Великий герцог пьеса

(Маленькая пьеса в 3-х действиях)


Действующие лица.


Медовый Мост.
Герцог Альбрехт Бранденбургский.
Герцогиня Анна Мария, Браунгшвейгская
Малолетний сын герцога Альбрехт Фридрих
Главный советник Пауль Скалих.
Давний друг герцога Хайдек.
Советники - Функ, Хорст, Шнель.
Библиотекарь-советник Штайнбах.
Купцы из Кнайпхофа – Франкенштейн, Литке.
Глава суда, член ландтага Доминикус Пербандт.
Канцлер Крайтцена.
Элиас фон Канитц - лидер антискалихской оппозиции
Посланник Сигизмунда Второго.
Представитель Третейского суда.
Представители Римской католической и лютеранской церквей.
Палач,
гонец,
слуга,
стражник,
девицы,
монах,
хормейстер Якоб.





Действие Первое. Сцена 1.




1561 год.
Медовый мост. Средневековые дома горожан. Вдали виднеется Кафедральный Собор Кенигсберга.

МЕДОВЫЙ МОСТ(разговаривает сам с собой). Я – мост из дерева и камня. Из-за того, что по мне изо дня в день провозят бочки с медом, и на моей брусчатке уже к вечеру мед можно соскребать каблуком, меня прозвали Медовым. Красивое название, но по ночам я представляю собой опасное место. Сотни крыс с Ломзы сбегаются сюда за десертом. Так что ночью путникам нельзя ходить здесь без смоляного факела. Для бродячих душ я сущее наказание и верная погибель.
Как же так? Я создан для того, чтобы творить богатство. Вельможи очень довольны моей статью и крепостью пролета. Когда, следуя в своих высоких каретах на рынок в Линдмаркет, они с гордостью, почесывая свои бедра, обтянутые мягким бархатом, скрывающим тугие кошельки, смотрят на медленное течение реки, мне становится очень приятно. Я сократил им путь. Надеюсь, что они будут мне когда-нибудь за это благодарны. Но как же горько сознавать мне, что волей судьбы я стал тем местом, где в холодной пучине реки гибнут заблудшие души. Спаси их Боже!
Меня построили в обмен на участок земли под городскую гимназию, которая теперь стала Университетом. При этом, кажется, все остались довольны – и герцог, и знать, и епископ. Его собор теперь посещают в два раза больше прихожан, чем это было когда-то. Я же жду четверга, жду герцога. Вельможу такого ранга встречать особенно приятно. После мессы в соборе, он возвращается в замок через Медовый мост, сделав остановку на Вандендаммской дамбе. Поэтому каждый четверг утром меня моют. О, какая роскошная у него свита. Вы слышали, как звенят золотые подковы гнедых скакунов? Сочно, ярко, - так – аж дух захватывает.
Тихо, тихо. Вон, идет монах. Бьюсь об заклад, он идет на рынок делать заказы. Я слышал, что запасы вина епископства сильно помялись после бурного Рождества в декабре, растянувшегося чуть ли не на месяц. Но умолкаю, дабы не мешать этому монаху, всласть наговориться самим с собой.
МОНАХ. Святая дева Мария, что-то теперь будет! В город приезжает дьявол. Не меньше. И епископ говорит, да и мне в писании открылось. Сам…Господи, господи, господи…Рот перекрещу. Чтоб таких слов не произносить(крестит рот) Да, вот когда-то и Сператус(1) тоже об этом говорил. Сатана. Господи, господи, господи, прости меня(крестит рот второй раз). Ни-ни, ни слова больше.
МЕДОВЫЙ МОСТ. Ушел. Что там за чертовщина? Что он тут плел? Сператус говорил…Это он про Скалиха? Ха-ха-ха. Ну, приезжает, и что? Может быть, от этого дельца проку больше будет. Н-да, все только и говорят об этом.
( К реке подходят молодые девушки, начинают полоскать белье)
ПЕРВАЯ. Я слышала, что у герцога появился приемный сын, что он красив, умен и образован.
ВТОРАЯ. Коль сын родной так сильно болен, то тот взамен ему не более того.
ТРЕТЬЯ. А, правда ли, что сын названый – вор и скандалист?
(На мост выходит стражник)
СТРАЖНИК. Эй, там, кто вам белье велел стирать? Сейчас же – с глаз моих долой! Ну, что б ни платьев, ни штанов. А то, как вас прижму, что мне потом штаны стирать начнете.
(Девушки убегают)
Ишь, ты. Полы задрали, и давай коленками сверкать. А все-таки как хорошо. И мост, и речка. Звон колоколов. Светает. Ранняя весна. И в это время бывает так тепло, что на душе - покой. Да, скоро восемь. Студент идет. В былые б времена, его б – на кол, в костер - за вольнодумство.
Еще один. Монах. Идет героем, по сторонам же смотрит как воришка. Не зря попов гоняли. А, ну, стоять! Куда ходил?
МОНАХ. Я не обязан вам тут говорить! Все ваше дело мост здесь охранять.
СТРАЖНИК. А вдруг лазутчик ты? А вдруг – под рясой хвост? Куда ходил?
МОНАХ. Я не обязан…
СТРАЖНИК. Что же, тогда обязан я тебя схватить.
(Стражник погнал монаха в город)
Стой, кому сказал!



Сцена 2.



Королевский замок Кенигсберга. Тронный зал. На троне – герцог Альбрехт в окружении своих советников. Входит Пауль Скалих. Он – в одежде для верховой езды. В руках держит кнут. Глашатай докладывает о прибытии достопочтимого господина из солнечной Хорватии - Скалиха.

