Комки недолговременного счастья

«…если бы собаки умели говорить, они всё равно никогда бы не унизились до того, чтобы заговорить с людьми», - Януш Леон Вишневский




- Нагуляла, паскудница?!  Э-э-эх, глаза твои бесстыжие! Все вы на одну масть, шалавы! – в голосе Михаила не было гнева и недовольства. Так, – стариковское ворчание. Обращаясь к кошке, он вкладывал в свои слова отношение ко всему бабьему племени, понимая, что хочешь - не хочешь, а без них-то жизнь совсем преснА.

Муська уютно устроилась на коленях у Михаила. Свернувшись вначале калачиком, пытаясь отогреться от холодного ночного воздуха - всю ночь напролёт в огороде мышковала, поутру только в дом забежала, - разомлела потом от теплоты его тела, раскрылась пузатым животом, навстречу его мозолистой, с въевшейся в кожу грязью ладони, дозволяя поглаживать набухшие сосцы и выпирающие бока. Лапы обмякли и уснули по краям расползшегося брюха загогулинами-кочерёжками, глубоко пряча острые коготки.

Тишину, какая бывает только в деревенских домах, нарушали своим тиканьем старые настенные ходики, да перекатистое сладкое муськино мурчание. С улицы доносился голос хозяйки:

- Типа-типа-типа…, - созывала она курей, сыпля из ведра зерно, - типа-типа-типа… Ах, ты зараза! – закричала на молоденького петушка, заскочившего ей на плечо и норовившего клюнуть в макушку. – Гляди у меня! Будешь озорничать, в суп попадёшь! – Петушок, не понимая её слов, скособочил маленькую головку, таращась глупым глазом, соскочил с хозяйского плеча и присоединился к курицам, клевавшим пшеницу у ног женщины.

Увидев, как молодой нахалёнок шустро склёвывает - одно за другим - зёрна, красавец-петух, приосанился вытянув шею, налил кровью нарядный гребень, и, клокоча горлом, направился в его сторону:

- Никому не позволю трапезничать, пока мои курицы не наедятся! Я и сам ем в последнюю очередь. Им яйца нести-высиживать. Им и лучшее лакомство.  Кши отсюда, пострел!

…

- Чего жмуришься? Стыдно? Брешешь! Нет в тебе ни стыда, ни совести…, - Михаил склонился головой над кошкой, лежащей, словно ребёнок в люльке – в сгибе тёплой Мишиной руки и уюте пахнущего домом человеческого тела. Муська открывала и закрывала глаза, вытягивая их в узкие щёлки, перерезанные вертикально чёрными пунктирами зрачков и загребала воздух пригоршнями передних лап.

Всего год назад – молочным котёнком - Миша принёс её от соседей.

- Эт, ещё зачем?! Васьки нам, что ли мало?! – возмущалась хозяйка.

- Не ворчи, мать. Васька старый совсем стал. Протянет ли эту зиму… А мыши, сама знаешь, как к осени расплодятся. А кошечка – мышеловка, нутром чую.

- Кошка?! Да ты сдурел, старый! А котят, куда девать будем?!

- Не серчай. Как-нибудь устроится.

Михаил баловал Муську. Придя с утренней рыбалки, первым делом, бросал несколько сопливых карасиков в её миску. Треща рыбьими костями и не переставая мурчать, кошка поглощала карасей с невероятной быстротой. В эту же миску Миша плескал потом молока, и, тщательно умыв лапой мордочку после рыбы, Муська припадала к миске снова. Маленькие белые горошины оставались после на дощатом полу кухни, а Муська забиралась на полати – здесь, среди старых подушек и замусоленных ватных одеял, она проспит до самого вечера.

…

Это должен был быть её первый материнский опыт. Она ещё не понимала, что происходит с ней, не знала, что ждёт впереди. Только-только научилась, как следует охотиться, приноровилась в отношениях с местными котами, и вот…
Повинуясь инстинкту, Муська теперь избегала встреч с котами и больше ела, заглушая усилившийся аппетит. Вот и сегодня, поймав ночью пару мышей, уколовшись о сердито фырчащего ёжика, деловито копошащегося в углу палисадника, измочив лапы в утренней росе, Муська, завидев издали Михаила, тащившего по траве остро пахнущую брезентовую суму, вбежала в дом, прямиком в закуток маленькой кухни, образованной русской печью и кривоногим старым буфетом с узорчатыми стёклами. Похрустев карасями, полакав молока, она решила, как обычно забраться на печь и устроить там днёвку. Какое-то беспокойство овладело ей. Боли ещё не было, но что-то не давало спокойно свернуться кружочком. Муська заметалась по дому, ища укромное место. Из-под деревянной лестницы, ведущей на просторный чердак, её выгнал резкий скрип ступенек – спускалась хозяйка, впечатывая босые пятки в некрашеные доски. У входной двери, под вешалкой валялась старая болоньевая куртка, Муська пристроилась было на ней, но от двери тянуло холодом, и болонья неприятно шуршала, вызывая приступ рвоты. Пережёванные караси остались на болонье в лужице своей слизи и едкого желудочного сока. Теперь, после рвоты, Муська почувствовала, что спазмом сжимает все мышцы. Выдавив «Мяу!», Муська бросилась в комнату, прошмыгнув прямо под ногами хозяйки, собираясь забраться на печь – всё-таки там привычно, сухо, и спокойно. В животе уже началось активное шевеление.

