Из дневника рыжей Люси

2 ИЮНЯ. Вчера началось лето. Еще какой-нибудь месяц назад я с нетерпением его ожидала. Хотелось, чтоб учебный год скорее кончился. Устала учиться. Вот сейчас передо мной лежит школьный дневник-все пятерки и единственная четверка по физике. Это я как-то упустила. Ну и ладно. Наверстаю.
А когда кончилась зубрежка, некуда стало время девать. Его так много, а я не знаю, как его использовать с толком. Мне скучно. Придя с практики, я по полдня просиживаю за письменным столом, перебираю тетрадки, фотографии. За что не возьмусь, ничего не получается. Вроде встрепенешься, начнешь что-то делать, вязать или рисовать, а потом руки опускаются и начатое остается незаконченным. И все время какое-то непонятное подвешенное состояние, как будто что-то должно случиться, а ты не знаешь плохое или хорошее, ждешь, а оно все не наступает.
Мама говорит, что я непоследовательная и часто вздыхает, глядя на меня. Наверно, я ей не очень-то нравлюсь. Я и себе не нравлюсь. Что же это происходит? Мимо зеркала стараюсь прошмыгнуть, не глядя. Что глядеть-то? Никакой радости. Рыжая, руки покрыты веснушками, ноги короткие. Девчонки в школе говорят-волосы красивые. Ну, пушистые, блестят…Только кому они интересны, если все остальное так себе, на “троечку”?
3 ИЮНЯ. Послезавтра я уезжаю в лагерь. Мама говорит, лагерь меня сильно изменит. Интересно, что она имела в виду? Я боюсь перемен. Они меня страшат. Хотя к моим четырнадцати годам со мной случилось уже много перемен и все их я как-то пережила. Надо сказать, перемены не особо приятные. Они меня не украшают. Или это мною не замечалось в детстве?
4 ИЮНЯ. Я собираю чемодан. Эта работа идет у меня плохо. Положу одно, затем полчаса ищу другое. Положу это другое и снова оцепенею над чемоданом. И так с каждой вещью. Может, я заболела? Вроде, ничего не болит, а двигаюсь, словно больная.
Если так дальше пойдет, я к отъезду чемодан не соберу. Мама сказала, что я вполне взрослая и скинула это на меня. Говорит, мне виднее, что брать с собой. Что положу, то, значит, мне и надо. Если что важное не взяла-на себя пеняй. Как я буду в лагере писать свой дневник? Я так привыкла доверять ему свои мысли, что мне без него никак. Но там, наверно, много любопытных глаз, а это я не дала бы прочесть никому, даже самой любимой подруге. Впрочем, у меня нет любимой подруги.
7 ИЮНЯ. Третий день в лагере. Для меня это шок. Первый день вообще описывать не берусь. Вчера тщетно искала время уединиться, но тебе все время ищут дело, даже насильно.
Сегодня мой отряд ушел в лес, а я сказала, что у меня болит голова и от меня отстали. Я осталась в палате и, наконец, достала свой дневник. Но пришла уборщица, стала мыть полы и прогнала меня из палаты. Я было, с неменьшим удовольствием устроилась в холле, но шел обход и мне велели убираться из корпуса.
Я села в дальней беседке. Дневник лежит у меня на коленях и я чувствую себя почти прекрасно, если не считать почти непрерывной тоски по дому, по своей комнате, по своему письменному столу. Беседка у забора, за кустами, и я знаю, что до обеда здесь меня никто не найдет и не тронет. В этой беседке курят, под ногами полно сожженых спичек, пара раздавленных коробков и обломки зажигалки, втоптанной в землю. Воображаю, как смешно было бы тем, кто каждый день ходит сюда по своей нужде, застать меня здесь с моим дневником. Но, наверно, каждому свое.
В палате нас пятеро. Одна моложе на год, одна старше, две-мои ровесницы. С ними я познакомилась легко, но близко ни с одной из девчонок не сошлась. Возможно потому, что они быстро разбились на пары, а я –пятая. Мне пары не нашлось. Ну, и ладно.
В нашей палате все девочки- новички. Все в этом лагере первый раз. Наверно, поэтому мне с ними просто. Хотя компании любой из них я предпочту свой дневник и даже эту прокуренную беседку.
Когда мы ложимся спать, все сразу начинают болтать и шептаться, рассказывать по очереди разные байки, анекдоты и страшилки.
Я в этих разговорах почти не участвую. Чуть-чуть пошепчусь и замолкаю. Делаю вид, что уснула. Девчонки незлые, разок окликнут-и отстанут, сами болтают. А я не засыпаю дольше всех, наверно, с непривычки. Ведь у меня дома своя комната, свой мирок, наполовину придуманный, но ни на что его не променяю.
