-первых, не ты, а вы, молодой человек. Я? Я-я-я…, - неведомый собеседник зазвучал неуверенно, а потом и вовсе замолчал.

После паузы, показавшейся Напугаю вечностью, он услышал едва уловимое бормотание «Я! Ох, кто же я? Сколько времени прошло… Всё «я», да «я»!».

- Кто я, это не имеет большого значения, - громко сказал голос.

Напугай впервые встретил существо, которое понятия не имело, что же оно такое. И, самое печальное, он не мог разглядеть его: ему мешал чехол, в который он был застегнут.

- И давно вы здесь?
- Кхе! Меня здесь забыли. Давно. Не помню. А что вас привело сюда?
- Меня продают.
- А, так вы аукционщик! Что ж, в таком случае, позвольте пожелать вам удачи!
- Аукционщик? – спросил Напугай испуганно. – Что это такое?
- Мммм, - и снова последовала пауза, и костюм услышал слабый бумажный шорох. – Я точно не знаю. Знаю лишь, что всех вас, аукционщиков, сначала вешают сюда, а потом забирают. И назад никто не возвращается.

Напугай пришел в ужас. Он вспомнил страшные истории, которые ему рассказывали другие костюмы из Маркова гардероба – истории о том, как вещи исчезают или становятся призраками и навещают своих живых собратьев, рассказывая о невыносимых страданиях, которые им довелось перенести.

- Может быть, - спросил он, - Вы знаете, что такое «продать»?

Незнакомец вновь задумался и зашуршал.

- Мой юный друг, - наконец, ответил он, - Я не могу быть вполне уверен, но мне кажется, что «продать» - это когда у тебя появляется новый хозяин.

Напугай сник. Он знал, что это слово ничего хорошего не предвещает – он почувствовал это еще тогда, в мастерской. Это ему подсказал тот тон, которым оно было сказано. А теперь, когда у этого «продать» появилось определенное значение, костюм затосковал. Он раскаивался во всем, что сделал, он жалел о своей злости, о мелочности, о недостатке смирения, которые привели его сюда, лишили его Марка. Напугай с трудом представлял, что это может быть за новый хозяин. Сама мысль о том, что его может надеть кто-то другой, вызывала у него дурноту. Ведь он принадлежал Марку, и будет принадлежать ему вечно. Но ничего изменить было нельзя, и повернуть время вспять не представлялось ни малейшей возможности.

- Лучше бы я оставался каучуконосом! – горестно воскликнул он. – И не знал такой боли!

И рассказал незнакомцу свою историю.

- Ну, во-первых, я могу и ошибаться, - сказал глухой голос после того, как Напугай закончил. – А, во-вторых, может быть, там, за пределами шкафа, все будет не так уж плохо. Хотя я лично в этом не уверен.

И вот однажды шкаф открылся, и чья-то рука сняла вешалку, на которой висел Напугай, и понесла его куда-то, о чем он не имел никакого понятия. Он слышал чьи-то голоса, чьи-то радостные возгласы. И вот кто-то взялся за молнию чехла, и потянул вниз. Яркий свет ослепил костюм, и от него он сжался всеми своими порами и не сразу разглядел своего нового хозяина.

- Что это? – оторопело думал Напугай. - Не может быть. Только не это.

Перед ним стояло нечто бесформенное. Приглядевшись, он понял, что это, скорее всего, девушка. С нечистой кожей и жирными волосами. С пламенеющими нездоровым румянцем щеками. Или это его собственные отблески на ее лице? С маленькими маслянистыми глазками в обрамлении редких бесцветных ресниц. Она мяла его потными пальцами и глупо улыбалась.

- О! Боже! Мой! – взвизгивала она пронзительным резким голосом, - Какая! Прелесть! Костюм Марка! И весь мой! Вы же знаете, - она вертелась вправо и влево, обращаясь ко всем и ни к кому в особенности, - Я самая преданная фанатка! Да! Это должно было случиться! Да! Я не пожалела денег! Я год копила! И теперь он – мой! И Марк тоже будет моим!

Она прижала Напугая к своей необъятной груди, а тот весь скорчился от отвращения. Он изворачивался каждой складкой, пытаясь выскользнуть из ее рук. Он хотел назад! В шкаф! К своему таинственному собеседнику! Лучшее, что он мог сделать – это провести остаток своих дней в пыльном душном шкафу, вспоминая прошлое и не беспокоясь о будущем. Отнесите меня обратно в шкаф!

