Исповедь одного подонка

Москва. Малый Песчаный переулок. Глубокая ночь, часа три, может быть, половина четвертого. Девушка лет двадцати-двадцати пяти торопливо идет по плохо освещенному переулку. Через плечо у нее переброшена миниатюрная дамская сумочка, одета она в юбку и блестящую блузку. Идет на каблуках, но походка у нее легкая и безупречная, хотя и заметно, что ей страшновато возвращаться одной в столь поздний час.

Внезапно из-за угла дома, который тянется справа от нее, выходит крупная мужская фигура. Неизвестный неторопливо идет навстречу девушке. Он немного подстраивается так, чтобы идти строго напротив нее, лоб в лоб. Когда до столкновения остается совсем чуть-чуть, девушка резко берет влево. Мужчина делает зеркальное движение. Она молниеносно бросается вправо. Мужчина реагирует незамедлительно. Они едва не врезаются друг в друга, но девушка стремительно разворачивается и переходит на бег. Но тут же останавливается – сзади еще один мужчина. Замирает на мгновение – потом опять порывается бежать, видимо, в надежде проскользнуть мимо второго, из ее горла вырывается некий звук. Но первый пользуется секундным замешательством своей жертвы и обхватывает ее правой рукой за грудь, а левой зажимает ей рот. Она бьется в его руках, а он, легко преодолевая сопротивление, оттаскивает ее с дороги, подальше от света тусклых фонарей.

За ними уходит и второй. Первый срывает с ее плеча сумку и перебрасывает девушку второму. Тот прижимает ее к высокому забору, опоясывающему поселок Художников, и затыкает ее кляпом. Для надежности его правая рука еще и зажимает ей рот.

– Что тут за хрень? – это говорит первый, он выворачивает сумочку наизнанку. По профилю можно понять, что он высок, строен, мускулист. Голос его, однако, писклявый, тон насмешливый. На землю сыпятся различные предметы, но понять, что это конкретно, невозможно. Первый наклоняется, шарит рукой. У него в руках кошелек, мобильный, паспорт. Он поворачивается к свету, изучает содержимое кошелька. Что-то бормочет себе под нос.

– Ха, Ванес, все окэ – кредитка тут! – он резко оборачивается к своей жертве. – Слушай ты, сучка! Какой PIN?

Она пытается что-то произнести.

– Ты, овца, не выпендривайся, окэ? На пальцах покажи.

Пауза.

– Ванес! – отдавая команду, говорит первый.

Иван с силой бьет девушку затылком о забор.

Пауза. Девушка поднимает левую руку с тремя пальцами.

– О! Три?

Она, насколько ей это позволяет рука мучителя, кивает.

– Смотри, Вань, одного раза хватило. Дальше!

Вторая ее рука прижата Иваном к забору. Она пытается объяснить, что на одной руке ей не хватает пальцев.

– Ты что там мычишь? Больше пяти?

Кивок.

– Шесть, се…

Кивок.

– Три-шесть? Дальше. Опять? Шесть, семь, восемь, девять…

Кивок.

– Три-шесть-девять, и…

Три пальца вверх.

– Три-шесть-девять-три! – лицо первого расплывается в улыбке.

Он достает из кошелька несколько купюр, открывает паспорт.

– Вот, сука, понятливая баба! Ладно, Ванес, оприходуй ее пока, я в магаз сбегаю, проверю карточку. И если ты, дрянь, меня обманула, я с тобой, знаешь, что сделаю… – поворачивается к свету, читает паспорт, с сарказмом добавляет, – Екатерина Николаева!

– Что!? – очень странным, будто осипшим голосом впервые произносит Иван.

– Что-что! Зарежу, вот что, – первый грозно выхватывает откуда-то здоровый тесак. Затем уже с приторной улыбкой. – Но очень жестоко…

– Ты какую фамилию назвал? – медленно произносит Иван.

– Да на хер тебе? Сейчас… забыл, сука… Екатерина Николаева. Точняк – Екатерина Николаева.

Тут Иван ошеломленно убирает свою руку с лица девушки. Она растерянно следит за его движениями. Небольшой отрезок времени они смотрят друг другу в глаза.

– Черт… – выдыхает Иван и отворачивается лицом к забору.

– Что за хрень? – тихо непонимающим тоном спрашивает первый.