Вожатые нормальные. В меру добрые, в меру строгие, в меру равнодушные. На меня внимание обращают редко. Наверно, я ничем не выделяюсь. Ну, я и рада.
В первый вечер всех собрали в холле и стали распределять общественную нагрузку. Кто рисует-всю смену будет оформлять стенгазеты и отрядный уголок. Всех активистов запихнули в санитарную комиссию и совет лагеря. Потом приналегли на спорт, выбрали физорга. Спрашивали, не хочу ли я пойти в волейбольную команду. Сказала, что не хочу. Никто особо не удивлялся и не заблуждался на мой счет. Обещала записаться в библиотеку и от меня отстали. Зато у нас в отряде сплошные футболисты. Половина сборной команды лагеря по футболу-наши мальчишки. Весь отряд этим сильно гордится. Я эту гордость разделить не могу, потому, что ничего в этом не понимаю. Знаю, что в команде есть капитан и вратарь, а остальные бегают. Суть этой беготни я объяснить не берусь. Да мне и неинтересно.
Вечером будет первый футбольный матч-сборная лагеря будет играть с вожатыми. Все, как безумные, ждут эту игру. И в нашей палате две девчонки тоже. А я воспользуюсь моментом и опять забьюсь куда-нибудь со своим дневником. Получается, что и я рада этому футболу. Пусть он будет почаще-я смогу в это время быть там, где никто меня искать не станет.
ВЕЧЕРОМ. Не тут-то было. Вожатые потребовали, чтобы весь отряд шел на стадион болеть. Я опять сказала, что у меня болит голова и снова пронесло. Они решили, что это у меня акклиматизация и разрешили мне посидеть в палате. Хотя футбол достает меня и здесь. Каждую минуту я слышу свистки и выкрики болельщиков, шум мешает сосредоточиться. А сосредоточиться я должна для того, чтобы понять, что со мной. А со мной явно что-то непонятное. Я томлюсь и не нахожу себе места. Пошла, было, к стадиону, но с полпути вернулась. Я почти была уверена, что по вечерам здесь мне будет тоскливо, но так бывало и дома и это не удивляет. Может, завтра мне будет что-нибудь да понятно.

9 ИЮНЯ. Кажется, лагерные порядки достают меня всерьез. А мама-то была права. Я невольно меняюсь. Я теперь, как кусочек пазла, сама по себе ничего не значу. Вместе со всеми, хочу-не хочу, а ем, сплю, хожу в клуб, на дискотеку, даже по кружкам прошлась. Хотела записаться, но вспомнила свой дневник и записываться не стала. Вчера опять не было возможности добавить в него ни строчки.
А сейчас я дежурю на воротах. Мне надо отсидеть два часа, потом меня сменят. Мои обязанности: если к кому-то приедут родители, пойти в отряд и позвать. Но день будний, вряд ли к кому-то приедут.
Дорвалась до дневника и пишу, пишу. Я почти привыкла здесь. И если, начиная с первого вечера, я считала , сколько остается дней до отъезда домой, теперь я немного успокоилась. Через два дня приедет мама. Я ее жду, конечно. Но тоска по дому как-то отошла. Вечером чувствую лишь легкое разочарование, что вот еще один день прошел, а ничего не случилось. Утром встаешь и ощущаешь себя достаточно бодро. Сразу после подъема по лагерю включается громкая музыка. Песни день изо дня одни и те же. В городе такие я слушать нипочем бы не стала. А здесь всем нравится, ну, и я привыкла.
И каждое утро ждешь чего-то необыкновенного. Какого-то чуда. А оно не происходит, к вечеру опять убеждаюсь. В течение дня больше всего напрягает толпа. Хочу остаться одна, а нельзя. Забьешься куда-нибудь, сразу начинают звать, искать. И надо откликаться, иначе неприятностей не оберешься.
В тихий час тоже не остаешься одна- все время рядом девчонки. Что-то говорят, говорят, шепчутся. Я понимаю, если перешли на шепот, значит, мне слышать не предназначено. Я не обижаюсь, ну их. У них одна дискотека на уме. И Олег Зуев. Это из нашего отряда. Он в футбольной команде. Ходит по отряду в спортивной форме с цифрой “один” на спине.Тоже мне, лидер. “Первый парень на деревне”. Стучит по полу шиповками, как конь копытами и шнурки развязанные за ним вечно тащатся. Алена из нашей палаты от него без ума. Только и слышишь весь день: “Олег, Олег, Олег…” Противно даже. Он такой пустой, двух слов не свяжет. О чем она может с ним говорить? Он ее приглашает на дискотеке и, пока танцуют, все время жужжат между собой. Вчера вечером он зашел в палату и сел, а мне стало так неловко, что я не могла двинуться с места и умирала со стыда. Мы уже ложились спать, а он уселся к Алене на кровать и они стали толкаться и хихикать. И не уходил, пока вожатые не прогнали. Как ей не противно, ведь, кроме нее, он танцует и с другими девчонками? Вчера, выйдя из столовой, положил руку на плечо Наташке из первой палаты, обнял, и так шел с ней до корпуса. Да еще что-то на ухо шептал. На месте Алены я б его просто послала. Если он с ней, как же можно с другими?
