Жестяное путешествие

                Жаргонизм «жесть», если кто не знает, выражает неприятность, недовольство.

     Началось оно, конечно, с «пробки». Впрочем, их: пробок, пробочек и пробищ – легковушек, «газелей», автобусов и большегрузных фур скопилось в удушающей горловине шоссе предостаточно. «Жесть!» - мысленно вздохнул Алик, оторвав глаза от книги. Немалое время прошло, прежде чем голубой «Жигуль», пробкой вылетев из затора, устремился вперед. Но перед этим произошло знаменательное событие.
     - Ой-ой-ой, чтой-то солнышко светит, гляделкам больно! – Подал дурашливый голос отчим и, держа одной рукой руль, другой сдернул с Алика бейсболку и беспардонно напялил на свой кумпол.
     «Ж-жесть!» - тихо задохнулся яростью Алик и еще сосредоточенней уткнулся в книгу про обожаемого Гарри Поттера.

     Сначала дорога была очень солидной, разделенной на много полос. Потом свернули на усохшую до двух. После «Жигуль» колесил по каким-то и вовсе худосочным шоссейкам, лишенным разметки. То порыкивая, то хохмя, отчим часто глушил машину и всматривался в карту. К вечернему чаю путники должны были быть на чаемом месте, но затор в начале пути и частые тыканья в поисках нужной дороги поставили этот самый чай под тяжелый и ехидный вопрос. Впору было думать об утренней трапезе.

     «Жигуль» съехал с асфальта и, рассекая светлый сок июньских сумерек, деловито влез в какое-то село. Навстречу шло стадо, седоусый пастух в серой грибообразной кепке разводил коров по дворам.
     Отчим, сдвинув бейсболку на макушку, приоткрыл дверцу:
     - Эй, корешок, как бы нам попасть в Лузговицы?
     - Эвона вам куды! – Просипел коровий страж, разведя руки. – Вылазь! Без поллитры тут и не расскажешь!
     Отчим вылез. О чем они там говорили – Алик не слушал.
     - Поллитру разопью за твое здоровье! – Хохотнул отчим, залезая в машину. Проехав метров сто, «Жигуль» снова встал – у дощатого сельмага, в одном из окошек которого красовалась реклама «Маунтин-дью».
    - И в этой хрени торгуют допоздна! Вот это по-нашенски! – Удовлетворенно расплылся отчим.
     «Жесть!» - вздохнул Алик, сам не зная, что же его возмущает.
     - Привет, хозяюшка! – Рявкнул наш старший герой, ввалившись в магазин.
     Низенькая тетечка, считающая выручку, мятым взглядом поглядела на них.
     - Привет, привет, а выпить нет? Что это еще за гости дорогие?
     - Нет, хозяюшка, мы не гости, мы рэкеты.
     «Рэкетиры, урод!» - Мысленно поправил Алик.
     - Вот что, Дуня, ты не жмись, отпусти-ка нам одну… - Последовал щелчок по шее.
     - Я тебе не Дуня!
     - Ну все равно отпусти!
     Поджав бескровные губы, «Дуня» протянула отчиму бутыль «Путинки».