Девушка приходит в себя и пускается наутек, она выдирает из себя кляп, кричит и зовет на помощь. Первый сильно и яростно бьет ее ногой в икру. Она падает на землю и замолкает.

– Не трогай ее! – кричит Иван.

– Что, пассия твоя, что ли? Бабник! – орет первый и взмахивает тесаком.
Иван резким ударом выбивает нож из его руки, тот теряется где-то в
кустах.

– Отдай карточку, мразь!

Первый ухитряется и бьет противнику между ног. Затем перепрыгивает кусты и исчезает в неизвестном направлении.

Иван с трудом поднимается, осматривается, тяжело дыша, и замечает девушку. Она лежит на животе, уткнувшись лицом в землю. Он подходит и наклоняется над ней.

– Катя… – зовуще-молящий тон. – Катя… – опускается рядом с ней на колени. – Черт. Катя… – он прикасается к ней кончиками пальцев. – Я… я больше не буду… – утыкается головой в ее роскошные каштановые волосы. – Боже мой… – шепот, по его лицу катятся слезы, затем срываются, падают на ее волосы и просачиваются сквозь них. – Прости. Прости, – шепот переходит в рыдания.

Она поворачивает голову на бок.

– Уйди.

Иван всхлипывает и не меняет позы. Они замирают в таком состоянии. Иван постепенно успокаивается, она лежит с закрытыми глазами.

– Уйди.

– Катя! Катя, пойдем! Пойдем, слышишь? Я знаю, куда он пошел. Пойдем, это на шоссе который магазин. Я верну тебе карточку. Ну же, вставай!

– Отстань от меня. Уйди.

– Или в милицию. Конечно, я бы мог и сам с ним разобраться, но если ты не можешь меня простить, то пойдем в ментуру, я повинюсь. Тут недалеко, на Алабяна только выйти надо, ну, ты, наверное, и сама знаешь.

Она встает, поднимает с земли паспорт, отряхивает его и бросает в сумку. Он замечает ее последнее движение и, как есть на коленях, начинает ползать по земле, подбирает вытряхнутые из сумки вещи – мобильник, косметичку и прочее – и возвращает их на место. Она, опустив голову, смотрит в одну точку. Впотьмах Иван находит нож. Смотрит на него со страхом и замешательством и, не дотронувшись, не протянув даже руки, отворачивается.

– Держи, – встает с колен и протягивает Кате сумку.

Она вздрагивает, приходит в себя, отворачивается от него и выходит на тротуар. Спешно идет в ту сторону, откуда пришла.

– Катя, Катя! Стой! Я пальцем тебя не трону! Возьми сумку! – он вслед за ней выскакивает из кустов и пытается ее догнать.

Наконец, поравнявшись с ней, он вешает эту сумку ей на плечо. Девушка идет, не замечая никого и ничего вокруг. Сумка скатывается с ее плеча и падает на проезжую часть. Иван подбирает ее и, смирившись, несет сам следом за Катей.

Они идут рядом. Катя – слегка сгорбившись, но устремившись невидящим взором вперед, Иван – низко опустив голову, отставая от нее на полшага. Молчат. Наконец он произносит:

– Блин, ну мне это… деньги нужны были. А Винт хорошо давал. Ну, и это… времяпрепровождение как бы приятное… – он опасливо косится на Катю, не задело ли ее? Но она вроде даже не слышит его.

– Черт, не хочу оправдываться, но… ну, ты же знаешь, какая у меня семья! Все ж учителя предрекали мне такую дорожку! Хоть где-то они правы оказались…

Он замолкает. Идет, изредка переводя взгляд с мысов ботинок на нее, ожидает что-нибудь услышать. Безрезультатно.