А меня на дискотеке не приглашают. Хотя, мальчишек в отряде больше. Интересно, почему? А, вообще-то, ясно, конечно.
У Алены глаза голубые и ресницы загибаются, как у куклы. Нет, ну, почему, все-таки, она влюблена в этого пустого футболиста? Ведь сколько есть других мальчишек в отряде! Даже два шахматиста-разрядника. Эти сильно умные, они на дискотеку не ходят. Общаются только между собой, в тихий час между кроватями ставят доску и играют друг с другом. А Алене нравится Олег Зуев. Мне ее не понять.
ВЕЧЕРОМ. Все опять на футболе. Трое делают отрядный уголок. Меня попросили написать список отряда и распорядок дня. Дескать, почерк у меня красивый. Хотя я не имею никакого отношения к отрядному уголку. Ну, вроде бы, что мне стоит, раз я на футбол не иду и мне все равно торчать в отряде.
Я быстренько написала, а теперь сижу в палате наедине с дневником. В палате беспорядок. Обход был с утра, к приходу врачей все тщательно упрятывается по тумбочкам и распихивается по шкафам. Но все уже успело вылезти наружу к вечеру. У Алены смятая постель. На ней угнездился Зуев перед игрой. Алена зашивала ему футболку, а он рассказывал анекдоты и вся палата была счастлива от его присутствия.
Почему-то я стыжусь глядеть ему в лицо и получается, что я смотрю только на его раздолбанные шиповки с вечно развязанными вне игры шнурками. Они меня магнетизируют. У него страшно запыленные до колен ноги, а колени в сплошных синяках. Почему мой взгляд упорно возвращается туда? Жалко мне его за эти синяки, что ли?
Наверно, я перейду в другую палату. Туда футболисты не ходят. Там мне будет спокойней.

11 ИЮНЯ. Сейчас очень рано. До подъема еще полтора или два часа. В палате все спят. А я не могу. Второй день подряд я просыпаюсь еще затемно, включаюсь, словно лампочка. Места себе не найду. Наверно, потому, что сегодня должна приехать мама. Родительский день. Будет спрашивать, как мне здесь живется. С кем дружу? Досыта ли ем в столовой? И как мне вообще тут нравится? Не буду врать, что я здесь от всего без ума. Скажу, как есть. К моим девчонкам тоже сегодня приедут. Не знаю, что еще написать? Не пишется и не спится. Просто беда со мной.
ВЕЧЕРОМ, Мама уже уехала. Она появилась, а я подумала, как за неделю успела отвыкнуть от нее. Она нашла меня, на ее взгляд, веселой и бодрой.
Сказала, что у меня щеки порозовели. А я, когда смотрюсь в зеркало, вижу только, что веснушек прибавилось. Удивительно, что я смотрю на себя в зеркало. Хотя, здесь все это делают с удовольствием. Получается, что и я втянулась.
Мама спросила, не тянет ли меня домой? Ответила, что мне все равно. Что воля,что неволя…
Мама удивилась, но уехала с хорошим настроением.

После ее отъезда вернулась в палату, а там Алена и Зуев. Вдвоем. К ней приезжали родители, а к нему нет. У нее на постели пакет с гостинцами. Она его потчует и я им там совсем не нужна. Я смутилась от увиденного, конечно. Заслонила спиной свою подушку, вытянула из-под нее дневник и ушла искать место, где можно писать.

12 ИЮНЯ. Опять пишу чуть свет. Проснулась снова в этакую рань, а значит, не потому, что ждала маму. Что-то мешает спать, понять бы, что? Как это, оказывается, тяжело-вертеться в постели без сна! Дома мне всегда спалось отлично.
От нечего делать, наблюдаю, кто как спит. Кто с головой под одеялом, кто свернувшись клубочком, кто на животе, вжавшись щекой в подушку. Алена лежит на спине, ресницы у нее подрагивают и губы шевелятся.
Интересно, она с Зуевым целовалась? Ох, что за чушь мне в голову лезет? Опять этот Зуев! Как он мне мешает, знал бы он! Как мне было бы легко, не будь его в отряде, да и вообще, в лагере! Вот ведь наказание! Навязался на мою голову! Сама не пойму, чем он мне так неприятен?
ВЕЧЕРОМ. Снова Зуев в нашей палате. Мучение. Опять мне пришлось уйти, куда глаза глядят. Настроение препаршивое. Ушла, чтобы писать, а писать не могу. Вернусь назад, может, он уже ушел?

