Неустойчивое равновесие 1-3

I

– Когда я появлюсь в этом платье у Светки на дне рождения – она от зависти упадет, – Людмила от удовольствия даже прикрыла глаза. – Представляешь, я со своей фигурой, в облегающем ярко-красном платье, а в разрезе юбки видна нога не в колготках, нет, а в черном чулке с широкой резинкой. Как?

Действительно, на высокой, смуглолицей, с темными, задорными глазами, с черными, коротко остриженными волосами Людмиле такое платье будет выглядеть эффектно. Марина с этим была согласна.

Подруги сидели в небольшом уютном кафе. Они довольно часто встречались здесь, чтобы пообедать или просто съесть мороженое, выпить бокал золотистого шампанского, чашку кофе, чтобы поболтать, перебрать косточки знакомым и не знакомым, чтобы скоротать время. Тем для разговоров всегда было много.

   – Представляю ее Славку, – продолжила Людмила, источая веселый блеск из-под черных ресниц, – как он будет сальными глазами снимать с меня этот чулок и потеть – фу, противно.

– А что же ты тогда перед ним подолом вертишь? – засмеялась Марина.

– Да ты что? Никогда этого не было. Он мне противен: маленький, толстенький, с короткими руками – Карлсон какой-то, – всегда потный и сопит, как французский бульдог. И ноги у него такие же кривые, как у бульдога. Не понимаю, как с ним Светка живет? Брр, – повела плечами Людмила и сделала глоток уже остывшего кофе. – И в мыслях не было, чтобы его завлекать. Что я лучше не найду? Вон их сколько. Только брось взгляд – тут же прибегут.

– И не стыдно тебе? – Марина как обычно старалась не касаться этой темы.

– А что здесь стыдного? – Людмила сделала вид, что очень удивлена таким замечанием. – Жить надо так, чтобы жизнь была в удовольствие. – Она повернулась к подруге. – Вот ты, Марина, как живешь? Дом, как говорится, полная чаша, муж вон какое положение занимает. А вы хоть иногда спите вместе? Хорошо, можешь не отвечать, – Людмила немного помолчала, разглядывая рисунок на скатерти. – Ты хотя бы один раз взяла и изменила ему. Для начала можно в мыслях. Не отворачивайся, я дело говорю, – она положила свою руку на руку Марины.

Марина была недовольна таким ходом беседы, но промолчала.

– Хотя бы так почувствуй себя счастливой и независимой, – Людмила выпрямилась, расправила печи.

– Тебе хорошо так рассуждать, – вступила Марина в разговор, – ты и твой Петр одного поля ягодки, и понимаете друг друга. А меня за такие вещи Володька прибьет. Ну не убьет, – она невесело улыбнулась, – но закроет в доме, и мне даже с тобой нельзя будет встречаться.

– Конечно, если придешь со свидания и поделишься с ним своими впечатлениями, – Людмила, почувствовав слабую нерешительность в голосе Марины, перешла в наступление. – Да если бы ты знала, сколько жен изменяет своим мужьям – и ничего. – Людмила по-настоящему взволновалась, и черные, блестящие глаза ее гневно засверкали. – Мужья нам изменяют, а мы что, только в подушку будем плакать? Нет уж, фиг им! – Она решительно отодвинула от себя чашку с остатками кофе, словно готовясь к битве с неверными мужьями.
– Тише, ты, – нахмурила брови Марина, – на нас уже внимание стали обращать.

Действительно, немногочисленные посетители-мужчины внимание на них обращали и давно, но, не потому что Людмила стала говорить громче, а потому что две молодые, красивые женщины сидели одни, без мужского общества. Людмила отмахнулась от замечания.

– Ты вспомни, о чем мы мечтали, будучи студентками: «Выйдем замуж только по любви, с мужьями будем на равных, нарожаем детей». А что получилось? – Она смолкла, словно вспоминала, что же получилось. – Замуж мы вышли по любви: ты к своему Володеньке, а я к деньгам своего Петруши. – Мечтательно улыбнулась. – Вначале у тебя с Володькой любовь была жаркой – позавидуешь.

