Как правильно срезать виноград

Иван Григорьевич сидел на скамеечки во дворе, в беседке, и слегка прижмурясь смотрел на солнце  сквозь виноградные листья.
В войну он был еще пацаном, только в 45 ему исполнилось 16 лет. Они с матерью жили на оккупированных территориях, в селе под Николаевом,  и в их хате столовались немецкие офицеры. Евдокия, мать, была женщиной суровой, ее даже отец боялся. Но, зная, что в доме маленькая дочь Настя, сын, которого могли вывести в Германию, а муж не просто на фронте, а еще и до войны был  председателем колхоза и секретарем местного райкома, она молча готовила и стирала  офицерское белье.
Наверное поэтому, когда Ванька хотел втихую вывести курей, кролей и своих голубей за село, на дальнею пасеку, и был пойман двумя солдатами в тот момент когда пересаживал их в клетки, то отделался всего лишь драньем ушей и пинком под зад.
В 45 отец вернулся с фронта и в том же году умерла Настя. Она родилась за два года до войны уже больной, с горбом, и все свою маленькую жизнь болела, и старший брат всегда был рядом с ней. Когда она умерла, Ванька ушел в колхозный хлев и просидел там всю ночь, просто молча сидел и грыз зубами соломинки.
В 46 году, в 17 лет, Ивана забрали в армию. Тогда, сразу после войны, в армию забирали и в 16 лет. И отслужил Иван 6 лет. Потому, что не было больше кому служить – угнанные в Германию, убитые на фронте, расстрелянные во рвах. Но от войны умирали и после 45 года. В 46 году был голод, - села стояли пустые, все было разрушено – просто-напросто не кому было сеять, возделывать и собирать урожай. Даже Женщины, которые в войну вытянули, вытерпели  на себе все, Женщины, которые только одним оружием – сердцем, смогли защитить свой дом и своих детей, не видели уже края бедам. Но знали, что нужно, нужно работать. И они работали, кто за партию и товарища Сталина, а кто за то самое прекрасное будущее, в которое верит любой человек, в независимости от цвета кожи и языка мыслей его головы.
Ивана сразу записали в авиацию и вначале отправили служить в Житомир, где он после 6 месяцев учебки получил сержанта и стал авиационным техником. В старом альбоме есть несколько пожелтевших, потрескавшихся фотографий группы курсантов, где Иван, с его ростом под 2 метра,  стоит во втором ряду и внизу фотографии рисунок – распростертые крылья со звездой и надпись с завитушками – «Житомир, 1947 год».  Через 2 года, после Житомира, его перевили в авиационную часть под Одессой. Военные в те годы не только несли службу с ружьем, но и с топором, рубанком и пилой. Лендлизовские грузовики перевозили не столько солдат и военное снаряжение, сколько стройматериалы, оборудование, возили даже воду, а военный техники были даром Божьим в любом колхозе. Стране нужно было восстанавливаться, жить.
В армии Иван узнал, что родители разошлись. Мать, которая не видела отца 4 года, которая каждый день войны ждала конца, стала еще суровее, более жесткой, а после смерти Насти она могла то молчать несколько дней, то устраивать отцу скандалы по любому поводу и он ушел.   
В 52 году, Иван демобилизовался и вернулся в родное село. Отец его устроил водителем в колхоз, где он снова после войны стал председателем и Иван возил людей на поля, зерно, запчасти. Как то раз вечером Иван ехал с зерном. Уже в хранилище, при перегрузке зерно рассыпалось и Иван собрал его в мешочек и бросил в кабину. Там было немного зерна, килограмма два от силы, но кто то это увидел и доложил куда следует.
На вечер следующего дня отец приехал в поле и сказал сыну – машину назад поведет Серега, а  ты садись на велосипед и едь  в Ивановку к дядьке Гришке и сиди там пока я за тобой не приеду.