СКАЛИХ. Приветствую Вас, мой сильный господин.
(Делает поклон герцогу)
Ваши леса меня пьянили, и я за Торном сразу сел на коня. Пришпорив, помчался к вам. Восторг, восторг, восторг! Земля прекрасна – сколько сочных пастбищ, озер, лесов, и зверь – не пуганный, стоит и ждет ловца. И чистота пленяет взгляд, повсюду ухоженность, порядок, красота величественных замков. Да, это все, конечно, пробуждает уваженье. Спешу сказать, что я – у ваших ног.
АЛЬБРЕХТ. Ты можешь встать. У молодости краски ярче. Вот и лицо твое как будто бы горит. Не то огонь, не то мечта какая.
(Герцог встает, что бы поприветствовать прибывшего юношу, это вызывает легкое недовольство советников)
Ну, вот теперь я вижу. Да, восторг, огонь, но и мечта, мой друг. Признайся и скажи себе, о чем же ты мечтаешь?
СКАЛИХ. Мечты мои ясны. Но есть одна. О ней сказать не в силах я.
АЛЬБРЕХТ. И пусть! Идем, представлю советников моих.
Штайнбах. Он мудр, как сытая змея. Ему лишь одному известно, что сыт он и вполне доволен тем, что было на обед, а потому и мухи он не тронет. Но все его боятся, и едва, услышат тихое шипение его, бегут по всем углам.
Шнель – стрела. Любое дело выполнит в два счета. Да, правду говорят, что не дают фамилии зазря.
Достопочтимый Хорст. Усердие ценю я, знаешь. Да, может быть, порой бываю груб с тобой. Так ты прости. Воздам всем по заслугам. Пусть Функ тебе подскажет, как
раздобыть и славу, и почет, и денег одолжит – уж я-то знаю, как он умеет их солить на про запас, как в Лисбоа солят треску арабы.
ФУНК. Рад буду я и вам служить.
(Склоняет голову перед Скалихом)
АЛЬБРЕХТ. Ты мне служи! У Пауля – советник я.
(Юноша расправил плечи и тихо хлестнул плетью)
Ну, вот, других тебе представлю я позднее. Идем. Теперь я покажу пристанище твое. Там и тепло и тихо. Так будешь рад.
(Герцог и Скалих удаляются)
ШТАЙНБАХ. Вот так – и молод, и красив. И что же – он хорват, - не немец?
ШНЕЛЬ. Не знаю, говорят
ШТАЙНБАХ. А кто же его отец? Ну, он какого рода? И что ж, никто и этого не знает? Так! Ему, наверное, лет двадцать – двадцать пять. И говорит прекрасно, без акцента
ФУНК. Да, и одет вполне пристойно, чтоб быть потомком знатного отца.
ХОРСТ. Едва приехал – в замке поселился. Теперь – он знать. И род его значенья не имеет. Без сомнения, все привилегии достанутся ему.
ШТАЙНБАХ. Все, и даже больше. Но лишь одну не сможет получить: индигенат(2) не для него, а это значит, что тля разъест его порывы – бедный малый, хотя.…Наш герцог преисполнен воли, решителен, и снова окрылен.
ХОРСТ. Нельзя ни герцогу, ни нам, ни уж тем боле сословьям вот так вот легкомысленно, без толку, без меры все возвратить, опять сломать устои. Нам поступиться принципом нельзя. Мы двадцать лет, как маленькие дети, храним наш хрупкий мир, едва его нарушим, нас подомнут, у Сигизмунда море планов. Быть дворянином в Пруссии не может приезжий ниоткуда никуда. Мы чтить должны устои.
ШТЙНБАХ. Я согласен. Я думаю, что гость наш слишком молод, чтобы просить об этом. Но звучит – «Вот герцог Скалих мчится на охоту». Или – «Вот Скалиха поместье».
ХОРСТ. Тише. Мне слышатся шаги. Да, это Альбрехт. Он возвращается.
(Входят герцог Альбрехт герцогиня Браунгшвейгская, хормейстер и давний друг герцога Хайдек)
ХАЙДЕК. Ты веришь в то, что он заменит сына? Но – это чушь! Твой Фридрих
перерастет недуг. Там, где не хватит силы его воли, друзья помогут, там, где ума не хватит – власть, где хитрости – жена. Ты лишь поверь в него.
АЛЬБРЕХТ. Ну, все, все, не желаю больше слушать. Никто его на сына не меняет. Ребенок он. Но ты, мой друг, скажи, как быть мне? Тебя не узнаю давно я. Ты - то ли призрак, то ли мой сподвижник. Тебе обязан я за годы, которые ты предан мне, короне. Ты знаешь все, ведь это мы с тобою ученье Лютера народу принесли. Но я уже не молод. Сорок лет – на троне. Я с троном сросся, словно я есть трон. Я и сейчас под властью ученья Осиандра(3), да. Его слова – в основе мира, нашей силы, и ты тому свидетель мой, мой брат.
ХАЙДЕК. Но веры нет в тебе, ее не вижу, хотя тщеславья много.
ГЕРЦОГИНЯ БРАУНШВЕЙГСКАЯ. Хайдек! Не смей так говорить, и дружбе есть предел.
АЛЬБРЕХТ. Нет, пусть он говорит. Советники? Так что же! Пусть слышат, пусть знают все, что отошел от бога их Великий Герцог. К этому ты клонишь?
Вначале власть давала силы, мне жить хотелось ради перемен. Я не боялся Папы. Имущество попов и земли отдал я Ордену, а позже я превратил его в страну. Да, разве это зло? Есть зло одно – не просвещенный ум. Вот, где беда, вот, где война и горе. А власть коварна. Сколько в ней пороков. Она как яд – сбивает наповал. Едва примеришь ты ее подковы, как замечаешь, - словно окрылен, но гибнешь, - эти же подковы гремят, а в небо не пускают. Вот в чем коварство. Лишь поймешь его, как ты низвергнут. Власть, увы, тщедушна. Да, это так.
Якоб! (Герцог обращается к воспитателю его сына хормейстеру ) Скажи мне, может слабоумье сына и есть мой крест, есть то коварство власти о чем я говорю, то горькое вино, в котором капли яда вершат мою судьбу?
ЯКОБ. Нет, я не смею…
АЛЬБРЕХТ. Нет, ты скажи. Хотя, молчи. Уж всем известно, что слабоумие исправить не возможно, и это крест мой – за мою же власть, за грубый нрав и твердый мой рассудок, за жесткость слов и беспощадность к тем, кто не со мной, а, значит, против.
ГЕРЦОГИНЯ БРАУНШВЕЙГСКАЯ. Ах, Альбрехт, перестань! Мне больно все это терпеть и слушать. Пожалуйста, не надо. Господа оставьте нас.
(Все уходят)
Ах, Альбрехт, твой фаворит – беда. Об этом
мне сердце говорит. Верни его обратно. Пусть он в Хорватии – прекраснейшей стране – живет и правит, или прозябает, не в этом суть, он здесь – опасный враг.(Вздыхает)
(Герцог садиться на трон)
АЛЬБРЕХТ. В нем столько жизни, силы, славы. Он для меня отрада, ты пойми. Я вижу в нем все то, что не увижу в сыне, в наследнике. Мне хочется хоть на закате жизни немного насладиться силой духа горящего восторженного сердца. Мое давно сгорело. Может, оно горит еще и рвется к свету в груди любимой. Грущу о том, что нет ее со мною.
ГЕРЦОГИНЯ БРАУНШВЕЙГСКАЯ. Мой милый!
АЛЬБРЕХТ. Но ты меня прости. Я дочь свою, конечно, вспомнил Анну Софию. Не жену.
Я помню те мгновения, когда
качал ее я на своих коленях. Пел колыбельные, и даже – на сон ее грядущей придумывал легенды – о храбрости, о верности, о славе. Я горд теперь осознавать, что Анна избрала лучшего из всех, кто был ей ближе.
ГЕРЦОГИНЯ БРАУНШВЕЙГСКАЯ. Да, герцог Макленбургский – муж достойный. И ум, и сила есть в нем – это правда, но вот в чем дело – он не может
наследовать корону. Ждать придется лет двадцать.
АЛЬБРЕХТ. Пусть! Я умирать не собираюсь.
ГЕРЦОГИНЯ БРАУНШВЕЙГСКАЯ. Это правда. Желаю крепости тебе в дальнейшем. Но твой хорват – он зол. Способен
он подорвать твое здоровье, милый.
АЛЬБРЕХТ. Он нужен мне для новых дел. Вели сказать, чтоб завтра Пауль Скалих
был в тронном зале, и плеть свою, пускай, оставит в спальне. Здесь замок, а не скотный двор.


Сцена 3.


Скалих один в своей спальне. На столе – множество колб, пробирок, мешков с разными сыпучими веществами. Разговаривает вслух. За дверью подслушивает Функ.