– Яркий костер быстро прогорает, – грустно вставила Марина.

– Это если в него дровишек не подбрасывать. Ревность – те же дрова в костре любви. Начнет ревновать тебя муж, может, внимания больше уделять будет.

– О ком ты говоришь? О Владимире? Он кроме работы ничего больше не видит. Ты изменяешь своему Петру, и он все про это знает, а внимания на тебя все равно не обращает.
Людмила молча кивнула головой, соглашаясь.

– Да, выбрали мы мужей – дома не бывают, – задумчиво проговорила она и вернулась к разговору о любви. – Петр вначале мне тоже нравился, но любить его так, как ты своего, я не любила. Мне больше по душе были его богатство: на свидание всегда приезжал на крутой машине, водил в шикарные рестораны, дарил дорогие подарки – ну как не полюбить? Но это тогда – а сейчас? Мы с тобой не только не на равных с ними, мы вообще отсутствуем в их жизни. Тебя твой Вован не замечает, хотя и держит в строгости, а мой знает, что я ему изменяю – и никаких эмоций. Реалии жизни!

Людмила замолчала, посмотрела долгим, отсутствующим взглядом в окно на уже покрывшиеся блестящими бирюзовыми листьями деревья, на нарядно, по-летнему одетых и по-летнему беззаботных прохожих.

– Вот и сбылась наша мечта, – с грустью подытожила она свои воспоминания.

– Ну что ты, Люся, так расстраиваешься? – вступилась за свои судьбы Марина. – Не так уж плохо мы устроились. А что мужья на нас не обращают внимания, так это сейчас у всех жен бизнесменов такая проблема. Не мы одни страдаем, – Марина одобряюще улыбнулась подруге. – Пройдет еще немного времени, они успокоятся, остепенятся и вернутся к нам. Все неприятности позабудутся, и все будет хорошо.

 – Когда будет хорошо? Когда состаримся? Меня это не устраивает. Нам уже под тридцать – жизнь проходит. Пока молодая, я хочу жить, хочу развлекаться, а не сидеть дома вечерами перед телевизором. Я иногда мужика какого-нибудь подцеплю, – все же разнообразие какое-то, – а ты? – Людмила допила холодный кофе. – Ты помнишь, как было весело, когда мы были студентками? На всех вечерах бывали, на все премьеры в театры ходили, – она немного приободрилась. – Слушай, а давай вечерами в театры будем ходить вдвоем, как вдовы, – в строгих темных платьях, на лицах строгие выражения, осуждающие не только улыбки, радость, а жизнь вообще. – Сто лет в театре не была, – и озабоченно поинтересовалась: – Твой-то тебя отпустит?

– Не знаю. Не спрашивала. Но он потребовал, чтобы до окончания выборной кампании я без охраны, особенно вечерами, никуда не ходила.

– Вот! Не знаю. Нельзя. И так все у нас. Нет, так прозябать невозможно! Надо менять такую жизнь. – Помолчала, думая о чем-то. – Сейчас бы выпить, но тоже нельзя: обе за рулем. Вот жизнь! – восхищенно воскликнула Людмила, – для души ничего нельзя.

Обе засмеялись, но смех был безрадостный.

– Тогда давай сходим днем в художественный музей, – предложила Марина альтернативный вариант, – там сейчас русских авангардистов выставили.

– Нет, вот туда я не пойду. Я их не понимаю. А ты что, от них в восторге?

– Там понимать нечего. Просто любуйся их фантазией, красками. Весь мир ими восхищается.

– Вот! весь мир их понимает – а я нет. Я даже у Пикассо не все понимаю. Мне кажется, что он смеялся и издевался над людьми, делал на них безобразные карикатуры, а теперь – это глубокие по содержанию высокохудожественные полотна, и все от них приходят в восторг. Тебе не напоминает это сказку о голом короле? Все видят, что платья нет, но сказать стесняются, чтобы не выделяться из толпы. Но всем поклонникам такого искусства в жизни почему-то нравятся красивые лица, стройные фигуры, а не перекошенные или треугольные. – Немного помолчала и продолжила: – Красота должна входить в тебя сама, как поэзия Пушкина, а не как стихи Мандельштама: пока их поймешь – вспотеешь.