13 ИЮНЯ. Снова я не сплю. Знаю, что потом весь день буду двигаться, как снулая рыба, но почему-то опять и опять просыпаюсь.
За окном брезжит рассвет. Птицы пробуют петь-то одна пискнет, то другая. Потом их голоса начинают звучать громче и, наконец, сливаются в хор.
Я лежу и смотрю в потолок. Все пятна и трещины изучены наизусть. Смешно, но дома, наверно, мне будет не хватать этих пятен на потолке, как здесь не хватает атмосферы моей комнаты.
Как все в жизни странно… В городе не хватает времени над этим подумать, хотя, и там моего времени никто не отнимает.
Потом на улице начинает шаркать метла и гремят урны. Это дворник убирается, пока все не встали. Потом хлопает входная дверь корпуса, стук шлепок по асфальту-это кто-то из вожатых идет с утра на планерку. Потом звуки начинают нестись из корпуса. Кто-то под нами на первом этаже уже встал, включается вода в умывальнике, кто-то разговаривает. Звуки каждое утро последовательно повторяются.
К моменту, когда звучит горн на подъем, полотряда уже не спит. Но сейчас до этого далеко.
В отряде тишина, только метла монотонно скребет асфальт. Все спят, кроме меня. У Арины одеяло на пол свалилось. Она спит, ничего не чувствует, только ноги в цветастой пижамке к животу поджала. Я встала, подняла ей одеяло, вернулась к себе. Алена что-то бормочет, улыбается во сне. Ей, небось, Зуев снится
Интересно, он кроме своего футбола еще о чем- нибудь думает? Ну, вот, когда на дискотеке девчонок приглашает?
Вчера в клубе был фильм. Зуев сидел прямо передо мной. Одно место рядом с ним было пустым, с другой стороны сидела Наташка из первой палаты. Он посидел-посидел, потом съехал с сиденья вниз и положил голову ей на плечо. Ужас, он чудовище! Но это еще не все. Ему не сиделось спокойно, он весь извертелся по сторонам. Затем, кого-то углядел и ушел назад, в последний ряд.
Потом, когда зажгли свет, я оглянулась и увидела, что он выходит из зала вместе с Аленой.
Когда я его вижу, у меня чувство, что я наступила на скользкую лягушку. Он просто омерзителен. Я чего-то, наверно, здорово не понимаю.
Пару раз я сидела на стадионе, просто так, от нечего делать, не вникая.
Смысл этой жуткой игры для меня навсегда останется темным. Но все девчонки так кричат и электризуются, когда он бьет по мячу - это что-то!
Неужели я такая бестолковая? Всем все ясно, а мне ничего! Ну, какой в этом толк? Ну, забьет он мяч, или промажет - что так с ума сходить? Только от всех и слышишь: “Олег, Олег… Олег умница, Олег команду тянет, Олег - супер!”
И в соседней палате от него не спрячешься, там так легко говорят о футболе, как о погоде, ей богу!
Скорей бы домой. Там не будет, к счастью, этого чудовищного футбольного фанатизма.

14 ИЮНЯ. Опять бессоница. Сегодня хмуро. Похоже, дождь моросит. Из-за влажности звуки разносятся громче. Сильнее слышно шарканье метлы.
Мне сегодня снился странный сон-хромой Зуев (а он и правда, хромой-повредил ногу) пришел в нашу палату, склонился над спящей Аленой и они стали целоваться. Потом Алена вдруг куда-то пропала, а на аленином месте оказалась Арина. Во сне вижу, что у нее упало на пол одеяло, у нее так все время.
И мне стыдно, что Зуев видит ее цветастую пижаму, а она и не замечает. Потом Зуев поднимает с пола одеяло и укрывается под ним вместе с Ариной. Я озираюсь в поисках Алены, а ее нигде нет. Я про себя мучительно решаю, что мне делать? То ли окликнуть их и дать понять, что я не сплю и все вижу, то ли пойти сказать вожатым.
Решаю сказать вожатым. Встаю с постели, иду к двери, выхожу в коридор. А там темно и очень душно. Как никогда. И я ничего не вижу и не могу двинуться с места. И мне не хватает воздуха, будто я тону и совсем почти задохнулась.
Мне делается очень страшно в этом коридоре и я хочу вернуться в палату, но вдруг понимаю, что я сижу, накрытая одеялом вместе с Зуевым, оттого так темно и душно.
Мне становится еще страшней. Сердце бешено колотится, но не в груди, а почему-то в горле и я просыпаюсь, как от толчка.
Вижу, что все тихо, а вот мое одеяло валяется на полу и я вся в поту. Господи, бред какой-то… Еще один такой сон - и я в дурдоме.