– У меня же как все началось? Сначала, той же осенью, как выпустились, работать пошел, курьером. Сколько платили, говорить стыдно. Но я умудрялся не только существовать, но еще и откладывать. Помнишь, в моей комнате стол был, там ящички на ключ запирались? Вот в один из них я и прятал бабло. Где-то года через полтора там было уже почти тысяча баксов. И тут умер отец. И я отдал все – Бог ты мой! – ВСЕ мои деньги на его похороны! Я до сих пор не втыкаю, какого черта мне это понадобилось, но… Я ж от него в жизни ничего не видел… Закопали его, короче, и начала звереть моя мать. Он грызла меня постоянно, спала днем, пока я был на работе, а ночью бродила по квартире и ворчала мне на ухо. Несла какую-то чушь про учебу, говорила, будто я хуже отца-алкоголика и все такое. Она задолбала меня так, что я начал бить ее и даже получал от этого какое-то облегчение. Зря, конечно, наверное, но без этого я бы не смог сохранить рассудок. Ну, да хер с ней! В какой-то момент я понял, что больше неспособен так жить. Я ушел из дома и начал бомжевать, надеясь, что мать скоро помрет, и я смогу вернуться в квартиру и жить как все. Но время шло, а она все не умирала. Я уже к тому времени ушел с работы и перебивался вообще непонятно чем. Время шло, и чем больше его оставалось за моей спиной, тем яснее мне становилось, что надо что-то менять. Что нужны деньги. Перед тем как встретить Винта, я связался с какими-то малолетками, но то, чем они занимались, не могло меня удовлетворить в смысле денег. В один прекрасный день меня подцепил Винт, и я попрощался со своими молокососами.

Опять наступает пауза.

– Твою мать, Катя! Я никого не убивал! Никого! Я не могу убивать! Я… черт, я отворачивался, я смотреть не мог, когда Винт предыдущую девчонку резал… Катя!!! Остановись!!! – он внезапно останавливается, Катя оборачивается в его сторону. Иван непередаваемым взглядом, в котором соединились чувство вины, страх, отчаяние, мольба и, может даже, любовь, впивается в ее глаза.

Медленно, неожиданно тихо и спокойно продолжает он свой монолог, убедившись, что она остановилась на его призыв:

– Пойми меня, пожалуйста! Я боюсь, если ты не заговоришь, я… ты уничтожишь меня! Вообще! Если сейчас ты не скажешь мне не слова, я, я не прощу себе ни одного своего греха! Я не смогу вернуться к жизни! Я повешусь, Катя! Скажи хотя бы, что ты не скажешь мне больше не слова! Блин… Слушай! Слушай, я клянусь, слышишь – КЛЯНУСЬ, что если ты сделаешь это, я уйди от Винта! Вернее, я и так уже от него ушел, но клянусь, что больше ни к кому не приду! Ни к кому! НУ!!! Черт, я молю о прощении! Молю, слышишь! Что тебе к черту стоит сказать одно слово? Любое! Да…дрянь! Можешь спасти человека одним плевком, а не делаешь этого! Как и любой сволочи тебе приятно, когда ты можешь решать чью-то судьбу! Ну что ж, я буду валяться в твоих ногах, пока не насытится твоя самооценка! – падает на колени, смотрит на нее слезящимися и лучащимися надеждой глазами. Потом, ничего не дождавшись, утыкается лбом в асфальт.

– Встань, – произносит девушка.

Говорит, поворачивается и идет прочь, не дождаясь реакции Ивана. Он торопливо поднимается и спешит вслед за ней.

– Катя! Не убегай, ну! У меня сумка твоя, потом я не могу не проводить тебя! Вообще, куда ты сейчас идешь? Все, что ли? Это было твое последнее слово? Говорить со мной тебе мерзко, но спасти заблудшую душу всегда приятно? Ну, и черт с тобой! Я обязан тебе до гроба, так что буду молча тащить эту идиотскую сумку хоть зубами хоть на край света!

Пауза.

– Пойми же ты! Я уже сто лет ни с кем не разговаривал! Это хуже тюрьмы! Поддакивай хоть, хоть кивай! Это ж не сложно, да? Ну, или позволь мне просто идти и болтать, а если надоем, так скажи, и я заткнусь! Или, если не хочешь мне ничего говорить, пни меня, и я тоже заткнусь! Или, если не хочешь дотрагиваться, плюнь в меня или, если ты очень воспитанная,  в сторону меня, и я заткнусь! Ну! Плюй же! Не плюешь, да? – он слегка улыбается.

