По Чуковскому

Мы пугаем детей! - чтоб они были здоровы.
«Нельзя!» – орём так, что дитё подкидывает. Для эффекта подпускаем поближе. И залпом со всех орудий: «Кака!!».
Обморок нас не останавливает. Главное, цел внешне и как будто невредим внутренне. Чтобы оберечь и защитить, мы - ни перед чем. Доведём до заикания, до падучей. Пусть до совершеннолетия мочатся, но помнят, что к утюгу – «ни-ни», к розетке – «ну-ну-ну», а к печке – «ой-ёй-ёй!».

- Куда!? – ору я сынишке.
Занесенная над асфальтом худосочная ножка каменеет.
– Куда через дорогу?! – отдёргиваю. - Знаешь, что случилось с Ваней Васильчиковым?!
Сын мотает головой, шевелит цинковыми губами. А я на его глазах кроваво раскатываю Ваню по колёсам.
 
Ах, этот Ваня Васильчиков - неутомимая жертва, непотопляемая семейная легенда. Агнец, неоднократно приносящийся в жертву. Он сгорал на кострах и тонул в коварных водах унитаза. Резался до гангрен и выпадал из окон. Какие только кары не обрушивались на его неокрепший организм.
Дети росли, Ваня отдувался.

- Как? – восклицает бледный сынишка, обляпанный свежими кишками любимого героя. – Так он всё-таки умер?
- Что ты, - успокаиваю, - как же он погибнет, это ж Ваня Васильчиков!! В него хирургически вмешались и восстановили до следующих проказ.
Сынишка робко улыбается.
- А я знаю, – говорит. - Он не видел самосвала, потому что на прошлой неделе карандашом выколол себе глаз.
- Да, – смутно припоминаю я прошлую рассказку, – именно... А ещё, потому что не посмотрел, как я учил, направо-налево.
- Налево-направо, – поправляет меня педантичный сын.
- Ну, конечно же, налево-направо. Видишь, что происходит из-за невнимательности?
- А как же он шёл? - вдруг озадачивается воспитуемый. - Ему же форточкой отрезало ноги, когда он лез за вареньем!
- Ноги? – переспрашиваю. – Форточкой?
- Ну, да.
Сын смотрит выжидающе.
- Так, он на костылях, – говорю. 
- Без пальцев? - ужасается сынишка.
- Почему без пальцев?
- Ну, он же их сгрыз вместе с ногтями!
- Так это ж только на левой руке, - спохватываюсь. – А на правой...
- А на правой обломал, когда ковырял в носу, – подсказывает отпрыск.
- Пра-авильно... И потому пальцы у него короткие, но для ходьбы вполне пригодные.
- Понятно, - кивает сын. - На костылях, без глаза, с дыркой в животе...
- Чего это ты придумываешь? – говорю. – Какая ещё дырка?
- Которую ему прожгла «кола-кола», когда он выпил два стакана.
Сынишка явно обескуражен моей забывчивостью.
- Так это когда было-то? – говорю. - Её ж давно зашили!
- Вместе с горлом?
- А что с горлом? Напомни.
- Ну, когда Ваня взял папину бритву...
- А-а-а, - тяну я. – Вспомнил тоже - месяц назад. На нём же всё, как на собаке...
- А кровь?
- Что с ней?
- Ну, когда он бритвой перерезал артерию, кровь хлестала, как из свиньи, и вся вытекла.
- Так ему перелили.
- Из свиньи?!
- Ну почему ж из свиньи? Из другого мальчика.
- Из какого?! - бледнеет сынишка.
- А вот это, сын, – обнимаю его за плечи, – уже совсем другая история про мальчика, задававшего слишком много вопросов.