СКАЛИХ. Нет. Это не возможно – из олова железо получить. И уж тем боле золото. Ах, золото так жажду я. Мне даже сниться, как оно сверкает здесь, в моей спальне. Лишь проснусь – все тоже: серость, темнота. Мечтал бы я производить из меди, олова или других металлов лишь золото, да, золото одно. Но не дано. Зато дано другое: околдовать, приворожить, поссорить, пленить, влюбить, свести на нет. Вот брошу порошок… и герцог наш в ловушке. Как мышка – в клетке. Верит мне старик, он думает, я – ангел, с крыльями. Летаю в холодных залах замка. Я не ангел, я хожу ногами, и избегаю встречи с Альбрехтом. Но я стерплю все. Буду делать вид, что друг ему сердечный. Сам добьюсь поблажек. Все получу – и титул и дворец.
Еще младенцем был лишен я ласки, тепла родительского, радостей семьи. Отец гулял, за каждой юбкой бегал, и мать в вине лишь истину нашла. Но вот однажды, помню, к нам приехал довольно странный черный человек. Его лица не помню я, но помню, как он всю ночь читал, читал и плакал. Вот эти книги. Их прочел и я. Не важно то, что учим мы годами, а важно то, где мы берем исток тех знаний, что потом владеют рассудком и душою. Уже тогда я слышал, что есть зелья, которые, коль правильно разложишь, да разотрешь помельче, а потом перемешаешь и подашь на ужин – и вот он вечер твоей власти. Что хочешь, попроси, получишь все. А что хочу я? Я хочу господства, чтоб все мне поклонялись, смотрели в рот, дрожали предо мной. Да, убежден, что суть не важно знанья, а важен лишь источник, тот родник, который ум питает наш и душу. Коль он в Тибете, буду Буддой. В Магрибе буду чтить ислам. Но здесь я чту иную веру – ах, этот вечный Адальберт.
(Прислушивается к тому, что делается за дверью)
Но вдруг меня подслушивают? Тише, Пауль, тише.…Да, золота хочу, а кто ж его не хочет, и власть в подарок получить могу. Все мои мысли я спрячу глубоко. Но там, за дверью, там кто-то есть. Сейчас посмотрим. Что же, вы – советник? Что делаете здесь? Да в столь уж поздний час? Следите?
(Скалих накрывает колбы и пробирки на столе покрывалом)
ФУНК. Нет, нет, ну, что вы! Здесь, у вас, я по другой причине… Наследник!
СКАЛИХ. Кто?
ФУНК. Наследник! Ведь всегда есть выбор – куда идти и с кем и для чего. Ну, зачем нам воля? Какой в ней прок?(Шепотом) Нам лишь нужны богатства. Племянник герцога – пустейший человек. Он разорит страну. По ветру пустит, сословия его не любят, и Альбрехт, тот не чтит сословий. Король нам нужен. Ну, как вы.
СКАЛИХ. (Поворачивается спиной к советнику) Так, так…Что буду я иметь в итоге?
ФУНК. Не знаю. Может быть, янтарный меч или дворец, а может, город. Ведь все от вас зависит.
СКАЛИХ. Даже город? Нет, дворец. Вот это лучше. Свои покои, прислуга, серебро и бархат, и эхо анфилад, да блеск свечей. О, да! Дворец мне нравится. Нет, замок мне не нужен – пустой, огромный, скучный, не для утех. А вот дворец – совсем другое дело. Есть место для карет, есть лестницы, есть канделябры, залы для встреч, аудиенций и баллов. Едва ль сейчас в Европе где-то еще об этом думают. Но что у вас с лицом, милейший?
ФУНК. Я восхищен! Как просто вы говорите то, о чем никто из нас и думать не мечтает. Какой великолепный ум. Но это – вольнодумство.
СКАЛИХ. Да, ладно, вам! Пробрались в мою спальню ночью и льстите, как лиса.
(Со стола спадает покрывало, открыв колбы и пробирки)
ФУНК. Что это? Вы – алхимик? О-о-о! (шепотом) Вы опасный враг.
СКАЛИХ(кричит со злобой). Идите прочь. Ах, нет, постойте! Постойте, я сказал! (Хватает за воротник советника). Да, я – алхимик, еретик, безбожник. А кто не еретик? Ваш герцог? Посмеете об этом заявить, сожгут ведь не его. И не меня. А вас!
Но не сожгут, повесят, четвертуют – что вы хотите? Я замолвлю речь…(Истерически смеется). Коль будете умны – все будете иметь: и деньги, и почет, все что хотите, может даже больше. А коли, нет – сотру вас в порошок.
(Поднимает упавшее покрывало и накрывает колбы)
Сословия? Ну, расскажите, раз уже пришли, мне что-то спать перехотелось.
ФУНК(Испуганно). С тех пор, как был подписан мир* , мы с Польшей не воюем, а торгуем. Купцы облюбовали здешний край. Природа, море, близкие границы. Пушнина русская, норвежская треска, янтарь, литовский мед, вино и перец, хорватский сыр, шампанское вино – все вы найдете в Кнайпхофе. Голландцы везут с собою кожу – ремесло
занятное у них, французы – масло нежное, ирландцы – мускулы и свой холодный нрав: и Кнайпхоф богатеет год от года. Магистрату уж Альбрехт не указ. Все подвергают там теперь сомнению. А это больно герцогу. Он был гофмейстером – отцом и богом сразу. Все рыцари доверились ему**. А что теперь? Его и в грош не ставят купцы из Кнайпхофа. Желает присмирить он ожиревших псов. Но не кнутом(хотя и этим тоже), а пряником – умением и славой. Так как и раньше. А было так. В отместку требованью сословий об утверждении различия дворянства, он «Альбретину» основал, чем укрепил свое господство. Вот и сейчас он тоже хочет блеска, прославить двор. Но все не так, майн херц. Он чувствует, что ждут его кончины.
Я помню, как совсем не давно, народ гонял попов от кирхи к кирхе. Католики бежали прочь, имущество и земли, все – без драки, забрали лютеране. Сигизмунд пошел на мир, чтоб удержать страну. С триумфом встречен Альбрехт был – как победитель, ну уж теперь – былой-то славы нет. Я думаю, он ждет того величья и славы, что были в нем, от вас, мой юный друг. Но вы алхимик – сей порок ужасен.
СКАЛИХ. Цыц! Молчать! Коль жить хотите.
ФУНК. Мой дом достаточно богат, но очень тесен. Я спальни в нем делю и с зятем и с детьми. Хотел бы я просить побольше дома, хоть комнат семь и цокольный этаж, на три окна, и дымоход, и лавку – сыну.
СКАЛИХ. Вы – у меня? Я сам едва приехал. И вот живу, вот здесь, где двадцать восемь чужих ушей, и глаз, и языков.
ФУНК. Да, это так! Но завтра, это видно, вы будете иметь покои и почет.

(Под окнами слышатся звуки бродячих музыкантов. Звучат веселые песни.)





Действие Второе. Сцена 1.


Год спустя.

Скалихиенхофе(Обширный комплекс зданий, похожих на дворец, построенных по просьбе Пауля Скалиха на перекрестке Трагхайма, Кирхенштрассе и Вальшигассе.