Но, увы, никто не слышал его беззвучных истошных воплей. Его вновь убрали в чехол, и девушка по имени Тина Карстенсен забрала его с собой. И хотя Напугаю его участь казалась страшнее вторичной переработки, он запомнил фразу «И Марк тоже будет моим!». «Что ж, - подумал он, - Она, по крайней мере, человек. И тоже без ума от Марка. Может быть, она приведет меня обратно к нему». И эта мысль принесла ему немного облегчения.

Дом Тины был не меньшим кошмаром, чем она сама. Первым делом она, конечно же, развернула Напугая и положила на диван, поверх другой, своей, одежды, которая там валялась, небрежно сваленная кучей. Тина полюбовалась на него, игриво провела пальцами по лопнувшей промежности и визгливо захихикала.

- Почему я не была на этом концерте? – сказала она мечтательно.

И не успел Напугай опомниться, как его неумело заплатали куском кожзаменителя и повесили в огромной раме на стену Тининой спальни. И, прижатый стеклом к картонной основе, Напугай был вынужден наблюдать за буднями своей новой хозяйки в полном одиночестве, не имея возможности перекинуться хоть с кем-нибудь парой слов.

Но это еще было не все. Охваченная радостью от своего приобретения, Тина взяла за правило по утрам, еще не умывшись и не одевшись, включать на полную громкость один из хитов Марка и танцевать необузданный танец, прижимаясь своим тучным и нескладным телом к Напугаю, благо стекло предохраняло от слишком плотного контакта. Но, все равно, это было омерзительно. Напугай, глядя на ее распластанную по стеклу щеку, кричал во весь свой резиновый дух: Дура!!! Отнеси меня к Марку!!! Отнеси меня к нему!!!

И один раз, похоже, она его услышала. Как-то днем Тина вошла в спальню не одна, а в сопровождении высокого, худого и нескладного парня, Лоде, и гордо указала на Напугая.

- Вот, - сказала она, - одевай!
- Офигеть…, – парень смотрел на костюм в восхищении. – Костюм- класс! Но, Тин, ты уверена? Ты серьезно?
- О, Боже мой, конечно же, я уверена! Это же наш пропуск в первый ряд, и Марк нас точно заметит!

Лоде с сомнением оглядел себя, а потом и Напугая.

- По-моему, я в нем утону. Не хочется выглядеть полным чмо.
- Как ты можешь такое говорить! Ну, какое же ты чмо? – Тина игриво ущипнула Лоде за подбородок и обдуманно качнула своей необъятной грудью. – Ты самый клёвый, мой сладкий. Поверь, все от зависти умрут.

Напугай замер. Он каждой своей порой излучал готовность – пусть даже его оденут на этого костлявого подростка, да даже и на Тину, ему было все равно. Давай, парень, не дрейфь. Делай, что тебе говорят.

Лоде задумчиво смотрел на Тинин бюст, что-то решая про себя.

- Ну, хорошо, - наконец, ответил он. – А одевать прямо сейчас?
- Конечно! Потом ведь и времени не будет, - заворковала Тина, - Лоде – ты супер! Я в тебе не сомневалась. Думаю, тебе сверху нужно надеть это, - он указала на кожаный плащ, - ну, чтобы… ну, ты понимаешь.

И Напугая изъяли из рамы, и тощий Тинин приятель натянул его на себя. Хотя, ради справедливости, замечу, что «натянул» - сильно сказано. Костюм висел на парне, как сдувшийся скафандр на космонавте, и напоминал, скорее, шкуру шарпея, чем вторую кожу. Тина кое-как расправила на нем складки, подтянула, подвязала, чтобы придать Лоде более или менее пристойный вид. И, отойдя на пару шагов назад, удовлетворенно прищелкнула языком.

- Блеск! – сказала она. – Ну, что, пошли?

И они вышли из дома.

Стадион ревел. Он источал пот, радость и возбуждение. Во всей этой толчее с ее пузырящимися жевательными резинками, скользкими телами, плотно прижатыми друг к другу, запахом пыли и немытых волос Напугай себя чувствовал неловко. Он уже возненавидел это тощее прыщавое, сладковато пахнущее тело Лоде, и не знал, стоило ли соприкосновение с ним того, чтобы встретиться с Марком.

Марк…. Столько радости и столько боли. Что он любит теперь? Какой костюм теперь на нем? Напугай хотел встретиться со своим хозяином больше всего на свете – и все же его это пугало, рождало в нем неведомую раньше робость. «Зачем я иду туда, - думал он, - убедиться, что я забыт, не нужен»?