     Описав крендель по полям и перелескам, «Жигуль» выехал на дорогу, мощеную бетонными плитами, которая полого поднималась на ощетинившуюся молодым сосняком гряду.
     - Слышь, Алька, как это там говорится: «Не тормози, сникерсни». А мы вот сейчас тормознем, бухнем и колбаснем.
     Машина свернула на целину.
     - Э-эх, на свежем воздушке лафа-а…
     Отчим припечатал ногами пышную росистую траву и в образовавшийся круг постелил газету, на которой разместились бутылка, полколбасы и полбатона. Все это было мгновенно распечатано и разрезано.
     Алик сел по-турецки напротив отчима. Тот недовольно шлепнул себя по коленке.
     - Алька, что за фигня, чего ты мостишься, я тебе разрешал? Вставай давай!
     Алик не шевельнулся.
     - Давай, давай! А не то как дам в нос – так и выскочит матрос!
     Наш младший герой угрюмо встал, прислонился к багажнику.
     - Ну во, все хоккей. А теперь садись.
     Алик продолжал стоять, вперив жестяной взгляд в носки своих белых кроссовок.
     - Ну, и фигли ж ты кобенишься? А, не хочешь, не надо, я сам все схаваю, нужен ты мне сто лет…
     - А тачку я поведу? – С вызовом пробубнил пасынок.
     - Пушкин поведет, с Лермонтовым. Ну ты че? В гробу я видал ехать ночью. Э-эх, Алька… Я тебе по-дружески скажу, только ты не обижайся! – сопля ты голландская.
     Осушив стакан, отчим крякнул, сморщился, потом раскинулся в улыбке, поглотившей глаза.
     - Я сорок девятого года рождения!.. А ты… Ва-а-аще… Шантрапа…
     Красное, широкое и угловатое лицо отчима походило на клубничину сорта «Поздняя из Загорья». Как и у клубники, у него были усы, только не зеленые, а седые. И еще имелась лысина, прикрытая сейчас бейсболкой. Его жизненная траектория этого героя напоминала очертания мавзолея: от простого слесаря он – ступенька за ступенькой – взошел на должность заместителя главного механика завода, а потом постепенно опустился снова до слесаря, оставшись придатком к приобретенной в лучшие времена машине, стоически ожидая, когда его спровадят на заслуженный отдых.
     - Э-эх, Алька… - Продолжал отчим, грозя пасынку синим узловатым пальцем. – Ты ведь жениться хочешь, я знаю, ты думаешь – не знаю? Все знаю! А за тебя – ва-а-ще! – ни одна толковая девка не пойдет! Достанется тебе какая-нито лахудра – ни сиськи, ни письки… Да… Вот такушки и будет. Ты чего-нибудь петришь в любви? Да ни фига. Кирзовый лифчик видел? Во… То-то и оно… Так что не ерепенься, а не то я твои пятки… привяжу к твоим ушам!
     Довольный своим остроумием, отчим снова приложился к стакану.
     - Облезешь!.. – Глухо рокотнул Алик.
     - Чего-о? Щас как дам по мордам – так и выскочит мадам!
     - Иди ты!..
     - Иди ты! Иди ты прямо, прямо, прямо… Там будет большая яма. В ней сидит Борис – председатель дохлых крыс. Э-эх, Алька, я тебе по-дружески скажу, только ты не обижайся! – срань ты тропическая.
     «Жесть!» - В очередной раз подумал Алик. Так получилось, что он подумал это вслух.
     - Че-е-е? Жесть? А вот ты, Алька, семнадцать лет прожил, а знаешь, что такое жесть?
     Алик вскинул голову.
     - Жесть – это жесть!
     - Вот те и будет жесть… - Отчим засосал еще, занюхал, зачавкал.
     Над Аликом навис жестяной меч – призыв в армию. Чтоб отвести эту угрозу, Алик, конечно, думал идти учиться, но куда и на кого – представлял весьма смутно. Этот тинейджер, фэн Гарри Поттера, имел в ушах плеер, а в Интернете – ник «Рейдер», был также любителем триллеров и блокбастеров, сторонником байкеров, хакеров и диггеров, и хотел стать… не то менеджером, не то брокером, не то дилером, не то – хоть бы и так! – киллером. Главное – чтоб все было клево и супер, главное – влиться в правильную тусовку, чтоб оттянуться со вкусом. Гоните бабло – и все будет ништяк!
     У Алика были глазки плюшевого медведя, размазанный между щек нос, похожий на бункер рот. Алик и отчим составляли гармоническое единство, как язык и типун, или как задница и банный лист.
     - Вот те и будет жесть… - Не унимался отчим. – Думаешь, учиться пойдешь? Да куда тебя возьмут-то, у тебя ж не башка, а баклажка… Да… А вот мои руки – отчим воздел их – без дела не сидели… Ты видел, чтоб сидели? Ни фига… Вот те, - отчим глотнул еще, - и будет жесть… Думаешь, хоть слесарем возьмут, жесть гнуть? Да ни фига! Тебе только стружку возить. У тебя ж не башка, а баклажка!
     - Заколебал!..
     - Че-е? Ща как дам в торец, так и вылетит скворец! Посмо-о-отрим, как на турнике будешь…колебаться… а подойдет «дедушка»… иголку в заднее место засодит… так и подтянешься… Фигли ж делать… Вот такушки и будет… Эх, Алька… Я те по-дружески скажу, только ты не обижайся – хрятина ты, пупятина…
     - А ты-то кто?! – Губища Алика дрожала от гнева.
     - А я… ПУПОК! Я сорок девятого года рождения… А ты – орясина… Я спросил у ясеня: «Где твоя орясина?..»
     Промычав это, отчим попробовал встать, но тут же шлепнулся на четвереньки.
     - Вот те и будет жесть… И будет жесть… Э-эх… Суки рваные…
     Он все-таки поднялся, доплелся до «Жигуля», застыл, опершись об раскрытую дверцу… Наверное, он хотел разложить сидение, но руки уже не слушались. Издав утробно-жалостный стон, отчим кое-как втиснулся в машину, и, откинувшись на спинку, захрапел.
     Газета осталась белеть на примятой траве неприкаянной скатертью-самобранкой с бутылем, в котором осталась толика водки, и обкусанным бутербродом.
     Алик первым делом сдернул с отчима бейсболку и водрузил ее на законное место.
Жесть! Да, Алику обломилась подлянка, из-за чего он и пустился в этот путь, но сейчас… Сейчас… Сейчас… Сейчас… Что сейчас-то?... Ж-жесть!
     Спать рядом с этим жлобом? Жесть!
     Сидеть всю ночь на траве? Жесть!
     Алик потопал на гряду, словно с перевала можно было высмотреть ответ.
     Перед ним разливалась обширная долина – размашистой гаммой темно-зеленых, светло-лиловых, серовато-коричневатых тонов. Основой долины, ее становой жилой была река, с вечерним смирением глядящая из-за забрала обступивших ее ольховых кущ. Дорога плавно скатывалась в долину и, оседлав реку деревянным мостом, устремлялась к венчающей пространство черной зазубренной стене леса, над которой, в цепенеющем густо-синей прохладой небе, наливался золотистой кровью месяц.
     И никого!.. Лишь по отрывистым покрикиваниям и посвистам можно было догадаться, что в лугах притаились кулики.
Над таким пейзажем должен был царить Пан со свирелью, но возвышался Алик в бейсболке – словно Наполеон в треуголке.
     «Наполеон» потоптался, почесал прыщавую щеку, луженым взглядом проводил убегающую дорогу… и тут его осенило! Он поспешил обратно, подошвы белых кроссовок так и замелькали.
Какие там байкеры, хакеры и диггеры! Он сейчас станет сталкером! Он утрет нос этому лоху!
Упершись ладонями в бок «этого лоха», Алик напрягся, закряхтел, и, сдвинув того на соседнее сиденье, уселся за руль. С минуту он так сидел, сжав баранку, и шевелил губами, чувствуя, что чего-то ему не хватает. Наконец дошло – не достает допинга. Алик вышел, допил остаток водки, и, широко размахнувшись, запулил бутылку куда-то очень далеко. Потом снова залез в машину, откусил колбасы, деловито почавкал. Все! Зашибись! То-то завтра этот геморройщик вылупит моргалы, когда увидит, что они уже на месте! Наверно, скажет: жесть, жесть… А не фиг пену гнать!
     «Жигуль» фыркнул, дернулся и попер вперед – гордо, без страха и сомнения.