СКАЛИХ(Обращаясь к прислуге, занимается обустройством своей спальни). Эй, дай-ка мне сундук. За эти годы мой гардероб не потускнел от света. Все также ярки краски, и бархат и порча прочны все так же. Ни дырочки. Вот и китайский шелк – рубахи. Красиво? Сколько? Должно быть где-то тридцать-тридцать пять. Пересчитай. И обувь. Расставь подальше от камина. Уже скоро смогу надеть и это. Горностай. Красиво? Не молчи, ну, ты – пиявка. Идет мне? Вот титул я приму, переоденусь быстро.
(Стук в дверь. Голос за дверью сообщает о прибытии вельможи из Кнайпхофа Иоганна Франкенштейна) .
Ну, вот, от дел любимых отвлекают. Пожалуй, панталоны я надену. Хоть и вельможа – ну, ведь не король.
(Надевает панталоны и выходит в каминный зал).
Рад видеть вас, великий и ужасный!
ФРАНКЕНШТЕЙН. Вы все паясничаете… Я к вам пришел по делу. И если не решу его, то завтра, уж вам придется к нами приехать(переводит дух).
СКАЛИХ(твердо). К вам?! Так, говорите. Что вам опять не так?!
ФРАНКЕНШТЕЙН. Меня вы обобрали. Все до нитки уволокли. Амбары мои пусты, в пакгаузах – лишь крысы. Мы думали, что прибыль мы получим от новых кораблей, но с вашей ведь подачи, закрыт шлагбаум.
СКАЛИХ. Да. В Литве – чума.
ФРАНКЕНШТЕЙН. Нет, не литовский ведь закрыт, - голландский.
СКАЛИХ. Ах, как, уже? Теперь-то, что мне делать? Где были вы? Чего же раньше не пришли, паршивец! Нерасторопность ваша – тому виной. Голландский шлагбаум, да, закрыт. Вы констатируете факты, а вы должны их упреждать, любезный. Всему-то вас учить.
ФРАНКЕНШТЕЙН. Так в чем причина закрытия голландского пути?
СКАЛИХ. Ах, в чем причина. А разве герцог вам не объяснил? Какой же промах. Уж завтра всем вам огласят причину. Я обещаю вам на герцога нажать.
В Литве – чума, в Голландии – холера.
(Франкенштейн уходит, входит Литке)
ЛИТКЕ. Достопочтимый, вы видите мой возраст.… Да, я не молод, оттого нельзя мне постоянно быть на стройках. Вчера я узнаю, что две недели моя сосна гниет на дне Преголи. Весь груз мой перебросан в воду. Что же такое делается – деньги ушли на ветер. Спросил, по чьей указке. Отвечают, по вашей, господин мой. Что же вышло? Смолить не могут, не хватает денег налоги заплатить.
СКАЛИХ. Не тараторьте, Литке. У нас налоги – ниже всех в округе. Раз вы не молоды, отдайте сыну дело, пусть он мотается везде за вас…
ЛИТКЕ. Нет сына.
СКАЛИХ. Ну, дочери.
ЛИТКЕ. Нет дочери.
СКАЛИХ. Так – мне!
(У Литке - сердечный приступ. Он падает. Его уносят)
Испортили весь день. А, ну, их.
(За дверью объявляют о прибытии герцога в сопровождении библиотекаря-советника Штайнбаха).
Вот и герцог, а я – в панталонах. Пойти мне снять их? Или нет, не стоит. Так мне идет, и герцог будет рад увидеть Пауля в таком лихом наряде.
(Входят герцог и советник. Скалих притворно)
Мой герцог! Боже, как я рад!
АЛЬБРЕХТ(Оглядывая Скалиха). Мой друг, вы так легко одеты, не холодно ли? Но камин горит. Да, ладно, много ль с вас возьмется. Я прибыл, друг мой, для того, чтоб выразить признательность уменью улаживать все важные дела. И года не прошло: казна – полна, и я могу свободно замыслить новое. В том ваш конек. Так что же. Я прибыл для того, чтоб осмотреть Скалихиенхофе(ударение на второй слог). Вы не против? Конечно, здесь не тот простор, не замок, но тоже мило и вполне достойно. Здесь сколько комнат? Есть ли здесь палата и погреба для вин, тюрьма, часовня? Мне хочется все знать. Ну, не томите, Пауль, говорите. А может, есть
здесь зал из янтаря?
СКАЛИХ(Обиженно). Нет, комнатой янтарной не владею. Не знаю, можно ли создать ее. Воруют много. Я предложил бы рубить не пальцы, а по локоть руку за воровство, да ко всему приставить на прииски охрану городскую из Кнайпхофа.
ШТАЙНБАХ. А, Кнайпхоф даст нам жару. Он не доволен вами, Скалих. Вы его размяли, как студень в молоке. Там вас не любят.
СКАЛИХ(С издевкой). Что вы говорите? Там любят вас, наш господин советник. Души не чают, спят и видят, как вы к ним скачите на золотом коне.
(Скалих смеется. Штайнбах стучит каблуком о пол)
ГЕРЦОГ. Штайнбах, молчите. Не надо здесь устраивать размолвку. Я вот, что Пауль, вам хочу сказать. Я вам признателен за ум ваш, за теплоту, за преданность, за волю. Пусть я и стар, но сердцем все ж я молод и понимаю молодые души. Просите все, что пожелаете, мой друг. Тем более, я знаю скоро, - День ангела у вас - второй по счету в нынешних краях. Так, что же вы хотите?
СКАЛИХ. Мне ничего не надо. Да, не надо. Хоть и щедры вы, герцог, видит Бог. Все что хотел, о чем мечтал когда-то, имею я и дом свой и почет, и даже власть, которую мне дали.
АЛЬБРЕХТ. Но я ведь герцог! Не могу явиться на праздник без подарка. Это так. Ну, говорите: что же вы хотите?
СКАЛИХ. Что я хочу? Ну, разве это? (Поворачивается к карте и тычет в нее пальцем).
АЛЬБРЕХТ. Что – там?
СКАЛИХ. Так, пустяк, - деревня небольшая, бедный Кройнцбург.
АЛЬБРЕХТ. Кройнцбург – город!
СКАЛИХ. Видите ль в чем дело. Да, это – город. Но не просто город, а очень дорогой и близкий сердцу. Там, в Кройнцбурге, под тенью лип и кленов, живет одна девица. Да. Она прекрасна – и круглолица, и черноброва. Но ведь незадача – замужем она. Так пусть хотя бы город будет мне наградой – вся та земля, что ножки ее носит.
АЛЬБРЕХТ(С улыбкой, восторженно). И как же звать ее, проказник! Как звать прекрасную девицу?
СКАЛИХ. Нет, не могу назвать ее вам имя. Особа важная.
АЛЬБРЕХТ. Храните тайну дамы сердца, ах, похвально. Так что же город говорите? Будет город!
ШТАЙНБАХ(Шепотом). Герцог, не спешите. Подумайте, наш Кнайпхоф будет злиться. Опасный ход, ведь Кройнцбург – город важный.
СКАЛИХ. Советник! Не шипите. Вы, как змея обвили туго шею, а герцогу и ни вздохнуть, ни дрогнуть.
АЛЬБРЕХТ. Где ж будет праздник? Здесь, тут, у вас, или найдете иное место.
СКАЛИХ(Смотрит пристально на Штайнбаха). Да, иное… На природе – лучше. И свежий воздух, и свободы больше – для фантазий. Может, Роминтенская пуща? Там есть озера и деревянный домик, крестьянская еда и вина.
АЛЬБРЕХТ. Да, место чудное, но для охоты лучше, чем для гуляний, танцев и двора. Так, может, в замке? Будет знать довольна.
СКАЛИХ. Нет, на природе. Я уже решил!
АЛЬБРЕХТ. Да, я хотел сказать вам, друг мой, вот что. Не дожидаясь вашей просьбы лично, я обратился за одной утехой – хотел вам титул дать, но власти моей нет уж, теперь ландтаг решает. Я понимаю, скрытое желанье, стремленье быть как мы, как тот же Штайнбах, Функ…Я знаю это. Но нужно подождать, даст силы бог мне укрепить корону, я изменю устои. Надо ждать!
(Герцог и советник уходят)
СКАЛИХ… Ждать! Конечно. Год? Два? Или лет тридцать? Ждать чего? Того, что есть уже сейчас, но нет признанья. Признайте, господа, признайте же меня!
Я не жесток. Жестокой является лишь власть. Коль млеешь ты пред этой госпожой, то ты уже не властен. Штайнбах, Штайнбах. Все – твой исход решен. Владеть иль быть рабом? Владеть, конечно! Я чувствую, что каждый раз, как только ко мне заходит герцог, - вот, моя власть растет, его же увядает. Он это чувствует, и всякий раз спешит сюда, чтоб убедиться – властью он наделен еще. Его кусочек власти – узорчатый платок, а мой – весь край безмерный.
Скулу сводит, когда я думаю об этом. Так вот и он – бежит скорей с подарком, чтобы меня увидеть, убедиться, что власть его ничуть не стала меньше. Я здесь – и все в его руках. Когда же мне понадобится платочек, ну, высморкаться, иль кровь из носа пойдет – бывает тоже – я попрошу у герцога. Неужто, он мне не даст? Ну, даст, конечно!
Но гложет мысль червем давно мне душу – я власть имею, но не властен я. Умру и буду брошен в яму, история глумится надо мной. Ландтаг мне титула не выдаст. Простолюдин, не немец. Хладнокровен. Купцов прижал. Обогатил корону. Так может жизнь пройти, а что в итоге? Да нету ничего. Одно лишь имя. Но раз уж мне судьбою было свыше иметь его, его наполню властью. Распущу ландтаг, и самолично себе я выдам титул дворянина! Да, что уж там теперь!