«Эти люди здесь – они молятся на него, для них он Бог. И они могут придти к нему сами…. Ах, - взмолился он, - услышь меня, всемогущий Бог вещей! Молю тебя, дай мне волю – хотя бы ненадолго! Дай мне возможность самому решить свою судьбу! Дай мне возможность опять прикоснуться к нему! Стать звездой! И больше я никогда ни о чем тебя не попрошу! Я смиренно приму любую судьбу, которую ты мне уготовишь»!

Но чуда не произошло. Произошла Тина, которая, игриво ущипнув Напугая за рукав, промурлыкала: «Вот ты где, красавчик. Ну, пойдем же, а то все места разберут». И тело под костюмом зашевелилось, выставило руки и энергично стало расталкивать толпу.
Сцена приближалась. На ней маячили техники, проверявшие аппаратуру, микрофоны и инструменты. Зрители нервничали, скандировали «Марк! Марк! Марк!», а Тина, Лоде и Напугай подходили все ближе.

- Питер-Питер, чмоки-чмоки! Вив, приветики! И уже с пивом! Ну-ка, дай и мне глоточек! Тебя хоть кто-нибудь домой отвезет? Нет? Ну, потом найди меня, сообразим! Дана, красотуля, и ты здесь! Якоб, сколько лет, сколько зим! Ну-ка, дай нам пройти. Ага, видал? Лоде сегодня – звезда шоу! Ха-ха-ха!

«Фантастическая женщина», - благодарно думал костюм, глядя, как грузная полная Тина просачивается среди фанатов, перекидываясь с ними шутками, здороваясь, целуясь направо и налево и пронзительно хохоча. Наконец, она протиснулась к самому ограждению вокруг сцены, и рядом с ней встал Лоде. А, стало быть, и Напугай вместе с ними.
Свет прожекторов залил стадион, расползлась дымовая завеса. Протяжно завыло торжественное интро, и толпа зарычала ему навстречу. Откуда-то сверху спустился сияющий лифт, раскрылись двери. Резко всхлипнули гитары, сердито сверкнули софиты, и понеслась прекраснейшая из всех песен – «Мой злой двойник». На сцену вышел Марк.

А когда он вышел, что-то странное случилось с Напугаем. Он вдруг почувствовал что-то необычное в своих резиновых порах, какую-то неожиданную силу, которую раньше обретал, только соприкасаясь с человеческим телом. Нет, Тининого друга он никак не мог считать телом – это были просто тощие прыщавые мощи, на которых он уныло болтался.

«Ого! – подумал костюм, - ого!».

Он смотрел наверх, туда, где разворачивалось действие – ведь никогда прежде не видел этого отсюда, - и с замиранием своего каучукового сердца следил за живым током, наполнявшим его.

«Давай, - шептал он, - давай, я смогу, я это сделаю!».

Генетическая память воскресла в Напугае. Он вспомнил джунгли, где когда-то рос, вспомнил упругую сочность своих листьев, движение ветра, движение вверх. И он стал расправляться, обретая данную ему портным форму, и чужие локти, бедра, груди, впивавшиеся в него со всех сторон, расступились под его напором.

- Тина! – закричал Лоде, - С этим костюмом что-то не так! С ним что-то не то!
Но Тина ничего не услышала. Она смотрела на Марка вверху и растекалась в трансе, в липкой патоке обожания.

Напугай собрал все свои силы и попытался двинуть рукавом. Он не поддался. Еще раз – реакции ноль. Костюм попытался вспомнить, как это делал Марк, воссоздать каждое движение и, выждав минуту, попробовал снова. Результата нет. Взглянул вверх на зеленую фигуру там, на сцене, чтобы впитать исходящую от него энергию. И тут! Рукав шевельнулся.

Невероятное ощущение. Оно стало одним из самых потрясающих событий в жизни Напугая. Он продолжил свои старания: вот он поднял рукава, опустил, упер в бок. А Лоде лишь оставалось повторять его движения – противостоять он не мог. Костюм управляет человеком!

- Тинаааа! Что это за костюм???!!!

Но ответа не было. Все были заняты концертом.