ВЕЧЕРОМ. Сегодня в тихий час я закрыла глаза и моментально меня озарило, почему я не могу спать на рассвете.
Мне снится этот гадкий Зуев. Я только сегодня это поняла - не идет из головы мой ночной сон. Видимо, и в предыдущие дни он мне снился. Только я этого не помню. Но сегодня я очень четко это почувствовала. Я просто вмиг догадалась. Это необъяснимое явление.
Если б я была в него влюблена, ну, или в кого-нибудь там другого, неважно, все было б ясно. Раз снится, значит, нравится. А здесь-то что?
Мама всегда учила доискиваться причины в любой ситуации, если что-то неясно и мучаешься от этого. Пытаюсь доискаться.
Может, причина в том, что всякий раз он проходит мимо меня, как мимо пустого места?
Я пытаюсь анализировать события с начала смены. Он ни разу не заговорил со мной в нашей палате, или в другом месте. Выходит, я мщу ему за его равнодушие ко мне?
Ну, почему тогда я ко всем отношусь более-менее ровно, а его просто не перевариваю? Он ведь не сделал мне ничего плохого. Тем не менее, с другими ребятами я тоже ведь почти не общаюсь, но мне ничего не стоит перекинуться с ними парой слов, а здесь как будто стена.

15 ИЮНЯ. Еще одно бессонное утро.
Солнечные зайчики мельтешат на растресканном потолке. Они такие трогательные, славные. Смотришь на них и проникаешься уверенностью, что все теперь всегда будет хорошо.
Арина опять сбросила одеяло. Я не буду его поднимать.
После своего вчерашнего сна мне страшно к нему прикоснуться.
Может, я сошла с ума? Ведь бывает так, что человек тихо сошел с ума, а никто этого не замечает и не знает.
Он ходит себе среди всех, а они и не догадываются, что он сумасшедший.
Вот сегодня вечером на дискотеке проверим.
ВЕЧЕРОМ. Прошел еще один день в лагере. По моим подсчетам минут через двадцать дискотека закончится. И будет объявлен отбой.
В отряде только я и шахматисты. Они сидят в холле над шахматной доской.
Я, идя с дискотеки, на которой мучительно присутствовала безо всякого смысла, спросила, отчего они не ходят танцевать. Они переглянулись и засмеялись. Один из них, кажется, Виталик, сказал, что у него аллергия на танцевальную музыку. И все. И опять углубился в свою партию. Второй, кажется, Егор, вопросительно глянул на меня и я сразу ушла. Казалось бы. могли поболтать со мной, а не стали. Но я ведь не собираюсь их ненавидеть за невнимание ко мне? А от Зуева меня начинает трясти.
Хотя, ведь он тоже занят своим делом. Если, конечно, футбол можно назвать делом.
Зуев, по моим наблюдениям, танцует с тремя девчонками. То есть, приглашает он многих, но именно трем отдает предпочтение. Алене, конечно, Наташке из первой палаты. Еще девчонка из второго отряда. Как звать, не знаю. Симпатичная, как Барби. Губа не дура у этого Зуева. Только у этой Барби мальчик есть. Она с ним гуляет. Так, возможно, Зуев-то ей и не нравится вовсе? Но на дискотеке она ему ни разу не отказала. Хотя, это ни для кого ничего не меняет. Алене - то Зуев нравится, это и ежу понятно.

16 ИЮНЯ. Сегодня будет жаркий день. Арина сбросила с себя одеяло и не поджимает под себя ноги. Уже проверено - не мерзнет, значит быть жаре.
Лагерь пойдет на реку, как и обещали нам вчера вожатые.
Нету настроения туда идти. Глядеть, как Алена и Зуев барахтаются в воде и брызгаются? Нет, спасибо. Лучше сказать, что голова опять болит.
Кстати, идея… Может, попроситься в изолятор? Сказать, что простыла и голова все время болит? Авось, положат на несколько дней.
Говорят, там спокойно, тихо. По одному человеку в палатах лежат.
Вот здорово было бы: на зарядку не надо, на уборку территории не надо, на линейку и дежурство по столовой тоже не надо. Дневник пиши себе хоть целый день.
Да и Зуев сюда шастать не станет. Хоть его развязанных шнурков некоторое время не увижу.
И, может, спать по утрам буду.
ВЕЧЕРОМ. Ходила в изолятор. Жаловалась на головную боль и бессоницу. Уловки мои мигом раскусили. Даже градусник ставить не стали.
А вот давление померили и сказали, что жизненный тонус здорово понижен. Дали какие-то витамины проглотить и велели после завтрака до конца смены к ним ходить и принимать эти витамины. Вот так. Попала Люся.

17 ИЮНЯ. Вот и еще один день стартует. Тоже очень теплый.
Вожатые в отряде объявили подготовку к празднику Нептуна.
