Рафинад

Симон проснулся оттого, что хлопнула дверь. Даже не хлопнула, а с треском вломилась в деревянный косяк — так он почувствовал. На весь дом. «Проклятые соседи». Шевелиться было страшно, но необходимо. Иначе ржавый шуруп из затылка не вывернуть. Шуруп диаметром сантиметров пять, не меньше. «Для чего такие могут быть нужны? — подумал он. — Верно, только для моей головы». Голова болела нестерпимо.
Медленно, будто у него на макушке покоился стеклянный шарик, который ни в коем случае нельзя было ронять, Симон поднялся с пола и, держась за стул, стену и снова стул, прошел на кухню. Сначала зажег газ — вспыхнувшая спичка немедленно стеганула по вискам электричеством, — потом поставил чайник. Открыл шкаф, вынул жестяную банку, подозрительно легкую, открыл — банка была пуста. «Черт. Я же до магазина не дойду, сука», — неслышно, одними губами сказал он банке. Чайник тихонько зашумел.
Симон добрался до прихожей, стащил с вешалки пальто, кое-как залез в него, вышел из квартиры в коридор и несильно постучал в дверь соседей напротив. Она распахнулась сразу же, Симон даже не закончил стучать.
— Что?! — Бешено выдохнули ему прямо в лицо.
Соседка, Эльза, ожидала увидеть, конечно, не его — это Симон понял сразу. Еще он понял, что Эльза и Жак учинили очередной скандал, и именно Жак с треском хлопнул дверью. А еще, что постучал он совсем не вовремя. Но Симону было наплевать.
— Ой, — произнесла Эльза.
— Здравствуй, — каждая звенящая согласная с визгом разрезала его мозг. — Эльза, у тебя есть сахар?
— Сахар? — переспросила она, еще не совсем осознав, что это не Жак стучал в дверь.
— Рафинад. Чтоб кубиками, — Симон вцепился рукой в косяк.
— Что случилось? Ты… серый. Симон?..
— Сахар. Пожалуйста, посмотри.
Эльза неуверенно кивнула и скрылась. Симон прикрыл глаза, и попробовал прогнать боль из висков обратно к шурупу, в затылок. Когда-то давно он бродил по горячему пляжному песку и наткнулся на мох. Бурый, выжженный солнцем, мелкий мох. Песок в том месте был плотный, Симон сначала постоял, переминаясь, а потом лег на живот. Сухой мох приятно кололся, жаркий ветер упруго толкал его в лицо, а впереди была целая жизнь. Так хорошо ему никогда потом больше не было…
— Вот, — Эльза протягивала ему стеклянную вазочку.
Симон отцепился от косяка, загреб шершавый рафинад, прошептал «Спасибо» и, покачиваясь, побрел к себе. Пока он не скрылся за своей дверью, Эльза испуганно смотрела ему в спину.
Чайник кипел. Симон выключил газ, взял со стола стакан и налил в него кипяток. Потом медленно присел на стул, поискал чайную ложку. Осторожно потопил два кубика сахара и, пристально глядя сквозь прозрачное стекло, стал помешивать. Вслед за рафинадом, шуруп начал терять свои очертания, превратился сначала в болт, потом в тонкий гвоздь и, наконец, вовсе исчез, ненадолго оставив после себя сладкий след. Симон облегченно выдохнул и прислонился к стене.

Бернард пришел в полдень.
— Отлично выглядишь, старик! — выдал он с порога.
Симон посторонился и пропустил его в квартиру. Бернард был толст, невысок и лыс. Как и положено приличному литературному агенту.
— Редактуру посмотреть не хочешь? Она в издательстве, — пройдя в комнату, спросил он.
— Нет, — ответил Симон и протянул ему приготовленную заранее стопку страниц.
— Ого! Отлично потрудился!
— Еще глава и все. Дай мне пару недель.
Бернард вдруг стал серьезен.
— Послушай, старик. Я звонил в одну клинику. Это в Швейцарии. Там есть…
— Не-о-пе-ра-бель-на-я, — перебил его Симон. — Звучит, как термин из геометрии.
— И что? Если тебе один раз сказали, что ничего нельзя сделать, это еще не значит…
— Пять, — снова перебил его Симон. — Пять разных раз. И потом, Берни, мы уже говорили про это. Я не хочу. Оставим, ладно?
— Я вот все думаю, не стоит ли мне перестать тебя слушать? Просто взять в охапку и насильно отвезти к врачу. В Швейцарию, — сказал Бернард.
— Потеряешь автора, — Симон улыбнулся и потрепал его по плечу. — Берни, не порть мне настроение. Я никуда не поеду.
— Почему ты относишься к этой штуке в твоей башке, как… к части себя?
— А мне один доктор объяснил, что есть маленький шанс. Только высока вероятность того, что я стану растением, — Симон раскинул руки и растопырил пальцы. — Фикус. А фикусы не умеют любить, ненавидеть… Им вообще по большому счету все равно, лишь бы поливали. Кстати, Берни, фикусы не пишут! Лучше после меня останутся эти листы, которые ты держишь, чем пухлая история болезни.
— Напыщенно до чертиков…
— Ага. Я умею только две вещи, Берни. Либо полностью вкладывать себя в человека, либо, ну например, в бумагу. Как ты знаешь, у меня никого нет. Поэтому, — Симон усмехнулся, — забирай эту главу и проваливай.
— Псих ненормальный, — покачал головой Бернард и протянул руку.
— Будь здоров, — Симон крепко пожал его ладонь.

***
Они сидели на бурой, выжженной солнцем проплешине, посреди горячего песка. Сухой мох приятно кололся, они трогали его ладонями, сжимали, и он превращался в невесомую пыль, которую подхватывал горячий воздух и уносил прочь. «Вот что такое — солнечный ветер!», — сказала однажды Элли…
— Не стоит звать меня так часто, Сим.
— А что я могу сделать? — Симон пожал плечами. — Ты у меня неоперабельная.
— Дурак проклятый… — беспомощно произнесла Элли.
— Угу, — Симон поднес ее руку к губам. Кожа пахла солнцем.
— Пойдем, искупаемся?
— Не успеем, — вздохнул он. — Я чувствую, что скоро проснусь.
— Господи… А сахар-то у тебя есть? — с болью спросила Элли.
Симон улыбнулся, обнял ее и прижал к себе.
— Есть, — ответил он.
Солнечный ветер упруго дул им в лицо.