     Наш герой был уверен, что дорога сама приведет куда надо. Так оно поначалу и было. Позади остались сосновая гряда, мост, долина… Фары успешно боролись с лесной теменью, отчим храпел, свесив голову на грудь и Алик, полный безграничного превосходства, благодушествовал, вальяжно выставив локоть в открытое окошко (отчим исторгал миазмы). Все было ништяк, как вдруг – о, жесть! – фары высветили, что путь раздваивается: бетонные плиты дружно отклонялись куда-то вправо, а прямо простиралась обыкновенная лесная дорога, поблескивающая великолепной грязью.
     Алик вышел, в сердцах хлопнув дверцей. Жесть, жесть! – надо было бы послушать того придурка с кнутом! Наш герой какое-то время стоял, положив ладонь на капот, пока инстинкт не стал нашептывать под бейсболкой, что надо ехать прямо… Да, бетонные плиты стали пробуждать в душе Алика щекочущую тревогу, какие-то неясные, но нехорошие представления. Машина покорно двинулась прямо, и наш герой сразу ощутил все прелести рытвинно-ухабной езды. Дорожные ямы были заполнены водой, видимо, недавно здесь прошли хар-р-рошие дожди, если они вообще шли, а не топтались на месте. Под колесами шипело, сипело; машина колыхалась и бултыхалась, с натужным усилием пробиралась все дальше и дальше, Алик чувствовал, что его начинает мутить, но – усердие все превозмогает! – еще крепче сжимал руль. Ему пока что везло, каким-то чудом удавалось не засесть.
Мало-помалу, однако, Алика стало покусывать беспокойство. Прошла, кажется, вечность, а лес не спешил расступаться, и жестяная дорога не думала кончаться. Алик не знал, насколько продолжается этот гнойный лес – может, очень надолго, и стал с горечью подумывать, что предполагаемый триумф может и накрыться.
     Наш герой на мгновение погасил в салоне свет, чтобы лучше рассмотреть, что впереди – ему показалось, что лес кончился, но тут же он понял, что ошибся – перед машиной открывалась всего лишь могучая поляна. На самом-то деле это была вырубка, но наш герой не разбирался в таких тонкостях… Лунный свет обрисовывал сонмище древесной поросли, неровной, призрачной, похожей на орду странных растрепанных существ, среди которой высилось несколько тонких и очень прямых, как флагштоки, сосен. Видеть это было жутко, и Алик, снова включив освещение, поспешно двинул сквозь вырубку. Неожиданно ему послышалось что-то вроде протяжного крика и он, фигурально выражаясь, пришпорил машину.

