без названия

«… знаю, что есть где-то Свет…»


В рассветном тумане прохладного утра были слышны трели жаворонка. Солнце сквозь призрачную пелену светило мягко, словно просыпаясь и неспешно потягиваясь.
- Анна, ты? Осторожнее. Пригнись.
И безмолвная фантомная тень по ту сторону колючей проволоки присела на корточки.
- Милая, протяни руку к забору. Возьми. Это мясо. Это – мясо, слышишь? Съешь его обязательно.
Обтянутый кожей рот еле слышно прошелестел:
- Мясо? В лагере? Откуда?...
Через полминуты молчания ответ:
- Печень. Если вырезать ее у недавно умершего человека, то ее можно есть…
Маленький багровый кусочек мяса лег на вытянутую сквозь решетку скелетную руку. А следом – солнечный пушистый одуванчик.
Только здесь, из всего периметра Основного лагеря, разделенного на мужской и женский, в решетке не было электрического тока.
…В воздухе пахло болью, смертью и сожженными вчера ночью человеческими трупами…

*        *        *

- Тише, солдат, тише, родимый! Немцы недалеко, услышат – всем смерть настанет. Потерпи, касатик, до свадьбы заживет…
Говорю, а у самой руки дрожат, губы кривятся. Что делать-то, что? В лесу, вдвоем. Парнишка, того и гляди, Богу душу отведет. А в стволе патрон – один-одинешенек, встал в стойку, словно гончая, затравку почуявшая…
- Не смей! Не смей, слышишь?! Не умирай! Живи только… Пожалуйста…
На удивленно раскрытых, остывших зрачках солдата плясали, не таяли снежинки…
И у меня слева, под грудью, вишеньем спелым наливалось…
Не больно было. Ни капельки. Задыхалась только. От страха, наверное…

…И приснится же! Пот ручьем, как ледяная вода из горного ключа. К чему?... Вещий ли?
Или прабабушка на том свете помянула?
Надо бы на могилку съездить, поди, бурьяном все заросло…
А она, старушка чудная, безумно ведь любила одуванчики…

*        *        *

Спаси, Господи, и помилуй
души наши грешные,
сердца умягчи,
нрав кроткий сотвори…

Ибо не ведаем, что творим…


И да минует нас чаша сия…