(Слышатся лай собак, топот копыт, звуки горна)


Сцена 2.


Ратуша Кнайпхофа. Богатый интерьер зала заседаний. Высокие деревянные кресла, стол, покрытый алым сукном. Цветные витражи, обилие люстр, позолоченных подсвечников. В зале – члены ландтага. Все они одеты в дорогие наряды. У многих с собой трофейное оружие. Члены ландтага выступают со своих мест.

ДОМИНИКУС ПЕРБАНДТ. Прошу внимания, я буду краток. Новость, которую вчера принес гонец, шокирует. На герцогской охоте жестоко ранен Штайнбах.
(Зал раздается гудением)
Мечом ему едва не разорвали спину, приняв за кабана.
(Гудение становится громче) .
РЕПЛИКА ИЗ ЗАЛА. И поделом. Он - льстец и лежебока.
ДОМИНИКУС ПЕРБАНДТ. Так говорить - мы не имеем права. Мы все – служители закона. Советника везут в повозке тихо, чтоб не попортить спину и позвонки его. Отмечу также, что в эти дни в Роминтенскую пущу отправился весь двор на торжества халдея. Вы знаете, о ком я говорю.
(Зал умолкает)
РЕПЛИКА ИЗ ЗАЛА. Гонца сюда зовите, эту новость хотели бы из первых уст услышать.
(Посылают за гонцом. В зале становится шумно. Глава ландтага стучит посохом. Требует тишины)
КАНЦЛЕР КРАЙТЦЕНА. Ужасное известье. Есть надежда, что умысла в том не было. Однако должны другие мы решить вопросы. А именно: налоги, их изменить нам нужно как и в Польше(зал гудит). Так надо. Как иначе, на что мы будем содержать охрану, солдат? И посмотрите сколько нищих. Нам нужны приюты.
(Входит гонец. В зале становится тихо. Подходит к трибуне)
ГОНЕЦ. Никто не знал, что так вот все случится. В субботу было пиршество. Столы ломились от обилия съестного. Вино лилось рекой. Штайнбаха я не видел. Он где-то был в покоях. Даже в тот момент, когда Альбрехт Великий (зал загудел от недовольства) – так я считаю, я повторю – когда Великий герцог стал пальцы загибать и называть заслуги Скалихиенхофе. В этот миг вдруг сняли
льняную скатерть с беглого макета, и герцог объявил, что дарит Кройнцбург Скалиху.
(Зал взорвался ревом. Вельможи встали от негодования. Члены ландтага стали размахивать руками, стучать каблуками, кричать по-польски и по-немецки, ругаясь.
Глава ландтага призвал всех к спокойствию).
ДОМИНИКУС ПЕРБАНДТ. Но тише, господа! Гонец не все поведал. Прошу вас, господа, пусть дальше говорит.
ГОНЕЦ. Едва настало утро, я услышал звуки горна, лай собак и песни. Седлали лошадей. Я вышел в залу, там было тихо. Во дворе же суетились. Вдруг увидел я советника. Штайнбах стоял в углу, там, где распятье, и , мне казалось, он шептал как будто, что, мол, его убьют сегодня.
ДОМИНИКУС ПЕРБАНДТ. Тише! Тише!
ГОНЕЦ. А через час – охота. Двор наполнен лошадьми, загонщиками, псами. Вой, гогот, лязг и частокол из стрел. Я видел герцога. Он вышел первым. Но на коня не сел, а Скалих же – в седло, и стременами пришпорив, полетел галопом. Я видел, что при нем и лук и меч. Лишь позже спокойно, не спеша, поехал герцог, а потом и свита. Через минуту стихло во дворе. Пошел искать и я себе седло и стрелы.
РЕПЛИКА ИЗ ЗАЛА. И что же было дальше?
ГОНЕЦ. Я вернулся, без дичи. Не везло. Ни зайца не было, ни куропатки. В это время столы уж вновь ломились от съестного, и ждали герцога и Скалиха с охоты. Их долго не было, как вдруг примчался лекарь, в крови, испуганный и злой. Схватил рубахи, чего-то из лекарств и вновь исчез. Второй же оставался лекарь в пуще. Там, истекая кровью, лежал изрубленный Штайнбах.
РЕПЛИКА ИЗ ЗАЛА. Так, значит, вы не видели охоты?
ГОНЕЦ. Не видел, да. Но видел я другое. Как перемотанного, без сознанья, тихо, несли Штайнбаха. И казалось мне, он умер. Но был жив.
ФРАНКЕНШТЕЙН. Нас всех так перерубят. Кто не угоден Скалиху, тот лишний. Он правит балом, он везде и всюду. Он всемогущ. Оплот последний рухнул. Что делать нам?
(В зале тишина)
РЕПЛИКА ИЗ ЗАЛА. Никто не знает.




Сцена 4.

В Королевском замке. Герцог сидит на троне. Рядом герцогиня. Их сын играет в солдатики. Входит Скалих.