     После вырубки дорога стала еще отвратнее. Грязь исчезла, но меж оплывших колей появилась гущина молодых березок, отчаянно хлеставших по капоту. Тут уж и козе стало бы понятно, что этой дорожкой сто лет никто не ездил, и что триумф над блаженно храпевшим отчимом накрывается, накрывается жестяным тазом… Что же двигало упорно двигавшего машину Алика? Наверно, только нежелание бросать начатое дело. Яростно вцепившись в руль вспотевшими ладонями, стиснув зубы, Алик с упорством слонопотама сокрушал березовый молодняк.
     И вдруг… И вдруг после чирканья и хлестанья уши резанула тишина.
     Машина заглохла.
     Алик обмяк, согнулся, как сломанная березка и уперся губами в руль. От досады он готов был грызть сию баранку.
     Это была жесть. Точнее, жесть. Или даже так: ЖЕСТЬ.
     Алик даже не попытался завести машину, чувствуя, что это бесполезно. Он – ого! – умел рулить, но едва ли мог отличить бензобак от воздушного фильтра. Оставалось одно – ждать, когда очнется отчим  и сдаваться на его милость. Ха, «на милость»… Отчим, конечно, лабух, но когда узнает, что пасынок сломал машину, загнав ее неведомо куда… Тут уж из Аликова носа сто матросов выскочит, да еще капитан в придачу!
     Скорбно, пыхтяще вздохнув, незадачливый юноша вылез из машины да и встал рядом, не решаясь отойти даже на несколько шагов.
     «Жигуль» с притараненными сверху удочками в чехле, обреченно исторгавший свет, был похож на какого-то диковинного зверя, запутавшегося в сетях березовой поросли. Справа и слева от заросшей дороги высились могучие древеса, лунный свет обрисовывал их крутые плечи, а сам полумесяц, царящий над заброшенной просекой, был грозен своей холодной остророгостью. Если б наш тинейджер знал зарубежную классику, ему наверняка бы припомнился Эдгар По.
     В смятении Алик оглядывался по сторонам… Прямо над ним нависала наклонно росшая сосна, ее ветви казались когтистыми лапами. Из чащоб доносились смутные волны легких вздохов, нашептываний, поскрипываний; острые, грозно-обволакивающие ароматы прелого, мшистого и смолистого терзали нежные легкие нашего путешественника…
     Он быстро убрался в машину, словно в ней мог быть недосягаем для вселенского ужаса. Как бы скоротать время, оставшееся до неотвратимой экзекуции? Включил плеер – не слушалось. Взял «Гарри Поттера» - не читалось, опустил книгу на колени. Да, Алику сейчас пушинка показалась бы гирей, мед – стрихнином, а «шанель» - слезоточивым газом.
     Если б он был уверен, что до кромки леса осталось немного, то плюнул бы и побежал прочь – а там будь что будет, глядишь, и помощь какая-нибудь подоспеет. Но до опушки явно было как до Марса.
Наш герой и в лесу-то раньше бывал только на опушках. Где под шашлычок клево бухать…

     Какое-то время он сидел просто так, вперившись в ветровое стекло и недоуменно пошевеливая губищами, как вдруг насторожился. Чувство дискомфорта вдруг усилилось – явно ощущался чей-то пристальный посторонний взгляд. Наш герой дернулся, приоткрыл рот… и тут же явственно услышал зловещий шорох. Из лесной темени выдвинулось что-то большое, бесформенное и заколыхало березовую поросль, казалось, что сквозь нее движется ходячий валун. Мгновение – и в свете фар эффектно возник потрясающе громадный медведь.
     Незваный гость, впрочем, сразу вышел из светового потока, стал сбоку от машины, да так немножко и постоял в ожидании приглашения и, расценив молчание как знак согласия, приблизился, вожделенно зашевелив носом. Его явно привлек доносящийся из салона запах колбасы. Алик отпрянул, прижавшись к отчиму, медвежий нос нацелился на нашего героя. Деликатно выждав еще пару минут, мишка потерял терпение и просунул голову в окошко. Из пасти капнула слюна, маленькие глазки косолапого глядели недоуменно и недовольно – что такое? Почему этот тип в кепке с выгнутым козырьком не отрезает кусок колбасы и не сует ему в пасть, а сидит, как какой-то тьмутараканский болван, округлив зенки и отвесив челюсть?
     Гляделки продолжались недолго. Мишка понял, что поживы ему тут не будет, разочарованно вздохнул, двинулся «на выход»…
     …Голова обратно не лезла!!!
     Косолапый рванулся, хорошенько тряхнув машину. Еще раз… Еще… Взревев, медведь дико задергался, «Жигуль» заходил ходуном, бейсболка упала с головы Алика..
     И тут все рухнуло, провалилось, улетело…