Иван просидел у дядьки Гришки две недели, пока отец магарычами и боевыми орденами упрашивал чекистов из района не трогать сына.
Через три года Иван женился на Марии, а через год родилась дочка. В любом селе такое – большинство жителей друг другу дальние или близкие родственники. И в этом селе было точно так же – у Ивана было два двоюродных брата. И оба они женились на родных сестрах жены Ивана Марии и тоже у них родились дети, а из – за двойного родства внуки до сих пор путаются – по деду троюродные, по бабушке – двоюродные.
Через какое то время Иван и один из его братьев Петр, со своими семьями переехали в город.
Дом строили все вместе, один на двоих – Петр доставал материалы, Иван транспорт. Камень ложили, отделку, все делали сами.
Иван нашел работу в аэропорту. Сначала он устроился водителем, а потом при какой то проверке начальство узнало, что Иван 6 лет отслужил в авиации техником и один из замов вызвал его к себе и предложил пойти учиться на летный состав – Иван, какой никакой  опыт у тебя есть, хлопец ты работящий, в пьянках не замечен, два года отучишься, на Ту и Ил мы тебя конечно не посадим, вух лет учебы тут мало, а на Ан полетаешь, 24 – ый он же проще швейной машинки. Смотри - работа не особо пыльная – почта, поливы полей, грузовые рейсы по республике, а зарплата уже не водительская, опять же  доплаты, профсоюзные путевки, соглашайся.
И началась работа - почтовые грузы или поливы ночи или дня не знают. Летное задание получил – вперед. Но нравилась ему эта работа, особенно летними вечерами, когда отлетав весь день - в 6 утра получил груз в Днепропетровске, в 8 разгрузка, потом с подвеской на полив, машины поставлена на свое штатное место, крылья закреплены тросами за карабины на бетонке, но мотор еще горячий, сам потный, кругом поле и сверчки начинают ночную вахту.
Уже в городе родился второй ребенок – сын. По животу было видно, что ребенок крупный, но кесарево почему то делать не стали и при родах щипцами повредили у мальчика центральный нерв. Валера прожил 6 месяцев. Он всегда плакал. Постоянно. Маша, с синими кругами под глазами качала сына и пела ему какую то колыбельную еще своей бабки. От ангины он сгорел за неделю. Его потрескавшиеся губки смазывали лимоном, а он водил по ним язычком и плакал.  Похоронили Валеру тихо – был только брат Петр и Валя, его жена и сестра Маши.  Так же, как и после смерти Насти, Иван всю ночь просидел молча.
15 лет Иван Григорьевич отлетал, потом, когда после медкомиссии уже был списан, снова сел за баранку в том же родном аэропорту, где он знал каждый уголок, каждую плиту бетонки.  Сначала водителем, потом бригадиром, а на пенсию ушел начальником автоколонны. Банально будет сказано, но он действительно пользовался авторитетом, его уважали. Он считался самым лучшим наставником молодежи. С руководством он всегда держался уверенно и запросто – ведь с Сашей – вернее с Александром Федоровичем, они пять лет были на одной линии, а Виктор Семенович стажировался у него.
Родилась вторая дочь, а старшая вышла замуж и скоро Иван Григорьевич стал дедом и не просто дедом – родился внук, у дочки был сын, которого не было у него. В роддоме, куда дочь отвозил Иван Григорьевич, потому что зять был на смене, ее записали под девичьей фамилией и внук родился с фамилией деда. Андрес, зять, когда узнал о рождении сына сказал – одного хочу, чтобы на деда Ивана был похож.
Когда внук подрос Иван Григорьевич стал брать его с собой на работу в аэропорт, за руку водил, показывал боксы, посадочную полосу, метеопункт, поднимал на борт самолета и со всеми знакомил. Внук ходил, и особо ничего не понимая, прятался за деда, а сослуживцы, желая подыграть старому товарищу говорили « ну Григорьевич, внук вылитый ты» и Иван Григорьевич горделиво улыбался. Такая же горделивая и довольная улыбка была на лице Ивана Григорьевича, когда дочь его встречала со смены на рабочем автобусе и все его пассажиры вновь хвалили внука.