– Красоты разные бывают: одни в простоте, а над другими думать надо – это тоже красиво. И что ты так на них ополчилась? Ведь и у Пикассо есть понятные картины, и у Мандельштама есть очень лиричные стихи с глубоким смыслом.

– Это у меня сейчас настроение паршивое, вот им и досталось. Но все равно, я на выставку этих авангардистов не пойду, мне будет скучно там, – она улыбнулась. – Не переживай так, подруга, через несколько лет у нас свободного времени не будет.

– Это почему же?– удивилась Марина.

– Сейчас мы считаем себя молодыми, а лет через пять или даже раньше, мы заметим, что стареем, и основательно займемся своим внешним видом. Вот тогда у нас появятся другие интересы, и скучать нам будет некогда, – весело разъяснила она подруге.

Им еще можно смеяться таким шуткам.

Они еще немного поговорили о высоком всемирном искусстве и о своем приземленном бытие и разъехались по домам, так и не решив, как можно изменить свою скучную, однообразную жизнь.

*  *  *
   
Попов Сергей был тяжело ранен недалеко от чеченского курортного поселка Серноводск. Сам поселок расположился в зеленой ложбине отрогов Сунженского хребта и был в стороне от дороги, по которой из Чечни в Ингушетию возвращалась его рота. Но именно оттуда, со стороны поселка, раздались редкие выстрелы из гранатометов и автоматов. Рота ушла вверх разыскивать стрелявших, а его, старшего лейтенанта, командира второго взвода, других раненых и троих убитых, погрузив в машину, отправили в госпиталь, который находился недалеко.

Затем лечение в Ростове-на-Дону. Здесь его, еще не оправившегося от ранения, посетили мать и отец. Отец, полковник, начальник снабжения дивизии, на другой день отбыл в часть, а мать еще неделю навещала его, а потом и она уехала домой. Через неделю, когда Сергей немного поправился, и был в состоянии передвигаться, он позвонил домой, но там никто трубку не поднял. Тогда он не придал этому особого значения, так как мать могла уехать к своей больной сестре в соседнюю область, а отец часто бывал в командировках.

Еще через пару недель его выписали из госпиталя, для продолжения лечения в одном из подмосковных санаториев. Перед этим его вызвал к себе начальник госпиталя: попрощаться, как ему передали. В просторном кабинете строгой госпитальной чистоты с окнами на запад играли лучи остывающего, по-весеннему яркого солнца, пробивающиеся сквозь ветки деревьев покрытых уже крупными бирюзового цвета листьями. Начальник сидел за широким полированным столом в белом халате и строгом, накрахмаленном колпаке. Кивнув на кресло, стоящее у низенького столика между окнами, он долго молча курил, рассматривая чистый лист бумаги.

– Ты человек военный, офицер, мужчина, – начал он, загасив сигарету в большой, синего цвета пепельнице, – и должен это встретить надлежащим образом. Нам об этом сообщили давно, но твое здоровье не позволило сказать тебе сразу – слаб был.

Начальник госпиталя открыл стол и протянул ему телефонограмму. Сергей уже догадался: что-то случилось с родителями. Буквы, написанные от руки, прыгали перед глазами, расплывались. С трудом разжал, ставшие вдруг пересохшими, губы.

– Это что?

– Читай, командир части звонил.

– Передайте Попову Сергею Ивановичу, что его родители трагически погибли. Похороны состоятся… – прошептал он написанное. – Это же почти месяц назад. Что случилось? Почему мне не сказали сразу?

В голове зашумело, все поплыло в сторону, затем надвинулось на него. Пришел в сознание от резкого запаха нашатыря. Дежурная медсестра, увидев, что больной открыл глаза, вопросительно посмотрела на начальника. Тот кивнул головой – идите.

– Извините. Что-то вдруг, – и он показал руками, как все это произошло.

– Ничего. Еще не окреп. Молодой – поправишься,– он помолчал. – Вот поэтому и не сказали тогда.

– Простите, как это случилось? – кивнул Сергей на лист бумаги.