     Очнулся отважный сталкер лежа на жестковатых кустиках черники, голова была запрокинута, под лопатками теплели чьи-то руки. Алик приподнял голову и увидел прямо перед глазами лицо – белое, словно светящееся, похожее на спустившийся с неба молодой месяц.
     - Ну? – Послышался ровный глубокий голос. – Обожди рыпаться, полежи малость.
Улыбающееся лицо уплыло под небеса.
     - А где медведь? – Простонал Алик.
     - Лукьян-то? Ушел! Он почти ручной, людей не боится, вот до чего доверчивость-то доводит!
Алик попробовал встать, но получилось лишь сесть.
     - Не рыпайся, говорю! Спокойнее! Что у вас стряслось-то? Я этого товарища, - женщина показала на машину, - как облупленного знаю, чуяло мое сердце – что-то не так. Пошла вас искать, слышу – Лукьян ревет. Побежала бегом, а тут…
     - И это… Как это… Ты его освободила?..
     - Да элементарно – опустила стекло до отказа. Ты лучше скажи – что случилось? Лукьян вам поперек дороги встал?
     - Тачка заглохла…
     - Как это заглохла?
     - Ну это… Ехала… И накрылась… Бензина еще полно… Фиг ее знает…
     - Ну-у! Чудеса! Это не Лукьян, это леший вас ко мне не пускает! Какой противный леший! Фонарь есть? Нет? Ну что ж, попробуем обойтись луной. Ты, как я понимаю, Алик? А я Сташка. «Алик» - это по-полному «Альберт»?
     - Не, «Алексей».
     - Тогда давай я тебя буду звать Лехой, хорошо? А то «Алик» - это как-то по-блатному.
     - Ыгы… А у тебя что за имя?
     - Это уменьшительное «Станислава». Матушка покойная так назвала, она была из Белоруссии. Может, знаешь, «Песняры» когда-то пели: «Дык бяри ж Станиславу, каб сядзела на усю лаву. – Станиславу не хачу, бо на лаву не усажу».
     Алик сказал «ыгы», хотя советские песни знал не лучше, чем Гомера.
     Разговаривая, Сташка подняла крышку капота и низко склонилась над движком, исторгающим тепло и запах машинного масла. Потом, под успокоительное молчание, заглянула куда-то вниз...
     - Леха, чудес не бывает! – Воскликнула, наконец, она, поднимаясь с колен. – У тебя радиатор потек. Гнал, наверно, как скаженный, по колдобинам, сливная пробка от тряски и приотвернулась. Ведерко какое-нибудь есть? Не знаешь? Надо знать!
     Безо всяких церемоний Сташка выудила из багажника ведро.
     - Сиди, я скоро приду.
     Алик, пыхтя, все-таки попробовал встать, но ноги не держали, и он снова сел, прислонившись к сосне. Земля теперь казалась ему теплой, ствол за спиной – удобным, лесная мгла, разбавленная лунным светом, ласкала его взор, а шорохи и потрескивания – слух.
     Пришла Сташка, радиатор с наслаждением выпил воду, зачерпнутую в каком-то бочаге. Улыбаясь, новая знакомая с почетом усадила настрадавшегося Алика на заднее сидение, а сама взяла бразды управления. Перед этим она подняла висящую на рычаге сцепления бейсболку, повертела ее в руках да и, лукаво взглянув на Алика, водрузила на свою белую и крепкую голову. Алик проглотил этот факт не поморщившись… Еще он хотел спросить Сташку, где она научилась обращаться с машиной, но почему-то не спросил.