Он будет вечером. Все говорят, что это самый красивый праздник в смене. Все отряды участвуют. Лагерь пойдет к реке и представление состоится там.
Почти все ребята в отряде получили задания и роли на празднике. Мальчишки будут водяными и чертями, девчонки русалками. Их всех надо нарядить и вожатые решили, что от завтрака до обеда пойдут к реке репетировать и набрать веток и камышовых листьев для нарядов.
От меня и тут толку мало. Но дело нашли и мне.
Те листья папоротника, что принесут сегодня из леса, я должна буду в тихий час связывать в букеты. Арина будет прикреплять листья к резинкам и должны получиться некие папуасские юбки.
ВЕЧЕРОМ. Весь день отряд готовился к празднику Нептуна. К концу тихого часа наша палата напоминала вигвам - кругом валялись ветки и листья, веревки, нитки - и на кроватях, и на полу, под ногами.
Алена будет дочерью Нептуна. Она самая голубоглазая в отряде и ей принесли крашеную в голубой цвет марлю, ленты и елочный дождик.
Надо было помочь ей смастерить наряд. Ее наряжали всей палатой, как невесту. Потом я придумала сделать ей из папоротника и дождика венок на голову. В венке она была очаровательна. Пока она красила глаза, в палату без стука ворвался Зуев в камышовой юбке и ,как всегда, с развязанными шнурками и стал требовать, чтоб ему помогли раскрасить туловище гуашью.
Все были заняты собой и я сказала: “Давай, я тебя покрашу”.
Он недовольно поморщился и молча мне подставился.
У него на спине, вдоль позвоночника большой белый шрам. Интересно, откуда?
Когда я его докрасила, он оглядел себя и, не сказав “спасибо”, унесся и привел еще троих. Мне и их пришлось красить.
Зуев же устроился на алениной кровати и все комментировал. Вот выскочка!
Алена закончила свой сказочно-прекрасный грим, повернулась к Зуеву, похлопала ресницами и спросила, как она выглядит.
Зуев напряженно стал грызть ногти и бесцеремонно разглядывать ее, а потом заявил, ткнув пальцем в мою сторону, что ей бы мои волосы, тогда было бы потрясно.
Я не сразу поняла, что речь обо мне, а Алена, кажется, всерьез обиделась.

18 ИЮНЯ. Утром я проснулась позже обычного, хотя, все еще, конечно, спят. Я чувствую боль в горле и веки у меня тяжелые. Заболела, наверно.
Вчера у реки, я сидела в тени и замерзла.
А потом, в конце праздника, черти стали бросать всех в воду и меня кинули тоже. Я не знала, что надо убегать и меня кинули одну из первых.
Сам-то праздник был и, правда, интересный и веселый, но когда я оказалась в реке, мне попала в уши вода и стало не до веселья.
Меня бросали в воду те, кого я раскрашивала. Больше всех усердствовал Зуев. Он так грубо топил меня, что я, в самом деле, чуть не захлебнулась.
Ну, и гад же он. Вот теперь меня знобит и мне совсем плохо. Я всегда тяжело болею простудами. Если б не Зуев, я сейчас была бы здорова.
Даже писать не могу. И не стану.

25 ИЮНЯ. Больше недели я не брала в руки мой дневник.
То, что произошло со мной 18 июня, должно быть, приснилось мне в бреду.
Я ведь здорово болела. А придумать такое я бы не смогла - у меня бы не хватило ни ума, ни фантазии, ни решимости.
На следующий день после праздника Нептуна, я не пошла на завтрак
После завтрака вожатая зашла в нашу палату и поинтересовалась, почему
я лежу. Я ответила, что не могу голову от подушки оторвать.
Она пощупала мой лоб и, вздохнув, сказала, что со мной всю смену проблемы. Велела подняться и идти в изолятор.
Арина вызвалась меня проводить и мы пошли.
В изоляторе было много народа, как раз после завтрака начался профилактический осмотр: кому горло помазать, кому перевязку сделать, кому чего.
Мы сели с Ариной в конце коридора и стали дожидаться. Мне было трудно разговаривать и Арине со мной стало скучно.
Когда за нами прибежала Алена и стала торопить, потому, что отряд уходил в лес, Арина с большим облегчением оставила меня в очереди.
Я сказала, чтоб меня не ждали. Какой уж тут лес? Мне хватило вчерашней реки.
Когда подошел мой черед, медсестра послушала про мои беды без особого выражения в лице и сказала: “Опять ты? Ну, что мне с тобою делать?” Дала градусник, Помяла шею, заглянула в горло. Закончив осмотр, бросила мне: “Скажи девочкам, чтоб принесли твои вещи - пижаму, расческу, зубную пасту. Положу тебя на два денечка”.
