Черные слезы

Он теперь всегда сидел в этом кресле и курил. Время остановилось в этой комнате, и он сидел в этом застывшем времени, курил, смотрел  на экран телевизора. Телевизор показывал очень не четкую картинку, но это не беспокоило его.  Мир постепенно мерк. Исчезал из поля его зрения. Теперь он не видел мелких предметов, а у крупных видел лишь нечеткие контуры. Мир покрывал туман. Это его мало волновало. Все равно жить было не для чего и не для кого. Все осталось там в прошлом. Этим прошлым он и жил. Оно все ярче и ярче высвечивалось внутри него. Всплывали яркие мелкие подробности событий десятилетней давности. Его душа продолжала жить там, в том времени, когда рядом была она. Этот дом был всегда прибран и уютен, сейчас же он напоминал прокуренную пещеру. Время стояло в углах этих прокуренных пропыленных комнат. Он не видел запустения, для него это был все тот же, обустроенный ею дом. Он почти совсем ослеп от горя. Или от выпитой водки? Кто может точно сказать, где причина, где следствие? Они порой так легко меняются местами.
Почти все вещи лежали  на тех местах, куда были поставлены или положены ею. В спальне в тумбочках лежали ее ночные рубашки, в бюро – ее косметика и даже стеклянный ингалятор, которым она лечила горло. Ничего нового не появилось в этом доме после ее ухода, все те же чашки красные в белый горох, тот же любимый ею Фейхтвангер за стеклянной дверью на книжной полке.
Он сидел около телевизора, его невидящий взгляд был устремлен на экран, но смотрел он внутрь себя самого. Он смотрел в уголочки памяти, туда, где рядом с ним была она.
Вот яркое солнце высвечивает ее в белом воздушном платье на палубе огромного лайнера, который совершает круиз по Средиземному морю. Он переносился в то время и сидел с нею в ресторанчике на набережной ЧИВИТАВЕКЬИ. Она заказывала все, что ей нравилось, не могла потом съесть заказанное, смеялась, что попробовать должна  все.
Вот она в длинном вечернем платье синего цвета, высокая и красивая входит в ресторан на званый ужин. Взгляды всех мужчин устремляются на нее, а он гордо идет рядом.
У него не осталось ни одной фотографии с ней. Он все ее фото порвал и сжег, после того, как она ушла от него. Но они и не были нужны ему. Ее образ жил в нем.
Она приходила навещать его. Он ждал, когда это случится. Если она предварительно звонила, он нетвердой походкой старого больного и почти совсем слепого человека брел в магазин и покупал для нее что-то вкусное. Обязательно конфеты. Она любит сладкое, как ребенок. Кое-как наводил порядок в квартире и садился ждать ее.
Она влетала в квартиру шумная, веселая, вечно куда-то спешащая, чмокала его в губы, вихрем проносилась по комнатам
- Ну, давай, угощай меня чаем.
Он ставил на газовую плиту чайник, он хорошо помнил, как они покупали этот чайник с ней вместе в хозяйственном магазине. Ей хотелось тогда, чтобы вся посуда на кухне была красная в белый горошек. И когда они нашли чайник и кастрюли такой окраски,  то тут же с радостью купили. Больше десяти лет она не живет в этой квартире, а чайник продолжает служить исправно хозяину.
Она мыла две чистые по его мнению чашки, то же красные в белый горох, и они пили чай со вкусностями, которые он купил к ее приходу. Она много говорила, рассказывала о своей жизни без него. Он спрашивал и слушал. Самому ему нечего было рассказать. После ее ухода он еще несколько лет пытался жить, но потом сдался и сел в кресло около телевизора.
Ему хотелось сидеть так с ней на кухне и слушать ее рассказы вечно, но у нее всегда находились неотложные дела и, выпив чашку чая, она опять чмокала его, приговаривая:
- Смотри не болей и , пожалуйста, не пей много, - убегала в свою недоступную для него жизнь.
Сегодня он особенно сильно ждал ее. Он очень хотел, чтобы она приехала. Или хотя бы позвонила. Он сидел на своем обычном месте и курил. Синяя пепельница давно переполнилась, и окурки падали на стол, но он не замечал или не видел этого. Он даже не пил сегодня, он ждал ее. Сегодня был необычный день. Сегодня был день ее рожденья. Он надеялся, что она вспомнит о нем и приедет.
Он вспоминал, как весело в этот день было в их доме. Общительная и жизнерадостная она привлекала к себе людей (видимо, так же было и сейчас, но ее настоящее было закрыто для него, завеса приподнималась только тогда, когда она рассказывала о себе  за чаем). У нее всегда было много друзей. И в день рожденья они все съезжались к ним в гости, чтобы поздравить ее. Было шумно и весело. Много пили, танцевали, курили и говорили. Окончание праздника он обычно не помнил, хотя и мыл посуду, и убирал со стола. Последние гости обычно расходились под утро.
Он пытался представить себе, как она празднует сейчас без него и не мог.
Он дарил ей огромные букеты роз и подарки. Она их так любила. Наверное, и сейчас любит. Но теперь розы ей дарит кто-то другой. А он сидит в кресле, старый, больной, практически отказавшийся от жизни, и ждет, когда она позвонит. Он никогда не звонил ей сам. Хотя она просила его об этом. Но он не хотел. Он ждал ее звонков, ее внимания.
Он так глубоко погрузился в свои воспоминания, что раздавшийся звонок телефона прозвучал для него очень  неожиданно.  Он резко вскочил с кресла. Мир вспыхнул яркой вспышкой, а потом раскололся на мелкие куски. От резкой смены положения давление скакнуло, и он упал. Упал  лицом вперед. Очень сильно ударившись об пол. Толи от удара, толи от резко поднявшегося давления он потерял сознание.
Телефон звонил и звонил, но он не слышал его. Сколько прошло времени неизвестно, когда он пришел в себя, за окном было темно. И старик заплакал. Заплакал от боли, болела голова от ушиба, да и все тело, но больше всего болела душа. Заплакал от одиночества и от своей ненужности. От того, что она так и не приехала в этот день, так и не позвонила. Он сидел на полу и плакал, размазывая по щекам слезы. Слезы черного цвета. Когда он увидел, что они черные, одна мысль закрыла все остальные, копошащиеся в голове. Мысли о жалости к себе перекрыла одна мысль, как бы написанная выделенным шрифтом: «Пора уходить!»