     «Жигуль» повернул обратно. Да, Леха, эта дорожка действительно никуда не ведет, теряется, надо было на вырубке сворачивать. Она, Сташка, сердцем ведь чуяла, что будет что-то такое… Что-то будет… Вышла на вырубку как раз тогда, когда «Жигуль» светящимся зверьком проскочил мимо поворота. Она и кричала, и руками махала – без толку! Ну, и двинула по следу. Машина все равно повернула бы навстречу. А вышло вот что...
     - Прикол… -  Констатировал Алик, растягивая губы.
     - Да уж, да уж… Встал ты, Леха, на прикол!
     Машина деловито плыла, слегка покачиваясь, и наш герой за Сташкиной спиной ловил кайф, теперь ему казалось, будто он в каюте океанского суперлайнера. Новая знакомая расспрашивал Алика о том, о сем, и тот постепенно разговорился, рассказал, почему он оказался за рулем. Станислава то вздыхала, то посмеивалась, но не стала ни хвалить Алика, ни ругать отчима. Вместо этого она принялась рассказывать о своем житье. Если б Алик поехал по бетонным плитам, то прибыл бы в гарнизон, где она служит медсестрою. Да уж, да уж! Служащая российской армии.
     Хорошего, конечно, мало. «Мало» - это вообще-то мало сказано. Представляешь, не отпускают ни лекарств, ни одноразовых шприцев, бинтов с йодом и то не выбьешь, приходится скидываться и тащиться в город закупать… Жесть, говоришь? Да уж, да уж, натуральная жестянка. А что поделать? Работу можно сто раз поменять, а службу просто так не бросишь. Да и ни к чему бросать. Только, думаешь, солдатики всегда благодарны? Поклеп ведь возводят – будто я им в компот подсыпаю порошок, после которого они не смогут ходить по девушкам. Вот удумают! По каким девушкам тут ходить – по лешачихам, что ли? Я их успокаиваю, а они свое: подсыпаешь, подсыпаешь, мы чувствуем! Ну и чего, спрашиваю, вы чувствуете? Покраснели, и ни бе, ни ме…А раньше и меня пытались снять. То один лапанет, то другой. Ну, леща им отвесишь – больше не лезут. Нет, надо им что-то подсыпать, чтобы зря не мучалась!
     - Леха, что это у тебя за железные бородавки на губе? – Вдруг спросила Сташка.
     - Пирсинг!
     - А что это такое?
     -У-у-у… Пирсинг!
     -А для чего это?
     -У-у-у… Для красоты!
     - А, «красота спасет мир». Все ясно.
     - Служил? – Снова раздался Сташкин голос. – Нет? Тогда айда к нам! Я замолвлю словечко нашему Малахову, тот – вышестоящему, тот – вышевышестоящему… Не пожалеешь! Воздух свежий, сортир холодный, на первое суп из оленины, на второе каша из топора. Тридцать три удовольствия!
     Алик надулся, напрягся.
     - Лучше вы к нам!
     - Спасибо, спасибо! – Расхохоталась Сташка. – Молоток!
     И больше Алика не доставала.
     Вскоре вынырнули звезды, обступив, казалось, машину – «Жигуль» выехал на открытое пространство. Повеяло необъятностью, величавой прохладой – не иначе как сквозь опущенное стекло ворвалось дыхание почивающего где-то впереди великана.

     - Вот и Лузговицы. – Сказала Сташка.
     В лунном сиянии показались корявые, спящие вечным сном избы. Где-то невдалеке хрипло забрехала собака, напоминая, что жизнь отсюда еще не совсем ушла.
     - Вылазь, Леха, мы дома.
     Наш герой неуверенно вылез и увидел, что кровля на соседней избе содрана и сквозь стропила просвечивают звезды.
     «Жесть». – Отметил Алик.
     Приветственно проскрипело крыльцо.
     - Постой, я сейчас.
     Сташка чиркнула спичкой, исчезла в сенях и вскоре появилась с керосиновой лампой в руке.
     - Теперь за мной!
     Ноги держали Алика плоховато, и в сенях он на что-то наткнулся, что-то упало, загремело – какая-то жесть.
     - Тихо, косолапый!
     Они вошли в горницу, Сташка поставила лампу на стол, покрытый исцарапанной клеенкой.
     - Присаживайся, будем трапезничать.
     - Так вот и живем, не обессудь! – Из кухоньки, расположенной за большим белым торсом печи, раздался Сташкин голос. – Для нас, последних могикан, электроэнергии жалко. Керосином запастись – и то проблема.
     - И чё, телевизор нельзя посмотреть? – С тихим ужасом вопросил Алик, осевший на старом гнутом стуле.
     - Ты бы еще про компьютер вспомнил! Нету, Леха, здесь ни телевизоров, ни компьютеров, и сотовые телефоны тут не работают.
     - Жесть!
     - Чего-чего? Какая жесть?
     - Ну это… Жизнь, говорю, такая.
     - Да уж, да уж… Но ничего, и похуже времена бывали. В этом доме, было дело, спали фрицы. Только вот, когда открыли зенки, было поздно…
     - Жесть! – Вырвалось у Алика.
     Сташка выглянула из кухни, удивленно посмотрела на него и снова скрылась, ничего не сказав.

