Серая бездна

      Окно. Мутноватые стекла, слегка закопченные. Паутинки между рамами. Сквозь это окно плоховато видно, но там, за ним, еще окно. Окно дома напротив. Он такой же, как мой: серый, обшарпанный, унылый, убогий. Такой же, как небо, всегда серое, вечно. И из него вечно сыпется какая-то меленькая, противная морось. Кусочек неба виден над домом напротив, его серость проползает в мою комнату, растекается по ней, как грязная вода, налипает на стены, обволакивает потолок, чавкает под ногами. Погода вечно дрянная. И снаружи и внутри. Внутри особенно.
      Календарь давно замер на одном и том же числе. Дни идут, но календарь не сбрасывает старые листы, каждый день упорно показывая четырнадцатое ноября. Я мог бы ему помочь, лишить его груза прошедших дней. Когда-то я так и делал. Но не сейчас. Я не вмешиваюсь, потому что сейчас он прав. Он верно понимает и показывает мою действительность. Этот день так и замер здесь, в этой комнате, в этом городе, во мне самом. День был самый обычный, тогда не случилось ровно ничего выдающегося. Просто выбор пал на него, хотя на его месте мог бы оказаться и любой другой. Это неважно. Календарь замер. И он прав.
      Стрелки часов иногда вертелись как пропеллеры. Такое случалось давно, даже не помню, когда это было в последний раз. Хотя как же?.. Это было сегодня. Теперь все дни – одно сплошное сегодня, хотя оно уже медленно начало перетекать во вчера. А где же завтра? Его нету, оно потонуло в серости неба и захлебнулось ею. Никакого завтра.
      Стрелки вертелись, а теперь стоят неподвижно. Почти неподвижно. Но дело не в часах, они не испортились. Испортился я. Я слышу их тиканье, оно стучит по барабанным перепонкам, как кузнечный молот, и как не зажимай уши, это не помогает. Грохочет так, что в глазах начинают вспыхивать искорки, очень острые и колючие. А скулы сводит до скрипа, до боли в зубах. Стрелки ползут мучительно медленно. Я слышу, как шестерни часового механизма трутся друг о друга, скрежещут и клацают, и тоже больно бьют по воспаленным мозгам. Просто выворачивают наизнанку. От такого страшного шума начинает ломить кости. Как будто сотня опытных палачей трудится над моим несчастным телом. Кости ломит так, что я рад был бы оказаться вообще без них, чем терпеть это. Ползал бы без них, как червяк… Хотя разве только они?! Каждая моя клеточка просто вопит от боли, как будто пронзаемая тысячами зазубренных игл. И я сижу на полу, возле одной из четырех голых, обшарпанных стен, я зажимаю голову руками, а лицо мое… Я рад, что тут нет зеркал, потому что не хотелось бы видеть свое лицо в такие минуты.
      А потом боль отходит куда-то, или просто сворачивается, меняет очертания, оборачиваясь тоской. Такой тоской, что думаешь, лучше боль, чем тоска. Серости с неба натекает столько, что она выжимает отсюда весь воздух. Из нее высовываются такие же серые лапы и тянутся к горлу. И душат. Я как будто не дышу, как будто в мире кончился воздух, и легкие беззвучно бьются в кровавых судорогах, но ничем не могут помочь. Но теперь я их даже не чувствую. И мне нет до всего этого дела… Когда накатывает тоска, я словно проваливаюсь куда-то в небытие, словно сливаюсь с серостью, и все безразлично. Я никогда не думал, что все может быть так безразлично. Но оказалось, что может. Я уже вроде бы и не существую: не думаю, не чувствую, ни люблю, не ненавижу… Во мне не остается ничего человеческого, ни даже звериного, я пуст, как граненый стакан после дикой пьянки. И единственное, что еще держит мою жизнь на плаву – мое безразличие. Так я реагирую на жизнь. Она на меня – болью и тоской, а я на нее – безразличием. Когда-то, я чувствую, что уже скоро, не станет и его, и тогда все кончиться. И сегодня окончательно и бесповоротно перетечет во вчера, а завтра так и не настанет. Никогда.