- А ну-ка, ну-ка! Ага! Сподобилась?! – Хозяйка подхватила Муську под живот одной рукой. Та жалобно заныла.

- Ладно уж…, - смилостивилась женщина, - пойдём, я тебе люльку устрою.

Кстати пришлась старая большая плетёная корзина без ручки, с которой уже давно никто не ходил по грибы. Хозяйка складывала в неё яички, собирая их по нескольку штук в разных углах курятника каждое утро. Но накануне приезжали дети из города – все яйца и увезли.
Хозяйка выбросила заржавевшую от времени газету, что прикрывала прохудившееся в одном месте дно, оторвала большой кусок ткани от чисто выстиранного, но пришедшего в негодность пододеяльника, и выстелила им дно и бока корзины. Памятуя о любимом муськином укрытии, закинула корзину на печку и залезла туда сама, неловко держа в одной руке плачущую кошку.

Корзина и особенно пахнущая свежестью подстилка Муське понравились. Она доверчиво легла на бок, повторяя полукруг переплетённых между собой прутьев, и просяще посмотрела в глаза хозяйке. Не приходилось раньше кошке испытать ласку от этой женщины.

- А руки у неё мягкие и пахнут вкусно, не то, что у хозяина, - подумала Муська, не противясь прикосновениям.

- Ничё милая, ничё. Не ты первая, не ты последняя. Потерпи. Уж, как могу, помогу, - приговаривала женщина, совершая лёгкие круговые движения по тёплому Муськиному животу, вздымающемуся буграми то там, то сям.

Оставив на минутку кошку, женщина выбежала во двор, подобрала с земли высокую грязную кастрюлю, в какой обычно заваривала комбикорм для скотины, набрала в неё воды из колонки и бегом вернулась в дом.

Муська, отдыхая от схваток, уже тщательно вылизывала шершавым языком первый мокрый комочек. Увидев хозяйку, не могла скрыть своей радости:

- Смотри, - говорила взглядом, - как ты говоришь? Сподобилась?! Правда хорошенький?

Но женщина не смотрела кошке в глаза. Дождавшись, когда та начнёт содрогаться в очередной схватке, она ловко забрала из-под тёплого бока кошки-матери пищащее беззащитное существо, опустила его в кастрюлю и прижала ко дну…


Михаил вошёл в комнату, когда дно кастрюли уже было полностью закрыто мягкими тельцами. Услышав возню на печке, окликнул жену:

- Ты чойт там?

- Чё –чё?! Расчёкался… А то не знаешь, чё?! Вона - твоя красавица. Гляди ж, - первый раз, а уже четверо и ещё не всё.

- Хоть одного оставь, злая ты женщина, -   зевая, произнёс тот.

- Нищету разводить?! Ещё чего! – Отчеканили из-за шторки. – Тебе-то что? Ты зимой поел – поспал, поспал – поел… А мне думай, чем кормить… Все на моей шее…
 

К вечеру, так и не поняв, что же с ней произошло, Муська выскочила во двор. Пробежалась под большим лопухом, что склонился над дырявым корытом, задержалась, припав к лужице дождевой водицы, собравшейся в нём. Долго лакала, посматривая на своё отражение, но оно разбегалось кругами от языка, множа и искривляя ушки и усики, запрыгивая прохладными каплями на нос и попадая в глаза. Отёрлась лапой. Надеясь на чудо, вернулась в дом. Позвала с порога своим кошачьим материнским голосом. В ответ – ни живого звука. Лишь холодным металлом гремела посуда на кухне, и твёрдые пятки барабанили по полу. Заскочила на печь, проверила корзину – пусто. Ни пятнышка, ни шерстиночки. Чисто сработали. Вышла опять на двор. Прогулялась мимо насторожившихся кур:

- Не бойтесь, дурёхи! Не буду я сегодня вас гонять, настроение не то.

Направилась к забору, где загнившей раной смердела мусорная яма, и куда хозяйка - одним махом, - выплеснула содержимое высокой грязной кастрюли. Поверх развалин из оскалившихся консервных банок, мятых пластиковых бутылок и прочего хлама остались лежать остывающими тельцами пять мокрых комков.
   

Пёс из будки грустно посмотрел кошке вслед, дёрнул головой, отгоняя жирную зелёную муху. Загремела тяжёлыми звеньями цепь, спускавшаяся к земле от его широкого ошейника жёсткой кожи.


На следующий год Муська разрешилась от бремени в соседском огороде под раскидистым кустом белой сирени.