– Я уже сто лет ни с кем из наших бывших не общался. Да мне срать на них! Хотя интересно, конечно, узнать, что там у них? Как там Митька Дубов, уродец этот лопоухий, неужели умудрился в это МГУ попасть? Не знаешь, нет? А шлюшка эта, Максимова, с ней что? Тоже учится или по призванию работает? Кто там еще-то? Как этого-то, который все руки-то себе ломал, фамилия у него какая-то козлиная? Козоров, Кнозоров… не помнишь? А знаешь, кстати, что? Прикинь, я видел, как нашу физичку – она этажом выше меня жила – в гробу несли! Прикольно, да? Сдохла, наверно! Ну, а что – ей уж лет семьдесят было! Да…

Он замолкает вроде как в задумчивости. Затем продолжает:

– Сама-то как, а? Поступила в этот свой РГГУ, да? Учишься, да? Или кончила? Что там, лет пять вроде прошло? Кончила, небось, сейчас уже язычница какая-нибудь. Ты ж на языки, по-моему, пошла? Переводишь, небось, сейчас что-нибудь? Хрень там всякую, высокие переговоры, да? Блин, что ты молчишь? Катя! Блин… Послушай меня. Ну, любил я тебя, да. Я всегда вился за тобой хвостом, а ты всегда обращала на меня меньше внимания, чем на остальных. Я никогда не вызывал у тебя ответных чувств, особенно после встречи с моим отцом. Помнишь, небось, как я в девятом классе пытался набить морду Эдику, которого ты особенно жаловала. Но теперь мне совершенно насрать на все годы в этой вонючей школе. И на все эти сопли мне тоже плевать. Когда сегодня я мог сделать с тобой все, что угодно, воплотить в жизнь любую из моих детских фантазий, я не стал этого делать. Не захотелось! – последнюю фразу Иван говорит с сильным нажимом, старается сам себя в этом убедить.

– Не захотелось, понимаешь? Все, нет никакой любви! Не надо мне ничего от тебя! Что ты меня боишься? Чего боишься? Отвечай! Говори!

Он ждет, не сомневаясь, что его слова должны возыметь действие. Он ошибается.

– Молчишь, да? А я ведь все помню! Да мне и любить тебя не за что! Я от тебя ничего кроме насмешек и издевок не видел! В началке ты со мной за одной партой сидела и, помнишь, как-то раз – вот сучка-то, а? – не захотела поделиться букварем! Потом еще портфель за тобой таскал, вот как сейчас твою сраную сумку! А дрянь-то ты уже тогда редкостная была – в свой двор меня не пускала, таскать самой, конечно, влом, но и родакам меня показывать тоже непонтово. Списывать вообще ни разу не давала – да на хер тебе, двойкой больше, двойкой меньше! Я уже не говорю про ту свинью, которую ты подложила мне на окончание девятого класса. Ну, да, тогда, когда мы на пароходике катались. Ты мне весь вечер испортила, между прочим. А как ты отказалась со мной танцевать на выпускном! Что ты там за бред про меня несла, на все параллели опозорила, сука!

Чем дальше он рассказывает, тем сильнее выходит из себя. Под конец его уже бьет судорога, глаза блестят, а сам он чуть ли не переходит на крик. Внезапно он хватает Катю за локоть и швыряет ее к стене какого-то низкого нежилого здания (отлично подходит под эту роль дом №13 по улице Кипренского).

– Теперь же ты у меня за все ответишь! За все!!!

Она отчаянно вырывается. Он наваливается на нее, прижимая к стене. Она свободной рукой бьет его по лицу. Он сдирает с нее юбку. Она поднимает такой неописуемый крик, что в перекличку с ней вступают собаки. Вдруг она замечает, что его настойчивость сходит на нет. Замечает, что его светлый свитер в районе груди наливается темным пятном. Он обмякает и всей тяжестью своего тела придавливает ее к стене, затем медленно сползает на землю. Перед ней с огромным тесаком в руке стоит Винт, он кривит губы в гадкой усмешке.

– Катя, ты, оказывается, хорошая девочка. Ты не обманула меня и не кинула, как это говно, – он кивает на Ивана. – Если бы ты меня обманула, мне бы пришлось тебя зарезать, а так – не могу. Обещания надо выполнять. Да что ты так боишься-то? Не бойся – я голубой, не трону! Вот, кстати, твоя карточка, спасибо большое за денежки, мне их надолго хватит!

Он, грустно улыбаясь, смотрит на нее и после паузы добавляет:

– Ну ладно, иди возвращайся домой к мужу или к папочке и больше не ходи гулять одна так поздно, окэ? – он дружески треплет ее по щеке и уходит.

Когда он исчезает за стеной дома, она опускается на корточки. Наклоняется над Иваном. Достает из сумки телефон. Набирает 03…