     Вскоре на столе утвердился пузатый король – чугун с картошкой, да роскошная королева – посудина с ухой, да кокетливая принцесса – миска с солеными огурцами. Алик, хотя и был голоден, ел почему-то нехотя, словно боялся наткнуться на жесть в рыбе или картошке.
     - Ты давай лопай веселей! – Подбадривала Станислава, - Наша еда здоровая, никакой химии. Откормлю тебя за месяц как поросенка – матушка не узнает!
     Наш герой не преминул заметить, что в багажнике «Жигуля» полно жратвы.
     - Видела, видела! Спасибо! С таким бесценным грузом не пропадем!
     Алик разочарованно отвесил губу. Он ожидал большего восторга.
     Тем временем Сташка поведала, что в этой избе жили – доживали свой век дед да баба, которые ее приютили, а с некоторых пор хозяйкой стала она. Привела вот ее сюда судьба, индейка жареная, а она и не ропщет, скорее благодарна. Дети и внуки деда с бабой сюда носа не кажут – далеко и неудобно добираться, дачников тут нет, ну, охотники да рыболовы забредают… Гарнизон – наша надежда и опора! В пяти километрах отсюда. Без него мы как телята без коровы, или, скажем, как планета без звезды. Малахов, полковник бравый, бьется, чтобы нам свет снова дали. И отовариться есть где. Но, как говориться, и сам не плошай. Вот и держимся друг за друга.
     А в прошлом году нагрянули следопыты из Питера. Тут, если хочешь знать, в сорок четвертом самые бои были, в лесах железа больше, чем древесины. Что там стрелковое оружие – танки, увязшие в болотах, можно найти. А костей еще больше, чем железа… Вся надежда на опознавательные медальоны. Если внутри запись чернильная – плохо дело, все расплылось, а если карандашом – прочесть можно… А где хоронить? Местные власти и не почешутся, в нирвану впали, дрова у них и то приходится лбом выбивать. Ну вот… Подсуетились наш Малахов и отец Александр из Быстрикова (это где вам пастух дорогу объяснял), устроили братскую могилу в церковной ограде. Родным и потомкам тех, кого удалось опознать, сообщили, да трудно добраться в нашу глушь. Хоть и от Москвы, и от Питера не очень далеко, а все равно трудно. А тем, кто на Урале живет, в Сибири – представь? Такие вот дела…
     - А фигли ж ты тут живешь? Это ж жесть! Я бы на твоем месте свалил давно!
     - А я тут на своем месте! Прикипела! – Сташка встала из-за стола. – Пока мы тут живем, и Лузговицы живы…
     Она вышла. Алик озадаченно уставился в опустевший чугун.
     Из сеней послышался звук волочения, и наш герой увидел, как Станислава тащит отчима – в комнатку, отгороженную шкапом и серой волнистой занавесью.
     - Ну вот… - Устроив отчима и поправив половики, промолвила Сташка. – Давай, Леха, на боковую. Я завтра свободна, вам и подавно рано не вставать, но всему свое время. Вот тебе диван расстелен, разоблачайся и ложись. А я, так получается, спозаранщица. – Добавила она уже с печи. – Спать приходится часа четыре, пять в лучшем случае. На службу – пешком… Зимой – на лыжах… Да еще огород… Да еще… Всякое бывает. Ну, спокойной ночи. Спи сладко.
     Легко сказать – сладко… На диване было узко и жестко, обоняние тревожили туземные запахи старых стен, половиков, керосина… Недавние события возмутили, взбаламутили душу Алика, и успокоение сном не могло пробиться сквозь эту круговерть. Он закрыл глаза, но видел всё то же: пьяного отчима, закатное небо, лесную темень, скверную дорогу и… и!.. и!...и!... оскаленную медвежью пасть…
     Станислава тихо-мирно почивала на печке, отчим блаженно похрапывал за занавеской, и эта их безмятежность почему-то раздражала… Не хватало еще какого-нибудь сверчка! Алик откуда-то слышал про сверчков… И ведь дождался, дождался – из какого-то угла раздалась трель, похожая на частое тихое бульканье.
     Вдоволь наворочавшись, несчастный юноша решил не спать.
     Ночь, замоченная в росе, стала выцветать, линять, менять окраску: за окошками полиловело, потом посерело. Сизая зыбь, втекшая в избу, стала открывать предметы. Алик заметил, что внешняя стена тесом не обшита и в горницу выступают округлые бока бревен. Небольшая изба все же казалась просторной, как весенняя роща. Может, потому, что не была обременена лишним интерьером. Стол, да тройка несуразных стульев, да горка, по возрасту, наверное, ровесница Арарату, да шкап, не солидный шкаф, а косопузый шкап. Ну, еще диван с возлежащим Аликом, и рядом этажерка с кипой журналов.
     На шкапе, подобрав меха, дремал аккордеон. Откуда он здесь? Вряд ли дедо-бабкина собственность, наверно, Сташка откуда-то с собой притащила.
     А над Аликовым диваном висело ружье – заморенное временем, грустно-вытянутое, оно, похоже, давно не стреляло и вряд ли уж когда выстрелит.
     Утро уже вовсю втискивало в избу прозрачные, невесомые телеса, и с трепетной строгостью горела лампада в красном углу, золотя оклад на иконе Пресвятой Богородицы. Там, независимо от времени и времен, царил вечный день.
     Неожиданно Алик почувствовал, что вся баламуть как будто отстаивается, оседает на дно, что ужасные видения затягиваются ласковой кисеей…

     Солнце растормошило его уже после полудня. Алик полежал, приходя в себя, потом посидел на диване, потом влез в штаны.
     Тихо. В избе никого.
     Взяв со стула свою верную бейсболку, наш герой двинул на улицу.
     На щелястых ступеньках крыльца сидел отчим, сжав руками голову, похожую теперь не на клубничину сорта «Поздняя из Загорья», а на перезревшую сливу.
     - А где она? – Сдавленно спросил Алик.
     Отчим не ответил. Алик постоял рядом, ожидая, что он хоть что-нибудь скажет, но тот даже не посмотрел на пасынка.