СКАЛИХ. Приветствую, мой повелитель. Целый день был сам не свой. Вино тому причиной – много пил.
АЛЬБРЕХТ. И потому у вас такой помятый вид?
СКАЛИХ. Отчасти. Говорят, советник ваш, Штайнбах, пришел в себя?
АЛЬБРЕХТ. Да, это так. Идет он на поправку.
СКАЛИХ. Очень рад…
АЛЬБРЕХТ. Да, неужели?
СКАЛИХ(задумчиво) Очень рад.
АЛЬБРЕХТ. Хочется мне верить. Но закрались в душе моей сомненья. Вы злобу чините.
(Встает с трона)
Мстите, друг мой, каждому за то, что не угоден вам и только? Кто поперек сказал – в тюрьму, кто отказал – на гильотину. Но, кажется, и Штайнбах тоже попал под ваши жернова? Хочу понять вас. Почему вы молодость свою так рьяно облили грязью ненависти к людям, за что вы мелочны, коварны. Почему их так не любите вы, Скалих? Ведь они – есть мой народ, от плоти – плоть. Конечно, среди них бывает всякий люд и глупый, и чванливый. Но вы – не бог. Вам жизнь не забирать. Достаточно того, что вы кроите судьбы. Но не мою судьбу, мой разлюбезный друг! Так почему в глазах у вас лишь злоба? Вы мстите? Но за что, сердечный друг?
СКАЛИХ. Все это наговоры. Мстить? Зачем? Я предан вам, мой господин, мой Бог!
АЛЬБРЕХТ. Молчите, Скалих! Зачем тревожить душу старика. Я вам вопрос задал. Ответьте…
(Быстрым шагом входит канцлер Крайцена)
КАНЦЛЕР. Наш герцог! Прибыл я, чтоб доложить. Известье!
АЛЬБРЕХТ. Ну, же…
КАНЦЛЕР. Хотел бы тэт-а-тэт… Известье тайное. Не знаю, нужно ль знать о нем не только вам?
АЛЬБРЕХТ. Пусть знают.
КАНЦЛЕР. Восстание.
СКАЛИХ. Восстание?!
КАНЦЛЕР. Да, именно. Готовится повсюду. Все города бунтуют, деньги ищут. Есть десять дней, ну, может – две недели.
АЛЬБРЕХТ(Берется за голову). И этому народу я даровал свободу и покой? Так он теперь готов меня – в пучину?
(Скалих истерически смеется)
КАНЦЛЕР. Наш герцог! Не вами не доволен Кнайпхоф, - им! (Показывает на Скалих, тот резко замолкает)
ГЕРЦОГИНЯ. Вели гонцов послать в Саксонию за войском. Иначе замок нам не отстоять.
АЛЬБРЕХТ. Узнать хочу подробности. Крайтцена, - подробный план, оружье, бунтарей назвать мне имена. Им не довольны!… Значит - мною!
СКАЛИХ. Канцлер, канцлер. Я вижу, настает и ваш черед.
КАНЦЛЕР. Черед за кем?
СКАЛИХ. ...Игры на первой скрипке. (Смеется). Я просто сам не свой. Вчера – вино, гульба, охота. Все праздную – за Кройнцбург, город мой.
АЛЬБРЕХТ(грозно). Скалих, уходите.
СКАЛИХ(удивленно). Вы гоните меня? Ну, что ж. Коль вы хотите. Я ухожу! Впервые желания наши совпадают, к счастью.
АЛЬБРЕХТ. Так я был не угоден вам? Все это время вы меня терпели, как терпят заключенные оковы? Вы лгали мне? Так мило притворялись, что друг мне лучший, в самый худший час стремящийся прийти ко мне на помощь? Прошу ответить мне…Ответить перед тем, как дверь захлопнется за вами. Я жду. Я жду.
СКАЛИХ. Да, это так.(Выходит из зала)

(Раздается громкий звон колоколов)

Сцена 5.

Скалихиенхофе. В гостиной – Пауль Скалих. Функ стоит у окна, наблюдает за тем, что происходит на улице. На улице пасмурно. Небо заволокло тучами.

СКАЛИХ. Бежать. Бежать из этих мест. Здесь все претит мне – все одно болото. Куда ни плюнь. Бежать, бежать, бежать. Да, я был предан. Сколько лет, прекрасных своих лет я отдал здесь, у них. Кто мне за них заплатит? Кройнцбург? Этот замок? Золото? Янтарь? Но стоит ли меня – все это? Город, что был дарован мне, так что же, им надо управлять, а, значит, надо трудиться, жить одной семьей. Но я так не могу. Меня пленяет лишь родина, Хорватия моя. Она зовет меня. Я здесь всего лишь странник. Всего лишь путник среди темных зал. Бежать, бежать.
ФУНК. И что вы думаете. За окном бушует негодованье. Посмотрите - там кто с камнем, с вилами, а кто и с кулаками. Скалих, Пауль Скалих – вас не отпустят.
СКАЛИХ. Не отпустят? Кто их спросит? Ведь то – толпа.
ФУНК. Но стражи нет. Нас от толпы спасают лишь ворота, а их толкните посильней, все тут же рухнет.
(Через потайной вход в Скалихиенхофе вбегает слуга)
СЛУГА. О, герцог наш!
Прошу помиловать, не убивать. Прошу вас!
СКАЛИХ. Ты что рехнулся? Да, я тебя не трону. Вот – дурак! Чего приперся?
СЛУГА. Не убивать – оставить.
СКАЛИХ. Да, хватит, ну, же говори, чего приперся?
СЛУГА. Герцог…Герцог. Альбрехт – он ели жив, скорее мертв. Не может встать. Удар его хватил.
(Раздается сильный грохот грома)
ФУНК. О, боже!
СКАЛИХ. Какой удар? Что ты несешь? Откуда тебе известно?
СЛУГА. Я лично видел. Сам. Когда был в замке. Меня позвали для того, чтоб я за вами шел. Удар случился сразу. Герцог лег в кровать, и больше уж не встал. Лежит, молчит, не двигается. Доктор его прослушал. Сердце бьется тихо. Но душа молчит. Там, в замке - паника. О, наш великий герцог! Так вы идете?
ФУНК. Велите отпустить слугу! Скажите, что так же вы – больны. Придете, как только стихнет боль.
СКАЛИХ. Какая боль?
ФУНК. Любая. Вы посмотрите – за окном народ бушует. Едва ему известно станет об Альбрехте, он ринется сюда.
СКАЛИХ(в панике). Что делать мне? (Обращается к слуге) Прочь иди отсюда! Я болен. Болен. Так и передай. Приду, как только станет мне получше.
(Слуга уходит)
ФУНК. Бежать сейчас нельзя. Уж завтра утром всем станет ясно все, гонцы настигнут вас и возвратят сюда с позором, плетью, в Кнайпхоф. Вы - хотите? Только боль утихнет…ваша…вы должны поехать в замок. Я надеюсь, там – герцог без сознанья, как сказал слуга. Вот вам бокал вина, чтоб было чем поплакать. Ну, притворитесь, гладьте ему руки, клянитесь в верности, просите вас простить. (Смотрит в окно). Дождь разогнал толпу. И льет стеною. Лишь молния да гром.
СКАЛИХ. Да, да, пойду. Чуть позже. Завтра. Но что скажу ему я? Прости, прости... а вдруг он оживет, вдруг встанет, вцепится руками мне в горло? И задушит. Да, он меня задушит. Я знаю эти руки - две клешни. Что делать мне? Бежать нельзя. Поехать? Жесток же герцог наш! Готовьте мне карету. Я в замок еду.
ФУНК. Можно не сейчас. Вон, посмотрите – ливень. Пусть сойдут потоки. Да, небеса не любят вас, я вижу…
СКАЛИХ. Молчите! И вас не любят тоже небеса. Не вы ль служили герцогу? Не вы ли продались за гроши? Молчите, я сказал! Молчите. Не я, а вы предали герцога, без вас его судьба была б счастливей во сто крат. Его ведь вы продали, а я лишь воплощение греха.
ФУНК. Да, вы святоша, друг мой.
СКАЛИХ(кричит). Замолчите!
(Достает шпагу и пронзает советника в живот, ранив его).