А Напугай знал, зачем он сюда пришел, и что ему здесь нужно. И теперь он сам мог решать, что ему делать И он пошел на штурм. Всей своей новой твердостью костюм навалился на ограждение, пробивая, сметая ее; а обрадованная Тина, радостные фанаты заполнили брешь и устремились вперед, полезли наверх, к сцене, протягивая руки к Марку. Костюм чуть посторонился, чтобы его не смяли, а Лоде лишь вяло колебался внутри и жалобно скулил. И вот уже перед сценой возникла целая живая лестница из тел, рук и голов, и Напугай ступил на нее. К нему бежали охранники, но он был уже выше, он шел к Марку, не обращая ни на что внимания. Он был уже рядом. И вдруг в него уперлась микрофонная стойка. В руках ее держал Марк.

Он был в незнакомом зеленом жилете, вышитом золотом, в зеленых же новых брюках, которые нежными складками обвивали его тело. А лицо его было холодно, хоть и залито потом. В глазах еще бродили искры возбуждения, но смотрели они уже трезво, без страха, угрожающе. Марк посмотрел на бьющегося в резиновых объятиях мальчика, потом оглядел костюм. И произнес лишь одну фразу:

- Снимай! Эта вещь принадлежит мне.

И Напугай расстегнулся, молния на нем разъехалась, и он сполз к ногам Лоде, выставив того на всеобщее обозрение в одном нижнем белье. Он потек по полу сцены, обвил ноги Марка и начал карабкаться вверх, радуясь каждой своей клеточкой соприкосновению с любимым телом. Марк в ужасе смотрел на Напугая.

На сцену выбежала Тина. Она неслась к своему кумиру, раскинув руки, но при виде костюма, обвившего Марка, она затормозила, остановилась и открыла рот.

- Он мой! Марк! Я его купила!

Марк посмотрел на отблески яркого латекса, даже не пытаясь сорвать его с себя, потом взглянул на ошарашенную девушку и пожал плечами.

- Боюсь, он к тебе уже не вернется. Но если я могу как-то возместить….

И Тина не осталась недовольной. Она получила назад потраченные деньги. Более того, она провела целый день с Марком, получила автограф, пару дисков и вволю нафотографировалась с ним в различных ракурсах. Она была счастлива, поэтому рассталась с Напугаем мирно и без особых проблем. Хотя и любила потом рассказывать за пивом своим друзьям о бешеном красном костюме, в которого вселился дьявол. Ну, а тот вернулся в свой шкаф к старым приятелям.

Но если вы думаете, что, вернувшись к хозяину, он утратил свою волшебную силу, то ошибаетесь. Нет, Напугай продолжал двигаться и наловчился неплохо копировать Марка. Он поделился своим знанием и с разноцветными гетрами, и бархатным камзолом, с полосатыми брюками и даже с надменными кожаными штанами. И когда Марку хотелось развлечь своих гостей чем-то необычным, он приглашал их исполнить свой коронный танец. И костюмы задорно отплясывали замысловатые па, чем немало удивляли людей.

Пожалуй, Марк избегал носить свои одушевленные вещи. И все новые, неподвижные, необученные костюмы он хранил в отдельной комнате, куда умудренным живчикам доступа не было. И, действительно, зачем ему было на сцене подвергать себя риску и позволять Напугаю или полосатым брюкам делать шоу за него? Впрочем, позже он решил включить живую одежду в свои выступления, и многие маститые иллюзионисты, и даже сам Дэвид Копперфильд, до сих пор ломают голову над тем, как ему удавалось заставить ее двигаться.

В свободное время Напугай наведался и в ту пыльную контору, где висел в ожидании аукциона. Он не забыл своего неизвестного собеседника, и очень хотел с ним повидаться и узнать, что же он такое. Он бережно достал его из шкафа, тысячу раз извинившись за неудобства, и поднес к зеркалу.

- Готово! Можете смотреть!

Неизвестный собеседник уставился на свое отражение.

- Гхм-кхм. Эх, молодой человек, молодой человек. Я, видимо, уже так стар, что мое собственное отражение ничего не говорит мне.

Напугай увидел перед собой старую потертую обувную коробку. Но он не стал ничего говорить. И впрямь, не стоило расстраивать собеседника – он так явно наслаждался своей неопределенностью и ему совершенно не хотелось знать, что же он такое.

Все шло хорошо. Турне подходило к концу, все были довольны и счастливы. Напугай, когда скучал по хозяину, пробирался в его комнату и сворачивался клубком у кровати, наблюдая за спящим Марком и ожидая, когда он проснется. А Марк научился сдерживать свое раздражение и не пугаться при виде костюма. А иногда даже разговаривал с ним, хотя и не без некоторой натянутости.