     Лузговицы были полны какого-то вызывающе-непостижимого, бесконечно терпеливого, скорбного спокойствия. Тут не было палисадников, окна выходили прямо на улицу – одни были забиты досками, кое-как, сикось-накось, словно покидающим избы хозяевам лень было заколотить их как следует, другие смотрели на мир пусто и безлично, словно незакрытые глаза умерших. Посреди неожиданно широкой улицы высились столбы, они шагали… шагали теперь куда-то прочь, в какие-то одним им ведомые дали, покорно влача обесточенные провода. Эти столбы, морщинисто-бревенчатые стены, прямые простенькие наличники, связывающие избы друг с другом частоколы (там, где они еще стояли) – все было или потемневшее, или выцветшее, и с этим потемнением и выцветанием дерзко соперничала мощь буйно разросшихся, заполонивших деревню купырей. Они белоглавой ордой разгуливались по улице, они тянулись из-под завалинок, они возвышали непокорные зонтики над унылыми частоколами. Казалось, что деревня надела какой-то диковинный белый траур.
     Траур?..
     Саван?..
     Да какой саван может дышать горячей землей, медом, манить пчел и бабочек, ластиться к могуче-свободному ветерку? Нет, это – подвенечное платье, в которое вновь облачилась старая женщина, высохшая и костлявая, но с солнцем под сединами, дорожащая жизнью!
     «Жесть, жесть…» - морщил мозги Алик, обозревая окружающее из-под козырька черной бейсболки. Чуждым ему тут не был только голубой «Жигуль», стоящий под окошками. Кстати, он был отмыт – не иначе как Сташка постаралась.
     Из-за кущи купырей высунулась любопытная морда лохматой козы, а из избы, стоящей наискосок от Сташкиной, вышла какая-то бабуля в розовом платочке, да и встала у крыльца, с затаенным интересом глядя на Алика. Тот поспешил свернуть в проулок и за осевшими пряслами увидел Сташку. В зеленой косынке, из-под которой выбивались белые пряди, в зеленой майке и синих штанах она деловито работала тяпкой. Опасаясь, как бы Станислава его не припахала – возможна ведь такая жесть! – тинейджер юркнул за малинник, черканув при этом рукой по крапиве. «Жесть!» - мысленно прошипел он.

     За огородами стало ясно, от чего исходит величаво-прохладный дух.
     На Алика глядело огромное лицо озера.
     Песчаный берег, на котором стоял наш герой, был как бы озерным лбом, а тянущиеся позади Лузговицы – бревенчато-щепяным венцом. На песке лежал старый челн, похожий на темный короткий шрам… А по сторонам озерного лица возносился лес – этакие хвойные бакенбарды. Противоположного берега не было видно – казалось, губы озера в вечном поцелуе смыкаются с небом.
     Подул ветер, нагнал морщины на озерное лицо. Над головой Алика захлопали крылья – пролетели два лебедя-кликуна и плавно опустились на небольшой зеленый островок, обрамленный камышом, словно глаз ресницами.
     Да, ништяк теперь на целый месяц выплеснут за горизонт…
     «Жесть!» - подвел итог Алик и поплелся к машине, где лежал «Гарри Поттер» - единственно дорогое и близкое, что у него осталось.

     Предыстория этого, «жестяного», путешествия была связана с ГУМом, где Сташка, «вида в общем-то почти партизанского», нежданно-негаданно наткнулась на Аликова отчима. А ведь и не чаяла его встретить, давно потеряла из виду. Он-то ее еле узнал…
     Разговорились, и Сташка предложила ему провести у нее отпуск, захватив и пасынка.
     …Мать в толчки загнала Алика в «Жигуль», чтоб свежий воздух выветрил из отпрыска дурь.
     Но почему наш герой поддался, зная, что поездка будет ему в напряг, что путешествие окажется жестяным?
     Да всё Ленка! «Отказала мне два раза, не хочу – сказала ты»… Что там воздухом выдуть – Алик готов был в тартарары спуститься, чтоб память об этой телке пламенем выжечь!
     А что касается Сташки… то она приходилась Алику кем-то вроде сестры, потому что, как вы уже, наверное, догадались, была дочерью его отчима. Только тот, сколько ни загибал синие дрожащие пальцы, никак не мог с похмелья вспомнить, от какого брака.
     От второго? Нет, кажись от четвертого…

                Окончено 13 апреля 2008 г.