– Я не знаю. Генерал звонил без меня. Секретарь записала. Я думаю, что тебе нужно съездить на пару дней домой, а затем – в санаторий. Договорились? Ну вот и хорошо. Извини, много дел. Операция. До свидания, – протянул он руку Сергею.

Приехав домой, Сергей узнал, что родители были убиты у себя в квартире, и что убийц не нашли.

– Убийство заказное, потому что убийцы пытали отца и что-то искали. – Объясняли ему в милиции. – Возможно, ваш отец был знаком с убийцами, так как, по всей видимости, он впустил их сам. Ни шума, ни стука никто из соседей не слышал.

– А соседи не видели, когда он пришел домой? Может они пришли вместе, я имею в виду, убийцу и отца.

– Нет, не видел никто. Отец закончил работу, и его отвез домой на машине шофер. Больше никто его не видел. – Следователь немного помолчал. – Дело запутанное. Убийство, по-видимому, связано с работой вашего отца. Ведь в его руках находилось все обеспечение дивизии. Здесь и оружие, и транспорт, и продовольствие. Ищем, – заверили его на прощание.

Чувствовал себя Сергей отвратительно – силы еще не вернулись к нему. Поэтому, он, оставив все на потом, уехал долечиваться в санаторий. Там он не спеша пытался составить план будущей жизни, которую он решил начать с розыска убийц и наказания их. Это его долг.

План. Это громко сказано. Он и понятия не имел, с чего начать поиски, с кем отец был связан, кто хотел его смерти. Была небольшая надежда на знакомых отца и на своих друзей, которые еще остались в городе. А наказание? Каким образом он их накажет? Но это все потом, а сейчас нужно набраться сил и – за дело.

К большому удивлению Сергея, ему присвоили звание капитана и признали негодным к продолжению дальнейшей службы в рядах Российской Армии. Подумав немного, он решил, что это даже хорошо. Не нужно будет больше уезжать из дома, бежать в атаку, стрелять, кого-то убивать. Где-то глубоко в душе у него и раньше появлялась мысль уйти из армии, но в слух он не решался ее высказать, боялся, что его сочтут дезертиром. А здесь, не спросив его, комиссовали. Значит, так кому-то угодно, решил он, сразу смирился с этим и начал переходить на «гражданские рельсы».

*  *  *

Коробов сегодня был в хорошем расположении духа. Он сидел на балконе своей дачи – дом в городе он не любил – и смотрел на открывающийся перед ним простор. Далеко, насколько мог видеть глаз, по берегам петлистой реки и небольших, заросших ивняком и камышом стариц простирались малахитовые луга, колхозные поля с зеленью хлебов, разделенные прямыми полосами лесозащитных насаждений, сбегающих вдали на невысокие холмы – все притягивало взор, не повторяясь и не выделяясь среди подобного. Голубая дымка на горизонте соединяла в единое целое небо и землю, а бегущие по лугам и полям тени облаков делали это единство реальным, осязаемым. Это была цельная картина русской равнины – убери что-либо или замени другим, и пропадет очарование простора, лежащего перед тобой.

Коробов любил этот простор и любил рассуждать о жизни, о перспективах своей карьеры, глядя на ласкающую взгляд мягкую красоту русского раздолья.

– Вот, Петя, посмотри туда, правее луга. Видишь лес, овраг, поле, на котором колхоз который год ничего не выращивает – забросил. Мне бы этот уголок, я бы там такое развернул!

Он мечтательно прикрыл глаза, вздохнул, налил себе дорогого французского коньяка, покрутил рюмку перед глазами, еще раз вздохнул и одним глотком осушил стопку.

До призыва в Советскую Армию, а точнее на флот, Коробов Владимир Митрофанович жил в деревне, а после демобилизации, уже учась в сельскохозяйственном институте, он лишь два или три раза в год приезжал в родное село. Его приезд был связан, в основном, с посадкой, прополкой и уборкой картофеля на приусадебном участке родителей, и заготовкой сена для коров. Как он не противился, распределение после окончания института он получил в свой родной колхоз. И отрабатывать бы ему государственные затраты на его образование на селе, и быть бы ему агрономом в своем родном колхозе до конца своих дней, если бы после выпускного вечера он и его два друга не избили на улице подвыпившего прохожего, сделавшего им замечание. Так как этот ночной гуляка был работником обкома партии, то их быстро разыскали и за разбойное нападение и причиненные тяжкие телесные повреждения потерпевшему друзей осудили.

