Богема. Юные и беспечные

  Табачный дым устилал наш разговор за маленьким столиком в пропахшем богемой зале, скопившем в себе столько концептуального сумрака, что казалось это место еще тысячу лет будет излучать все это, заставляя наших внуков бросаться в истерику только услышав эти звуки, почувствовав запах наших дешевых сигарет, увидев наши цвета, сочетания не сочетаемого, молодость, желание революции в наших сердцах. Революции во всем: в музыке, речи, моде, красоте, танце, театре – в искусстве, в жизни!
 


 

    Было так сумрачно прекрасно. Блестели лужи в свете фар и витрин, мы гуляли по московским дворикам, которые таили в себе такую жуткую и притягивающую силу своей грязи, непостижимости, красоты и ломаности. Он был беспечен, красив, вызывающе холоден, держал в руках грубую белеющую в ночи сигарету. Он был высокий, стройный, длинные черные волосы падали ему на лицо. Казалось, он хочет быть как можно более недоступным пониманию, делать вещи, которых от него никто не ждет, быть таким, каким его еще никто не видел: то бросаться в истерический хохот, то рыдать у меня на плече, прося прощения за то, что мир так жесток. Он был прекрасный музыкант, играл на гитаре, писал музыку и стихи, даже пел сам свои песни, создал свою группу. Он писал уже 3 года свой странный роман, главы из которого нам периодически зачитывал. Он изучал Канта, Гегеля, Аристотеля, Фрейда – увлекался философией. Он обожал Маяковского. Он перечитал гору книг, не поняв и половины, он выпил столько алкоголя и выкурил столько гашиша, что должен был пропахнуть всем этим до конца его жизни! Но пах он превосходно, он был фат в желтой кофте, был невыносим и так притягателен. Он не был глуп, но совершал такие поступки, что каждый понимал, что он не настолько глуп, чтоб их совершать, это было привлечением внимания.
  Я теребила бусы весь вечер, а он смотрел на них и говорил: «Концептуально»
Мы все были такие как он, вот такие, как этот стройный красивый фат в желтой кофте.
 - Сегодня вписка у Паши, ты пойдешь? – он смотрел на меня сквозь любимые очки Ray Ben, затягиваясь при этом сигаретой и пуская красивую полоску дыма в воздух.
 - Не знаю… А кто будет? – я любовалась им, таким интересным, необычным. Мои пальцы скользнули по платью: оно еще не совсем высохло после дождя и облегало меня своими белыми струящимися складками. Я поняла, что он все это время смотрит на него, даже почувствовала этот его прожигающий взгляд через темные очки, и мне это нравилось. Мне хотелось, чтоб он вот здесь его коснулся,  провел рукой по бедру,  затем повторил пальцем линию талии, потом груди, потом еле коснулся влажных губ…
- Все.
- Поехали.
 
  Желтый вагон метро мчался в своем глубоком туннеле, разрывая воздух жутким грохотом, который нам так нравился, объятый тусклым слепым светом пыльных ламп. Я валялась на сиденье, сбросив туфли и  задрав ноги в желтых колготках на окно вагона. Мое платье падало с моих колен. Я слушала The Rolling Stones и подпевала им, врываясь голосом в шум металлических колес грохочущего вагона. Он стоял напротив меня, облокотившись на перила, смотрел на меня и ухмылялся. Мы были почти одни, кроме того пьяного мужика, что сидел в конце вагона, периодически продирал глаза и смотрел на нас, пошмякивая губами. Он покопался в сумке, достал свой зенит и стал фотографировать пьяного. Сделав пару снимков, он повернулся ко мне, снял свои очки, прищурил глаза и начал делать кадр за кадром. Он сосредоточенно снимал меня несколько остановок подряд. Он то подходил ближе, то отходил дальше, крутил фотоаппарат, вставал на колено, заставлял меня садиться в разные позы, вставать, кричать, смеяться. Мне нравилось это, чертовски нравилось!!! Я любила объектив, тем более его объектив.
- А теперь сделать вот так рукой, смахни волосы со лба. Нет… не так… вот так. Хорошо. Теперь не смотри в камеру, делай что хочешь, тебе должно быть все равно. Не думай обо мне. Тебе плевать на меня. Вот так.
Он будто изучал меня и в то же время творил меня новую, такую, как хотел меня сам видеть.
- Сними колготки. Я хочу снять твои пальцы.
- Ха-ха! Хорошо. Делай что хочешь, я твоя модель! Твоя натурщица!
Я сняла колготки, и он стал снимать мои пальцы. А я смеялась нам таким беспечным, юным.
- Ничего красивее не видел в жизни.
- Чем мои пальцы?
- Чем твои пальцы.
Он положил камеру около меня, взял мой ногу, прижался к ней щекой, потом поднял на меня свои черные глаза и поцеловал мой большой палец.
   Двери вагона открылись на станции.
- Мы выходим, побежали! – Он схватил мои туфли и побежал к дверям.
- Погоди это же не наша станция. Отдай туфли! – я не могла ничего понять, и уже спустила ноги на пол, как он подлетел ко мне, схватил меня на руки и выбежал из вагона. Двери звучно хлопнули за нами.
- Почему мы вышли? – он все держал меня на руках и смотрел на меня.
- Мы идем ко мне.
- О! Ничего себе! А меня спросить?
- Я знаю, что ты хочешь. В любом случае, если не хочешь, мы можем просто посидеть. Я не могу  с тобой такой во влажном платье идти к Паше.

  Книги устилали его квартиру. Они были везде: на полу, на полках, на столах, на кровати, на подоконнике, на холодильнике, в шкафах…Везде валялись пыльные диски, то и дело попадались на глаза пепельницы, полные окурков. Тусклый свет, тяжелые гардины, картины, карандашные рисунки, листки исписанные стихами – все это было его миром.
- Ты читала Хармса?
- Да.
- И я читал.
Он подвел меня к стилажу полному в два ряда книг и ткнул на книгу с надписью «Даниил Хармс». 
- Хармс.
- Ну и что?
- Ничего. Я хочу тебя.
Я молчала. Он ждал ответа. Вместо ответа я провела пальцем по его ширинке…
Падали книги, порвалось платье, я чувствовала на себе его дыхание, его горячие поцелуи...


 
  Табачный дым устилал наш разговор за маленьким столиком в пропахшем богемой зале, скопившем в себе столько концептуального сумрака, что казалось это место еще тысячу лет будет излучать все это, заставляя наших внуков бросаться в истерику только услышав эти звуки, почувствовав запах наших дешевых сигарет, увидев наши цвета, сочетания не сочетаемого, молодость, желание революции в наших сердцах. Революции во всем: в музыке, речи, моде, красоте, танце, театре – в искусстве, в жизни!
   Рядом со мной горячо спорил с Тем самым мой парень. Я пила кофе, в которое все подливала себе сливок. Моя подруга со своим ухажером дули по очереди какую-то траву. Рядом парень в растаманском шарфе потягивал пиво и глупо улыбался. Нас было человек 7, потом пришли еще трое. Мы были молоды и беспечны. И мне не было стыдно за Того, который сидел и спорил сейчас с моим парнем, ведь мы молоды, беспечны, красивы, необычны… мы богема! Мы те, кто перевернет мир, нам можно все! Нам можно переходить любые границы, делать немыслимое, глупое, идиотское. Нам можно предавать, изменять, врать. Мы ведь юны и беспечны…