Про бабушку

               
             Считалось, что я – бабушкина любимица. Сама я ни на что не претендовала, и, практически не замечала особой разницы в отношении её ко мне по сравнению с её отношением к другим детям.  Но так считалось и никем не оспаривалось.
            Помню, как набегавшись, летом, возвращалась домой, уже не чуя ног от усталости, а ноги были в цыпках от постоянного бегания по траве, лужам, и прочим неудобьям. 
            Бабушка ставила тазик с тёплой водой, потом чем – то смазывала зудевшие ступни, протирала, и становилось уютно от всего – от заботы, от чистоты, от тепла.
           Помню, были у меня проблемы, связанные с влажным прибалтийским климатом – начинал развиваться ревматизм. О, это такая неприятная штука – как будто маленькие, но очень злобные червячки с острыми зубками начинают ползать внутри суставов, особенно в коленках. Покоя не дают, особенно ночью.
           Бабушка укутывала коленки какими- то шерстяночками, тёплыми, мягкими. Потихоньку боль утихала, можно было спать.
          Бабушка – мамина мама была маленькой, сухонькой, сгорбленной старушкой. Ни разу никто не слышал от неё не только грубого, а даже громкого слова. Сколько слышала я отзывов о бабушке – только «святой человек». А жизнь выдалась ей – ох, какая!
       Судьба связала её с дедом – Уткиным Егором. Деда я вообще не знала, т.к. раскулачен он был на самом старте коллективизации, сослан на Север. Там в ссылке и умер. А имел он какую – то мастерскую, где вязали чулки, может быть ещё что – то.
      Мастерская находилась в селе Прядчиха  Тверской губернии, где и жила большая семья Уткиных.
       Бабушка родила 10 детей. Сейчас попробую вспомнить хотя бы по именам, за хронологию не ручаюсь. Коля, Нина, Таня, Миша, Вася, Клава( моя мама), Ваня, Зоя, Женя. Возможно, был Толя, который умер в младенчестве. Таня умерла в возрасте 20лет, от порока сердца. Она была любимой маминой сестрой. Видно и меня назвали в память о ней. Понятно, какие занятия и удовольствия достались бабушке. А дед занимался своей мастерской, ездил в Москву за материалами, оборудованием, возможно развлечениями, отвозил готовую продукцию на реализацию. Была одна фотография деда - вполне респектабельный, интеллигентный, состоявшийся деловой человек.
       Когда деда арестовали и сослали, бабушка осталась с тремя последними маленькими детьми.  Мама к тому времени уже закончила семилетку и поехала в Ленинград, где  поступила в пед. техникум, скрыв своё непролетарское происхождение. Бабушка, чтобы как – то иметь возможность поддержать маму, приехала с тремя детишками (Ваня, Зоя, Женя) в какой – то совхоз под Ленинградом, устроилась там на работу. Жили в общем в бараке, среди разношерстной, порой даже криминальной  публики.
         Мама училась, иногда приезжала к своим в выходные. Бабушка соответственно нагружала её брюквой, морковкой – чем могла. Когда мама закончила техникум, у неё не было вопроса – куда поехать работать – только туда, где дадут жильё, чтобы увезти бабушку с ребятишками из проклятого барака. Это оказалась станция Надвойцы, в Карелии. Дали маме маленькую квартирку – комнатка и кухонька. Привезла мама свою ораву, бабушка зашла на кухоньку, села на скамеечку, а дверь в комнату оказалась приоткрытой, так рукой потянулась к двери, скромно заглядывая, спрашивает:- а там кто будет жить? Мама ей – Анна Павловна! У бабушки слёзы тихонько полились – не верилось ей в такое счастье.
           А потом мама вышла замуж, уехала в другой город, а бабушка осталась в Карелии, там осели и Ваня, Зоя и Женя. Очевидно, что не прошли бесследно для бабушки судьбы взрослых её детей. Коле пришлось скрыться из села после ареста деда, он был его правой рукой. Так про него никто ничего не слышал. Миша пропал без вести, Нина умерла тоже не от старости, Вася после войны остался инвалидом, где – то в пятидесятые тоже умер.
          А в 51-м родились три мальчика – три внука: у мамы – Женя, у Вани – Серёжа, у Зои –Саша.  Тут уж бабушке досталось по полной – ездила, как скорая то к нам – в Эстонию, то обратно – в Карелию. Потом уже окончательно осела у нас, с нами и переехала в Калашниково. Бабушка была верующей – а как же иначе? Когда жили в Эстонии – там была очень красивая русская церковь. Бабушка ходила туда регулярно и приносила мне просвирки – такие маленькие сухие кексики, абсолютно без сдобы, сахара и соли, т. е. пресные, как макароны. Но я с удовольствием их сгрызала, тем более никто больше не претендовал на такое «лакомство». А в Калашниково церковь была приспособлена под начальную утром и вечернюю вечером школу. Бабушка просто раскрывала маленький складень и молилась тихонько, ежевечерне точно знаю, потому что спали мы с ней в одной комнате. 
          Бабушка вела домашнее хозяйство – готовила, мыла посуду. Очень хорошо она умела прясть. Нитки из шерстяной кудели получались на удивление ровные и тонкие. Из таких ниток бабушка вязала носочки нам, а маме, помню, связала длинные чулки, каких в те времена купить было невозможно. А ещё бабушка делала коврики прикроватные. Это вообще – чудо  рукодельное. Собирались разноцветные тряпочки, из них нарезались квадратики размером примерно 2х2см. Эти квадратики сортировались по цвету, складывались один на другой стопочкой штук по 10 и прошивались насквозь для нерассыпания. Потом на плотную ткань (от старого пальто, мешковина) в определённом порядке, определяемом на глаз и в соответствии с задуманным рисунком, нашивались эти стопочки. Получалась весёлая рукотворная лужайка, на которую ноги сами просились.
        Вот так она и жила, тихонько, никого не напрягая своими заботами. Не помню, чтобы она хмурилась. Особого веселья не выражала, но постоянная полуулыбка – характерное выражение её лица. По утрам её мучил кашель – астма давала о себе знать. Моей заботой было снабжение её лекарствами. До сих пор помню названия – кодтерпин, парегорик, капли датского короля, анисовые капли. На той квартире прожили мы 3 года.  Отец затеял строительство собственного дома. По планировке была предусмотрена отдельная комната для бабушки – не дожила. Умерла 15 ноября, а в конце ноября мы переехали в новый дом.