Отсидев три года, Владимир в село уже не вернулся, а по рекомендации «братвы» из зоны устроился в городе. Нагрянувшая перестройка решила все проблемы с пропиской и работой. Начав свою карьеру у одного из местных авторитетов «бычком», он вскоре отошел от явного криминала. Благодаря своему крестьянскому упорству, трудолюбию и смекалке, он постепенно «вышел в люди», и скоро для многих сам стал авторитетом. Но стал он знаменитым в другом, не менее криминальном бизнесе, в торговле. Став владельцем многих магазинов, он связи с «братвой" не терял, что уберегало его от многих неприятностей.

Став богатым и уважаемым городским жителем, он не смог полностью избавиться от деревни: она сидела в нем глубоко и крепко и часто проявлялась в барском размахе – любил он все дорогое и чтобы напоказ. И к деревне он питал нежные чувства, но выдавал он это за любовь к природе. Как истинный житель села, он больше любил водку, простую русскую водку, которая обжигает горло, – чувствуешь, что пьешь, – но самая дорогая водка дешевле просто дорогого коньяка, поэтому он пил его.

– Эх, водочки бы сейчас, да зелененьким лучком зажевать, – мечтал Коробов, закусывая коньяк долькой лимона.

– Это мы сейчас организуем, – не очень охотно приподнялся его старый друг, односельчанин Петр Трофимович Санин, начальник безопасности самого Коробова и его фирмы «Линия Коробова», сокращенно «ЛинКор».

Это название, которое постепенно перешло в более простое «Линкор», но менее понятное для определения сферы деятельности фирмы, Коробов предложил сам. Хотя он и не служил на линкоре, но это напоминало ему о морской службе, которая прошла на Дальнем Востоке и, несмотря на матросские тяготы, оставила приятные воспоминания.

– Нечего не надо, – остановил начальника безопасности хозяин. – Это я так, помечтал.

Возможно, сегодня он и помечтал, но, с недавних пор, бывали дни, когда он действительно пил только водку и напивался допьяна. Санин знал Владимира с детства и раньше за ним такого не наблюдал. В молодости они пили и пили много, но всегда контролировали себя. Сейчас же Коробов иногда стал «отпускать тормоза». Наблюдая за ним в дни, когда он, словно стараясь забыться, опустошал рюмку за рюмкой, Санин терялся в догадках: «Почему Володька так много и мрачно пьет?» Видимых причин не было, а на вопрос «Зачем?», Коробов неизменно отвечал: «Хочу и буду», что не вносило ясности в разгадку такого поведения шефа. Но богатый опыт общения с другом детства говорил Петру: «Не торопись, скоро узнаешь причину. Придет время, и он сам все расскажет». Действительно, Коробов подключал своего друга-телохранителя к важным вопросам только тогда, когда уже принимал определенное решение или когда самостоятельно не мог найти выход из создавшегося положения. Владимир всегда решал проблемы быстро, даже стремительно. Сейчас же, по мнению Санина, решение неведомого ему вопроса слишком затянулось, и Коробов в любой момент мог перейти от коньяка к водке.

Но сегодня Коробов пил коньяк. Он доел лимонную дольку и продолжил свои мечтания.
– А ты помнишь, когда мы жили еще в деревне, как однажды мы пили кофе с самогоном. Кофе у нас водился, а коньяк в нашей деревне почему-то был с запахом клопов и успехом не пользовался.

– Помню, напиток был что надо, причем, чем больше самогона, тем лучше, – весело присоединился к воспоминаниям Петр. – Наверное, вся деревня перепробовала его. Да я и сейчас не пью кофе с коньяком – барское это пойло. А про кофе с самогоном, признаться, я забыл. Надо освежить воспоминания.

Коробов довольно рассмеялся. 