И вот впереди остался один лишь концерт в Рио-де-Жанейро у подножия гигантского Христа, обещавший стать колоссальным шоу. Живая одежда, а вместе с ней и Напугай, немного нервничали и проводили все свое время в неустанных репетициях. Наконец, все приготовления были окончены и все погрузились в частный самолет для долгого перелета до Бразилии.

В багажном отделении было темно и очень холодно. Одежда спала – ведь ей неоткуда было брать тепло, чтобы двигаться и болтать, да и во сне полет казался гораздо короче. Не спал лишь Напугай. Какое-то неясное предчувствие томило его. И, подчиняясь ему, он превозмог сковывавшее его оцепенение, заставил себя встать и отправился на поиски Марка.

Персонал самолета уже привык к бродячей одежде, поэтому никто ему уже не удивился и не остановил. Напугай нашел Марка в его комнате – огромном отсеке, оборудованном по последнему слову техники, с гигантской кроватью посередине, с внушительным баром и огромными экранами на стенах. Вопреки обыкновению тот был совершенно один. Не было ни пышногрудых красоток, ни даже менеджера. Марк лежал на постели, закинув руки за голову, и о чем-то то ли думал, то ли мечтал. Напугай вполз на кровать и свернулся рядом.

Марк повернулся к нему и погладил.

- Ну, что, друг Напугай, - сказал он, - опять приполз? Наверное, в прошлой жизни ты был собакой. И что мне с тобой делать? Ведь ни дня без меня прожить не можешь.

Напугай слабо шевельнулся, совсем растроганный. Впервые хозяин говорил с ним так дружелюбно, с пониманием и, кажется, любовью. Марк приподнялся на локте и долго смотрел на костюм. Сложно предположить, что он там себе думал и какие мысли проходили через его голову, только он резко встал и взял Напугая.

- Ну, что, давай попробуем, каково это - носить живой костюм, - пробормотал Марк себе под нос и стал натягивать костюм.

Напугай был потрясен: большего счастья он не мог себе представить. Впервые с того злосчастного концерта, когда у него лопнула промежность, Марк его надел. По-настоящему и полностью. Даже молнию застегнул до конца.

Вдруг самолет тряхнуло. Марка отбросило на кровать. Он потянулся к пульту управления, чтобы связаться с кабиной пилота.

- Черт, и я ему еще деньги плачу, чтобы он меня возил! – в сердцах воскликнул он. Но дотянуться не успел. За первым последовал новый толчок. Напугай не знал, что происходит, он только каждой своей порой впился в тело Марка, стремясь его защитить. Он чувствовал, что хозяину грозит опасность.

Раздался оглушительный грохот, по стене побежала трещина, и самолет развалился на части. Напугай так и не осознал, что Марк умер, а лишь ощутил, что теперь он полностью принадлежит ему. Хозяин больше не двигался, его голова поникла, и костюм бережно подхватил ее рукавами. Белокурые волосы разметались под порывами холодного и жесткого ветра, но с этим ничего нельзя было поделать.

Нет, они не падали, и Земля их не звала к себе. Обломки самолета исчезли внизу, а Марка и Напугая подхватил ветер, тот самый, что впитал в себя последний Марков вдох, и понес вверх. Они миновали стратосферу, стремясь прочь от мира людей, и вырвались туда, где нет больше ни воздуха, ни жизни.

Это было странное зрелище – молодой, красивый и замерзший мужчина в алом костюме, нога на ногу, руки закинуты за голову, летел в черной пустоте высоко над округлившейся Землей. А потом ее кромка налилась светом, и из-за нее выступило Солнце, слепя и обжигая.

- Что это? – спросил себя Напугай, увидев огромный огненный диск, пылающий в темноте. Ответ пришел сам: это звезда! То, к чему он всегда стремился. То, чем был при жизни Марк.
 
- О! Тогда мне нужно туда, - решил костюм. И полетел навстречу Солнцу.

И пусть говорят, что в космосе нет ветра, но этот ветер там был. Кто его послал? Неистовое ли желание красного костюма или воля всемогущего Бога вещей? Это так и осталось загадкой. Увлекаемый его волшебным дуновением, Напугай плыл навстречу свету, унося к нему своего хозяина. Он был счастлив. Марк теперь навечно принадлежал ему. И его мечта вот-вот осуществится: он станет звездой.