Я вяло ответила, что отряд ушел в лес. “Да? Ну, что ж… Сама дойди до отряда, раз никого нету и сразу назад”, - сказала она.
Я пошла в отряд. Воздух звенел от жары, солнце палило вовсю и я смотрела под ноги, как впереди меня плыла моя длинная нескладная тень. Она покачивалась из стороны в сторону и мне казалось, что я сейчас потеряю сознание.
В лагере было пусто, наверно, все ушли в лес и на речку. Лишь со стороны стадиона доносились голоса и стук по мячу.
Видимо, температура у меня была очень большая - все вокруг казалось нереальным и раздражающе - ярким, прямо виртуальный мир какой-то.
Войдя в корпус, я старательно обошла уборщицу с ее ведром и шваброй в дверях, и стала на ватных ногах подниматься на второй этаж.
С каждой ступенькой силы убывали.
Войдя в холл, я увидела сидящего на полу Зуева. Я долго стояла над ним и трудно соображала, почему он сидит на полу, если по стенам стоит миллион стульев? И почему он здесь, когда все в лесу?
Было так странно в пустом корпусе вдруг встретить неугомонного Зуева, сидящим на полу с закрытыми глазами, что я очень испугалась. Мне он показался неживым. Хотя внизу вполне реально, мирно и обыденно шаркала по полу швабра и звенело передвигаемое с места на место ведро.
Голова у Зуева была откинута назад, ноги нелепо торчали согнутыми коленками вверх. На одной из них была яркая ссадина и кривая кровяная струйка оставила причудливый след на ноге, как росчерк учительской ручки на белом тетрадном листе.
Целую вечность я простояла над ним соображая, что бы это значило? Потом нагнулась, приблизившись к его лицу.
И тут он внезапно открыл глаза, а я сильно вздрогнула от неожиданности.
“Ты чего?” - спросил он. “Я - то? - пожав плечами, произнесла я, не узнавая своего голоса. - Я ничего. Что случилось?”
“Ерунда, колено зашиб,”-ответил Зуев вполне человеческим голосом, наверно, принял меня за Алену. В крайнем случае, за Наташку из первой палаты. “А почему ты на полу?” - продолжала я. “А, жара замучила”, - невпопад ответил Зуев, а я так и не поняла, отчего он сидит, привалившись спиной к стене, на только что вымытом уборщицей полу.
“Что, трудная игра-футбол?” - спросила я, оглядывая его бессильную позу. Он с интересом взглянул на меня, как тогда Егор у шахматной доски и , не сказав ни слова, мученически прикрыл глаза. Наверно, ему было хуже, чем мне.
Я, по обыкновению, уставилась на его запыленные ноги и как попало завязанные шнурки.
Кровяной след, начинавшийся от ссадины, дополз вниз до полосатых футбольных гетр. Сама коленка была зеленой - наверно, он здорово пропахал по траве.
“Больно тебе? - спросила я, но Зуев молчал и тогда я решительно сказала, -сейчас я принесу пластырь.”
Войдя в палату, я стала соображать, у кого я видела пластырь. Он нашелся у Алены в тумбочке, она заклеивала им натертые новыми туфлями мозоли на пятках.
Надо же, именно у Алены пластырь. Хотя, вечно я придаю значение какой-то ерунде. Как будто, Зуеву не все равно, чьим пластырем будет заклеена его больная коленка.
С покруживающейся головой я нашла выход из палаты и выплыла в коридор.
Зуев также сидел на полу с закрытыми глазами. Я присела перед ним и он тут же открыл глаза. “Если будет возражать, все равно приклею,” - упрямо подумала я.
Но Зуев не возражал. Он только с большим удивлением смотрел на меня.
Я распечатала пластырь и, едва касаясь коленки, прилепила его.
Потом, достав из кармана платок, стала оттирать кровяной след.
Ноги меня держали неважно и мне пришлось опуститься на колени возле Зуева. “Извини, у меня температура,” - буркнула я.
И тут Зуев поднял руку и потрогал пробор на моей голове. Я обомлела под его рукой.
“У тебя божья коровка в волосах запуталась,” - объявил он и во весь рот улыбнулся. Я онемела, не зная, что ответить и не отрываясь смотрела, как его рука играет с моими волосами.
“Как их много-то - она, бедняга наружу выбраться не может, - говорил Зуев, помогая божьей коровке освободиться. - Надо же, прямо в плен попала!”
“Плен… Попала в плен…” - вертелось в моей голове.
“Стой, стой… Замри…” - бормотал Зуев не то мне, не то божьей коровке.
Не знаю, как коровка, а я замерла, а, может быть, умерла.
Наконец, Зуев высвободил ее, посадил на ладонь, а она там сидела и никуда не собиралась улетать.