Потом родилась внучка, а младшая дочь вышла замуж, пенсия. Когда в 91 –м развалился Союз Иван Григорьевич вслух ничего не комментировал, но про себя не мог понять – «как так может быть, что то как я жил и работал оказалось неправильным, я много не понимаю, но такого быть не может». 
Разруха начала 90-х. Аэропорт, на котром Иван Григорьевич, проработал 30 лет, сначала закрыли, а потом начали разворовывать. Бетонка, где он в замасленном комбинезоне, уставший, но счастливый, слушал сверчков 25 лет назад, заросла высокой травой. Сначала с самолетов сняли двигателя, равномерный такт которых для него был как песня, а потом и их сдали на лом.   
Старики, Иван Григорьевич и Маша, стали выживать. Вначале завели кроликов и Маша ночами шила шапки, а Иван Григорьевич днем продавал их на Рынке, потом начали делать поминальные венки и тоже продавать. Худо – бедно, но потихоньку начали выкарабкиваться и даже появилась возможность что-то откладывать и помогать –  старшему внуку в учебе, младшей дочке, которая после развода осталась с 3-х летним сыном, семью содержать. 
Так и дожили до следующего века. Здоровье было уже не то – Иван Григорьевич держался еще молодцом, а вот у Маши ноги уже не ходили – по дому или во дворе она еще могла не большими шажками семенить, но не больше, и по хозяйству справлялся Иван Григорьевич. Так и пошло – в 7 утра Иван Григорьевич шел выгуливать собаку в парк, потом возвращался, завтракал, подметал двор, Маша писала ему список, что нужно купить и он шел на рынок за покупками. По приходу опять работу по хозяйству – поправить забор, перенести какой то ящик,  заклеить младшему внуку камеру на велосипеде, подмести листья на улице возле ограды. Он понимал – движение, пока он движется, пока он чем - то занимается - он живет.
Рак. Когда он услышал это от врача он не поверил, подумал, что это шутка, дурацкая, идиотская шутка, за которую этот эскулап сейчас получить палкой в голову.   Но это была не шутка. Седой, слегка сутулый, но еще такой же высокий, с пышными седыми волосами и широкоплечий  70 – летний Иван Григорьевич перенес три операции и терапию. Когда старшая дочь приходила в больницу, то не она успокаивали отца, а отец ее – когда она, стараясь убедить его, что все будет хорошо и улыбаясь переходила на плачь, Иван Григорьевич ее обнимал и гладил по голове – «не плачь, я вернусь». И вернулся. Но уже почти без волос. Сгорбившимся, с шаркающей походкой. Но с тем же блеском в глазах. Тем же блеском, с которым хотел увести у немцев голубей, тем самым блеском с которым в армии восстанавливал колхозы, тем самым блеском, с которым  строил свой Дом, тем самым блеском с которым летал.
Тем блеском, за который его внуки никогда не называли его дедушкой, только дедом. Это немощные старики дедушки. А наш – дед.
Иван Григорьевич сидел на скамеечки во дворе, в беседке, и слегка прижмурясь смотрел на  виноградные листья и синие сочные гроздья. Надо резать. Еще неделя и они перезреют. Вот и внучка приехала с сыном, правнуком, тоже Ваней, сейчас мы срежем вот эту гроночку и с той стороны беседки, там есть еще несколько созревших. 
Иван Григорьевич взял на руки Иванчика, так же как лет 20 назад брал на руки старшего внука, и потянулся к гронке. Осеннее октябрьское солнце пробивалось сквозь зеленый лист винограда. Усики и стебли запутывались в стойках беседки. Сильная, жилистая мужицкая рука взяла гронку, чуть надавила ее и рубиново синие капельки сока брызнули на пальцы.