Действие Третье Сцена 1



1566 год.
Королевский замок. Альбрехт сидит в передвижном кресле. Рядом сын Альбрехт Фридрих, герцогиня и Хайдек.

АЛБРЕХТ. Течет река. Ее теченье тихо. Невидимо. Но лишь слетит в нее кленовый лист, и сразу заметным делается то, чего не видно. Течение. Ведь так и наша жизнь течет, а мы не видим. Едва умру я, как кленовый лист в порыве ветра упадет на воду, и вы увидите – река течет и жизнь. Я – лист, не боле.
ГЕРЦОГИНЯ. Вы – Великий герцог!
АЛЬБРЕХТ. Я – лист, не более. Такой - каким меня задумала природа. Кленовый – как корона. Точно. Как его корона(показывает на корону Альбрехта Фридриха) . Я – лист, в котором воплотился случай, удача, смелость, страсть. Но страстью был раздавлен, горем. Для листьев ветер сильный – горе. Срывает их. Но так природе надо. Теперь и я плыву, как лист кленовый по этой словно золотой реке.
Вам видно…из окон замка видно – как изменилось все вокруг. Был город бедный, тусклый, грубый, жалкий. Ты нет не помнишь, ты не можешь помнить… А что теперь? Венец, краса, столица. Свободный город, солнечный, богатый, счастливый, юркий, ввысь растет и вширь.
ГЕРЦОГИНЯ. Да, о, как же он прекрасен.
АЛЬБРЕХТ. Жаль, что я уже не тот. А ведь когда-то я был таким же, как и город мой. А ныне тусклый, жалкий я. Прикован к трону, словно бы я – и есть один лишь трон…Но что-то с головой моей. Скажите, Анна, там, на реке, на алом листе клена, там что-то есть?
ГЕРЦОГИНЯ. Не вижу.
АЛЬБРЕХТ. Там, кажется, какой-то человечек… Ну, посмотрите, там сидит он ровно. Вот он встает. Ну, да, вот, вот - как палка. Поляк проворный, посланный ко мне! Посланник Сигизмунда – дивный малый. Весь в соболях, в камзол одетый. Весь золотом расшит, с кулоном ярким. Сверкает, как павлин. Но что я вижу! О, боже, на нем кровь. Его рубаха – вся в пятнах крови. И перчатки – тоже…
(Входит Хайдек)
Так, что уже – двенадцать?
ХАЙДЕК. Да, Альбрехт!
АЛЬБРЕХТ. Как течет река. Неси сюда, неси сюда чернила. Черкну пером, и наш ландтаг распущен (Ставит подпись). Ну, вот и все…
ХАЙДЕК. Да, вот еще! Наш верный, добрый Скалих. Сегодня ночью он сбежал, бродяга. Исчез, а вместе с ним исчезли сокровища. Увез с собой богатства – и золото, и утварь и янтарь. И даже кур дворовых прихватил. Вот радости у Канитца лихого. Уж он-то много сил потратил ради того, чтоб сбить всех с толку и прогнать хорвата.
АЛБРЕХТ. И кур увез. А что же отпустили?
ХАЙДЕК. Всех обхитрил. Оделся в даму, знатную особу, припудрился, прикрыл вуалью нос и выехал спокойно, без апломбов.
АЛЬБРЕХТ. Ах, сукин сын!
ХАЙДЕК. Что делать с этим нам? (Показывает на грамоту, на которой стоит подпись герцога о роспуске Кнайпховского ландтага). Так разорвать? Иль бросить в камин? Нет Скалиха – и нет проблем в ландтаге.
(Герцог молчит)
Так разорвать? Иначе роспуск станет – жестоким потрясеньем. Здесь начнутся волненья. Сигизмунд затеет процесс судебный. Даром не пройдет для нас решение об этом.
АЛЬБРЕХТ. Знаю, Хайдек. Но от судьбы своей не отрекусь.

(Глашатай берет грамоту у Хайдека и оповещает о роспуске ландтага).

МЕДОВЫЙ МОСТ(разговаривает сам с собой). Вы слышали? Что выдумали в замке! Ландтаг распущен? Вот и браво! Он все равно был будто пес, взбесившийся от спячки. Да, да, бывает и такое. Я сам однажды видел, как пес лохматый, с перебитой лапой, с растерзанною грудью, в кровь с разбитой мордой, спал под осенним кленом. После бурной драки со сворой вот таких же полудиких псов – голодных и жестоких. И вдруг сухая ветка разбудила пса. О-о-о! Надо было видеть, как, глаз не открывая, он продолжал сражаться с безжалостным врагом. Визжал, скулил, кусался. Как будто вши заели. Но не было в округе никого.
Так и сейчас – пустынно. И тихо. Перед бурей. Парило долго, гром гремел. Тетерь – темнеет. Вечер ждет развязки.

Сцена 2.

Осень. 1566 год. Приезжает посланник польского короля Сигизмунда II. Он прибывает в городскую Ратушу, где встречается лидером антискалихской оппозиции Элиасом фон Канитцем.

ПОСЛАННИК. Я прибыл вновь. Был здесь весной у вас, сейчас же - осень. И, слава Богу! На дворе – тепло, листва опала, и нет ни ветра, ни дождя, ни зноя. Прекрасен в эту пору Кенигсберг. И у меня теперь уж на душе спокойно. Известны все, кого казнят. Средь них всего лишь три фигуры. Не восемь, как хотели раньше, только три. И все пройдет публично.
ЭЛИАС ФОН КАНИТЦ. Да, я знаю. Мне мой помощник раньше рассказал о планах Сигизмунда. Что ж, коль так желают свыше… Вам виднее. Но есть ли прок в том, что… нет ни дождя, ни ветра? Листва опала, но еще не вся.
ПОСЛАННИК. Тянуть не стоит больше. Герцог болен и править не способен. Власть вернется Польше. Все дела, доходы, распределенье благ. Мы всем займемся этим. Тянуть не стоит с казнью. Уж холодает. Близки морозы. Это может подпортить нам исход. В морозы казни выглядят жестоко. На белом снеге - цвет бордовой крови. Упавшие в беспамятстве зеваки. И кожа тонкая, и рубится, как мыло, скользя. Я сам не знаю, так - по разговорам. Мол, осенью казнить гораздо легче.
ЭЛИАС ФОН КАНИТЦ. Да, вам легко об этом говорить. Ведь вы на казнь опять умчитесь в Польшу?
ПОСЛАННИК. Да. Я уеду. Но возможно будет сам Сигизмунд. Он изъявил желанье приехать в Кенигсберг. Но не для казни! Что вы! Мимоходом. Проездом в Ригу. Поэтому и казнь должна быть быстрой.
ЭЛИАС ФОН КАНИТЦ. Сам Сигизмунд? Вот это новость право. Когда же он поедет в Ригу?
ПОСЛАННИК. В октябре. Точнее в день святых он хочет прибыть на мессу к Домскому собору.
ЭЛИАС ФОН КАНИТЦ (заглядывает в календарь). Ну, вот есть подходящий день. Октябрь, 28-го числа. Три дня до Риги. Ну, можно…
ПОСЛАННИК. Так пусть и будет. День тот выбран. Вот вам список (Достает бумажку из кармана). Ваш Функ, ваш Хорст и Шнель…. Штайнбаха помиловали. Мы знаем, что он ведь болен. А больного казнить жестоко. Он наказан больше. Но должен он покинуть эту землю. Уж скоро и суд пройдет – сценарий ведь готов. Так. Вот еще. (Достает другую бумажку из кармана) Я должен вот о чем спросить вас. Палача - вы сможете найти? У вас ведь опыт скудный в этом.
ЭЛИАС ФОН КАНИТЦ. Нет опыта у нас вообще. Такое впервые в городе. Мы никогда не проводили публично отсеченье головы.
ПОСЛАННИК. Да, мы вам подберем того, кто мастерски владеет топором. Есть на примете некий грозный Адам. Не видел кто, но слышал, рубит быстро. Вот Адам Кирлинг. 20 лет – у плахи. Шесть тысяч душ, живет - ни дня без казни. Родился на Сицилии. Размер – два метра ростом, весит – центнер. Бьет насквозь рукою вот эту стену. Ни сыновей, ни дочек не растит. Женатым не был. Молится часами. Имеет увлечение – цветы. Но странный малый. Говорят, с ним ходит тихо одна лишь нечисть. Там, где он бывает, вороны глохнут, кошки мрут, коровы рожают поросят. Да, да, не смейтесь. Мой совет, другого вы не ищите, будет только хуже.
ЭЛИАС ФОН КАНИТЦ. Вороны глохнут? А разве вороны не глухие? Думал раньше - глухие, и потому лишь каркают, а не поют, как птицы.
ПОСЛАННИК. Да? Как это мило быть таким невеждой. Так, значит, и у вас в округе есть такие палачи.