– Было время. А сейчас и коньяк не всякий нравится – заелись.

– Да, это точно, – поддакнул шефу Петр.

Помолчали, вспоминая годы юности. Затем Владимир вновь вернулся к своим прожектам.

– Петя, ты бы не прочь приобрести вон тот косогор с оврагом и леском, запрудить этот овражек, развести в пруду сазанов, окуней, щук, а на берегу, у леса, построить «Дом рыбака»? – Он оглянулся на сидящего Петра. – Сейчас ребята на Волгу ездят порыбачить, а то бы сюда приезжали всего за пятьдесят верст. Как ты думаешь, Петя, наведывались бы сюда на субботу и воскресенье мужики порыбачить?

– Если сазаны килограммов по пять будут ловиться, то от желающих не отобьешься, – засмеялся Петр, поддерживая своего босса.

– А поймать такую же щуку на спиннинг? Это же одно удовольствие! Не сетью – на спиннинг, – Коробов многозначительно поднял вверх указательный палец. – Представляешь? Щука мечется по пруду, удилище изгибается дугой, а ты то подтягиваешь ее к себе, то отпускаешь: пусть помотается, устанет. Потом, когда вытащишь, если, конечно, сумеешь, – Коробов улыбнулся, – как тебе будут завидовать! Поймать такую громадину на удочку – это тебе не мэром стать, – рассмеялся он своей шутке.

Владимир откинулся на спинку кресла, закрыл глаза, представляя уже пойманную щуку, а может кресло мэра, помолчал. Санин, зная, что Володька больше любит, когда его просто слушают, чем поддакивают, тоже молчал.

– Но ведь если и продадут этот участок, на котором всю жизнь, даже когда за ним ухаживали, ничего не росло, они потребуют, чтобы новый хозяин выращивал на нем этот долбаный картофель. Все его выращивают – и он должен! – Коробов, по-видимому, вспомнил молодость. – А я думаю, что организация на этом месте отдыха для состоятельных людей всем больше пользы принесет, чем выращивание какой-то там сельхозкультуры.

Он снова смотрел на овраг и лесок, словно там уже был «Дом рыбака» со стоянкой для машин, с сауной и бассейном с чистой и прохладной в летний зной водой.

– Но все это лирика. – Он сменил тему разговора. – Я не могу себя представить мэром такого большого города, как наш: это же надо будет столько работать! Депутат – это только болтовня, разговоры, а власти никакой. К тому же, можно всегда виновного найти, кто не выполнил то или иное решение думы, или кто не позволил принять нужный закон, а мэру уже не на кого вину перекладывать. У мэра хотя и забот невпроворот, но есть реальная власть, а власть многое значит. Даже большие деньги не сравнятся с властью, хотя большие деньги – тоже власть, но она тайная и не менее заманчивая. Но для этого нужны очень большие деньги – это не для меня. Но есть и другая власть – явная. Вот мне и хочется попробовать этой власти. Да и сделать кое-что для города я смогу. Хочу потомкам оставить память о себе, – он довольно и весело смотрел на своего будущего избирателя.

– Я полностью с тобой согласен, – Санин, заедая очередную рюмку коньяка бутербродом с красной икрой, наконец, решил вступить в разговор. – Написать закон просто, вот как его исполнить? – Бутерброд был большим, икра сочная. – Не напрасно ведь говорят: «Закон что дышло, куда повернул, так и вышло».

– Вот, вот, правильно ты понимаешь работу исполнительной власти, – засмеялся Владимир. Он оглянулся на Петра. – А ты все жрешь. Удивительно, сколько ты поедаешь, а не жирный.

– Энергии много трачу, – усмехнулся тот.

– И все на баб, на баб, – съязвил Коробов. – Сколько же их у тебя?

– У тебя не меньше, – ответил тот, продолжая жевать.

– Не столько же, как у тебя.

– Ну да, если те, которые тебе массаж делают, не в счет, тогда, конечно, меньше.

– Ладно, не будем уточнять, – весело ответил Коробов. – Сегодня воскресенье, день чудесный, и у нас выходной.

Он встал, прошелся по дощатому полу широкого открытого балкона.