      Грязный бинт на моей руке, на запястье. Он пропитан кровью, давно запекшейся. Я даже не помню, где поранился. Видно это было, когда тоска подползла слишком близко, а пальцы набрели вдруг что-то острое. И острие точно указало на выход. Но тогда дверь не поддалась, хотя я ее изрядно потрепал. А потом забылся совсем, но очнулись проклятые инстинкты. Жизнь, даже самая никчемная, все же цепляется и не хочет уходить. А кто накладывал повязку? Вероятно, я сам. Больше некому. Никого нет. Давно уже нет, с тех пор, как остановился календарь. Никого нет, а те, кто есть – такие же, как и я, мы не можем помочь друг другу, только можем подтолкнуть еще ближе к краю бездны… И толкаем. Они такие же, значит их тоже нет. Никого нет. Только тени.
      Я видел тень. Там, в безнадежной серости неба, над домом напротив. Кто-то ходит в небе. Но он всегда проходит мимо, не заходит сюда. Что ему нужно?.. Не знаю. А что нужно мне? Ничего. Вообще ничего, кроме, конечно же, одного. Хотя оно тоже не нужно. Не нужно больше, чем все остальное, вместе взятое. Я это знаю, но ничего не могу поделать. Серость, та что, наползает снаружи, и та, что выплескивается из меня, она сильнее. Она стала сильнее тогда, когда завертелись стрелки часов, она взяла верх, когда умер календарь.
      Нет ничего. Только бездна вокруг меня. Я сижу, поджав колени, накрыв голову руками, а вокруг клубиться серый мрак. Последняя черта.
Он стал серым не сразу. Сперва он был цветной, в нем играла музыка, он рисовал восхитительные картины. Любой художник все бы отдал, чтобы выхватить их оттуда, сохранить в зыбкой памяти и перенести на бумагу. И отдавали. Все, до последнего. Он делился щедро, но только поначалу. А потом наставало время платить. И они платили. Им не оставалось выбора. Они сделали его, как только заключили сделку с серым мраком. Который не сразу стал серым.
      Но их имена знают многие, моего же не знает никто. Я эгоист. Они делились своим недолгим раем с другими людьми, я же хотел упиваться им безраздельно. Трудно устоять перед соблазном, когда мир жесток, а рай так близок. Но мое время тоже настало. Мед давно обернулся ядом, и яд пропитал меня насквозь. И я тоже должен платить.
      Сейчас?.. Или отсрочить?.. Хлебнуть еще немного серости из бесконечного океана… Продлить затянувшееся сегодня еще на пару пустых мгновений…
      Нет выхода… Вернее он только один, он здесь, уже во мне, мрак распахнется однажды передо мной, и поглотит навсегда, нужно только подождать. Или есть другой?
      Когда-то был. Казался глупым и очень-очень скучным. Где же она была, та дурацкая книга?.. Нет, лучше не вставать, иначе боль вернется снова. Да и что толку искать, здесь уже ничего нет. Голые стены…
      Когда-то комната не была пустой. Тут были какие-то вещи, много вещей. А сейчас только серая пустота. Они исчезали постепенно, или я просто переставал их замечать… Не важно. Но вокруг меня пусто. И внутри все так же, там тоже ничего нет.
      Может быть, я что-то помню?.. Что-то было, какие-то слова… В памяти тоже серый мрак. Он заполнил ее всю, и не отдает мне ничего…
      У последней черты… Неужели я так и не вспомню ни слова? Обычно в такие минуты они всегда всплывают откуда-то, из самых дальних глубин, сквозь любой мрак, облегчая страдания, иногда даже спасая. Или не всегда?.. И не всех?.. Какие-то слова…
      Обшарпанные стены... Серая бездна вокруг меня… Часы тикают так громко, что от грохота едва не рвутся перепонки в ушах. Мутное окно, закопченное от дыма. И еще одно за ним. Серое небо, и мелкая, промозглая морось. Тень… Я видел, там кто-то ходит… Кто-то… Кто?..
      Грязный бинт на полу. Серая бездна…