Потом медленно поползла, тыкаясь в разные стороны, не зная, куда ей теперь. И я не могла понять, куда мне теперь.
Коровка на ладони, наконец, сориентировалась и поползла быстрее.
И я определилась. Я села на пол возле Зуева и уперлась спиной в стену.
Коровка подползла к кончику указательного пальца и снова тормознулась.
Тут я подставила свою ладонь. Словно приняв игру, коровка переползла с зуевской ладони на мою и устроилась на ней, замерев. Зуев оставил коровку в покое и взглянул на меня. Я опустила голову к коленям.
“Эй, там…” - позвал Зуев и отодвинул мои лезущие не в свои дела волосы от лица и заглянул настырно.
“Эй, там,- понизив голос, позвал он и продолжал шепотом, - Гюльчатай, открой личико…” Я еще ниже пригнула лицо к коленям, держа коровку на раскрытой ладони.
Зуев шепнул что-то уж очень тихое, кажется: “Божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба…”
Потом я почувствовала его губы на мочке своего уха.
Не знаю, сколько времени прошло вслед за этим.
Кажется, Зуев взял своей рукой мою раскрытую ладонь и крепко, но не больно сжал ее в кулак, сказав: “А она улетела.”
Она улетела, а я вернулась на землю.
Вернулась на землю, увидев стоящую над нами уборщицу.
“Это чего тут? А ну, брысь!” - сказала она и не двигалась с места, пока мы очумело подымались.
Зуев с заклеенной коленкой похромал в свою палату, но властный голос уборщицы заставил его повернуть назад и спуститься вниз. “А тебе что, особое приглашение?”- насмешливо глядя на меня, спросила уборщица, дочь которой тоже была в нашем отряде. Кстати, та самая Наташка из первой палаты.
“Я сейчас… Я быстро, мне вещи в изолятор надо собрать…” - не в тему объяснила я, снова почувствовав боль в горле и обреченно потащилась собирать вещи.
Кажется, там силы совсем изменили мне. Вроде, я брала и расческу, и пижаму, и зубную щетку, а потом вдруг решительно легла на свою постель прямо поверх покрывала лицом к стене и прижала коленки к подбородку. И закрыла глаза.
Что было дальше я совсем не помню. То есть, этот день, 18 июня для меня исчез навсегда.
Да и был ли он вообще?
Наверно, был. Потому, что оставалось во всех подробностях легко возвращаемое ощущение руки Зуева на моей макушке, пытавшейся освободить несчастную заблудившуюся божью коровку в дебрях моих волос. И его шепот возле моего уха. И мое необъяснимое оцепенение при бесчисленных повторах этого воспоминания.
Все последующее время, проведенное мною в палате изолятора в полном одиночестве, как и мечталось мне давным-давно, слилось в бесконечный эпизод, в котором я и Зуев сидели на полу и где время остановилось. Словно мы два древних насекомых, застывших в куске янтаря навеки.
Мне, вероятно, очень хотелось оставаться в этой крепкой смоле моей памяти, хотелось увязнуть там навсегда именно в тот момент потому, что ничего лучше в моей жизни не было. За все четырнадцать лет. И я увязла.
За долгие часы моей болезни тоже было много маленьких светлых мелочей, словно те солнечные зайчики с потолка палаты. Спасительная прохлада докторской руки на пылающем лбу, и смех моих девчонок, стоящих под окном и рассказывающих отрядные новости, и непонятно откуда взявшиеся цветы на окне. А по цветам ползает бестолковая божья коровка и не торопится улететь.
Все это меня живо трогало. Даже слезы появлялись, хотя мне это не свойственно. Ну, это болезнь виновата, это от слабости.
Плачу я теперь часто. И при этом мне легко и даже блаженно. Благо, что никто не видит. Чувствую себя Снегурочкой, которая всю жизнь прожила ледяной и равнодушной, а теперь тает, умирая. Но ни за что не променяет сладкие слезы своей гибели на прежнее каменно-ледяное нелепое существование.
Права была моя мама - я другая. Я люблю этот лагерь, я люблю эту жизнь и я люблю всех людей. Я хочу видеть и слышать их, смеяться с ними или ссориться с ними, говорить с ними обо всем, ходить болеть на стадион, делать отрядный уголок, сидеть в беседке у забора.
И я не тоскую больше по тишине своей комнаты, и я не хочу больше уединения.
Я жду, когда же, ну, когда же я вернусь в свой отряд!?
И как это прекрасно, что все лето еще впереди, и вообще, все еще впереди!
А свой дневник… свой дневник я на этом кончаю. Я просто не могу не поставить на нем точку, как и на всем прежнем.
Теперь он мне больше не нужен. Я выросла из него, как вырастала из прежних своих туфель и платьев.
Вот сейчас я дописываю последние строчки, улыбаюсь и закрываю его. Все!