Сцена 3.


Казнь заключенных. Площадь перед Кафедральным собором. Присутствует множество народа. На герцогской ложе – герцог Альбрехт, герцогиня, представители Третейского суда, Римской католической и лютеранской церквей.

ПРЕДСТАВИТЕЛЬ ТРЕТЕЙСКОГО СУДА. Ведут. Все сделано достойно. Все без задержек.
АЛЬТРЕХТ. Мне жаль несчастных. Обманул ведь их не Скалих, - я. Ведь тот исчез, а я смотрю в глаза им. Тот где-то прячется, а я вот здесь сейчас…Но отчего не прибыл Сигизмунд?
ПРЕДСТАВИТЕЛЬ РИМСКОЙ ЦЕРКВИ. Он болен. Он отложил поездку в Ригу, едет в Вильно. Еще немного - соединят успешно и надолго Литву и Польшу(3). Разве Сигизмунду сейчас до казни мелкой – лишь людишки.
ГЕРЦОГИНЯ. Как холодно сегодня. Еще вчера так было жарко. Солнце руки ласкало нежно, а теперь – темно. Все небо тучею закрыло. Вот смотрите. И снег пошел. Какой пушистый.
(Торговая площадь у Кнайпхофской Ратуши. Идет снег. На эшафот, где установлено лобное место, поднимается представитель Третейского суда.)
ПРЕДСТАВИЕЛЬ ТРЕТЕЙСКОГО СУДА. Все трое обвиняются в измене христианской церкви, герцогу, стране, в том, что продали душу сатане. Но… Ввиду того, что доказать последнее суду не удалось, и все они сумели сохранить достойный вид, молились утром, на ночь, брили щеки, не пререкались, не хулили бога, не желали короне зла и чтили мать родную, им наказание назначено такое – лишь отсеченье головы. Суд обвиняет в том, что с попустительства
Матиаса Хорста, Иоганна Шнеля и Функа в спокойнейшем краю нарушены согласье и порядок. Все эти лица виноваты есть еще и в том, что выгнали из замка других советников, и поддержали вора и проходимца Скалиха. Они же руководствовались ученьем опасным для народа и короны Осиандра - еретика и вольнодумца.
Вот тут - печать и подпись власти - судебной и церковной. Приговор зачитан. Будут ли последние слова у заключенных? Раз нет, тогда, пожалуй, приступим. Казнь исполнит Адам Пранг.
(Палач поочередно отрубает головы Функу, Хорсту и Шнелю. Народ поет набожные песни. Белоснежный парапет забрызган кровью. Голова одного из казненных скатывается с лобного места. Стражник поднимает ее и кладет на эшафот. Несколько человек в толпе теряют сознание. Герцогиня закрывает лицо ладонями).
АЛЬБРЕХТ (шепотом). О боже, ужас! Какой безжалостный и беспощадный суд! Нет ничего страшнее этой казни. Бессмысленной, ошибочной и странной. Но есть одна лишь ценность - жизнь. Ни камней, ни церквей, ни власти. Человека! И эта жизнь раздавлена теперь. Вся красота и сила Кнайпхофа померкла.
ГЕРЦОГИЯ. Молчите, Альбрехт! Ваши же слова уж завтра будет повторять вся Польша.
АЛЬБРЕХТ. Да, нет ничего ценнее человека!
(Опускается занавес)
МЕДОВЫЙ МОСТ. До темноты тела и головы казненных лежали на лобном месте. Стражник ходил вдоль окровавленного парапета и отпугивал голодных ворон. А как стемнело, убитых погрузили на скрипучие телеги и увезли на кладбище, в предместье Хаберберг. Там бросили их в общую могилу. И забыли. Через два года в охотничьем замке Тапиау умер герцог Альбрехт. В этот же день в замке Нойхаузен скончалась его вторая жена Анна Мария. Герцогскую чету похоронили по соседству, в Кафедральном соборе, в княжеском склепе, рядом с первой женой Альбрехта герцогиней Доротеей.


30 мая – 30 августа 2007 года.
Юрий Дмитриев(Росс)

P.S.В основе сюжета лежат исторические факты


(1) Лютеранский теолог Пауль Сператус из Ретлена(Швабия). По просьбе Альбрехта он в 1524 году прибыл в Кенигсберг, чтобы стать там придворным проповедником. Из-за своей лютеранской веры он был отлучен от Римско-католической церкви и посажен в тюрьму. До приезда в Кенигсберг помогал Мартину Лютеру собирать евангелические церковные песни. В Кенигсберге был возведен в сан епископа Помесанского. Умер в 1531 году.

(2) Индигенат – раньше - принадлежность к коренному населению, дворянству. Сейчас – государственное подданство.

(3) Проповедник Андреас Осиандр, который склонил в 1523 году Альбрехта в Нюрнберге к учению Мартина Лютера. Молодой гохмейстер будущий герцог Альбрехт тайно посетил Мартина Лютера в Виттенберге и получил от него совет секуляризировать(обратить церковную собственность в светскую) Тевтонский Орден.


*Краковский мир 8 апреля 1525 года между польским королем Сигизмундом Первым и гофмейстером Альбрехтом, после которого произошло преобразование Тевтонского ордена в светское государство Пруссия в вассальной зависимости от Польши. Лютеранство было объявлено официальной реглигией герцогства. Кенигсберг стал столицей Пруссии.

** В мае 1525 года в Кенигсберге прошло заседание ландтага, на котором все рыцари, а также епископы Самландский и Помессанский присягнули на верность герцогу Альбрехту, вместо черного креста символом государств стал черный орел. Так в Пруссии закончилась 300-летняя истории католического Тевтонского ордена.

(4) В 1569 году было подписано в городе Люблине соглашение об объединении Польши и Великого княжества Литовского в одно государство Речь Посполиту (Люблинская уния).