– Мы с тобой должны съездить в Москву и найти там двух-трех специалистов, которые бы грамотно организовали и провели предвыборную кампанию. – Перешел он к теме о выборах, ставшей в последнее время дежурной. – Местным пиаровцам я не доверяю: могут двойную игру вести. Я Панову Льву Борисовичу, дорогу перехожу на выборах, а он заместитель мэра города, его Москва и все руководство области поддерживает, так что они могут здесь всех заставить работать на себя. Хотя я ему многим обязан, но пора уже выходить на самостоятельную дорогу. Сейчас у меня рейтинг высокий, и, мне кажется, самый раз попробовать пробиться в мэры в этот раз, потому что неизвестно, с чем я к следующим выборам подойду.

Владимир уселся на невысокие перила балкона, огляделся вокруг. Легкий южный ветерок шевелил его черные волосы, взгляд карих глаз безмятежно скользил по полям, по зеленому ковру луга, пробежался по изгибам реки; слегка скуластое лицо выражало его внутреннее состояние – удовлетворение жизнью.

– До чего же хорошо вот так сидеть, ничего не делать и смотреть на русские просторы, – сменил он тему. – Люблю среднерусскую равнину. Здесь есть все: простор, леса, реки и плывущие в даль облака, – он счастливо улыбался, довольный жизнью. – Даже картофельное поле мне нравится, но только смотреть на него, а не обрабатывать. Давай еще по маленькой, – обратился он к Петру и стал готовить себе бутерброд.

– Володя, ты не задумывался над такой, наверное, чисто русской особенностью: выпил – закуси. Вот ты зачем пьешь?

– Чтобы захмелеть.

 – Вот! Пьем, чтобы запьянеть, и сразу же закусываем, чтобы не пьянеть. В чем суть такой традиции. А?

– А ты, Петр, оказывается философ. Вот за то, чтобы это прояснилось, давай и выпьем.

Друзья выпили. Коробов задумчиво смотрел на проплывающие в голубом небе облака, белоснежные, до боли в глазах со стороны солнца и темно-серые с другой стороны. Они, подчиняясь неосязаемому здесь, на земле, гонителю-ветру бездумно и не торопясь, словно толпа послушных и обреченных странников, плыли друг за другом, сбиваясь в кучу у горизонта, и ничто их не могло остановить, изменить определенный им природой путь. Молчаливый, даже немного угрюмый своей монотонностью бег пятнистых облаков навеял грусть. Владимир тоскливо посмотрел на бутылку коньяка, и ему вдруг захотелось сбросить ее со стола и приняться за водку, но он не стал этого делать, только уныло вздохнул, отодвинул неприятные мысли в сторону, снова оглядел окрестные поля, извивающуюся по зеленому лугу речку, зеленую крышу недалекого леса.

– Жизнь не так уж и плоха, – невесело заметил он, задремавшему в тени брезентового навеса, Санину, – как ты считаешь, Петя, жизнь хорошая штука?

Петр поднял на него осоловевшие глаза и невнятно пробормотал:

– Шеф, я все. Я больше не буду.

Это развеселило Коробова, и к нему вновь вернулось хорошее настроение. Оставив разомлевшего друга в покое, он долго еще мечтал о своем близком и великом будущем, намечал планы реализации этой мечты. Солнце уже давно перевалило через свой зенит и по-летнему медленно катилось к далекому горизонту. Синяя тень от близкого леса подкрадывалась к тому самому оврагу, где могли водиться сазаны и щуки, но пока это все колхозное, то есть, ничье, весной овраг будет по-прежнему медленно съедать заброшенное поле, и никому до этого дела нет: подумаешь, поле исчезает, сейчас и не такое рушится.

– Послушай, начальник личной охраны, – обратился он к Петру, ошалевшему от жары и выпитого коньяка, – ты в состоянии поднять голову и посмотреть вон на тот бугорок, заросший кустами? Правильно, на тот. До него метров пятьсот, не более, и оттуда мы с тобой, как на ладони. Не думаю, что я сейчас кому-то мешаю, но когда закрутится предвыборная карусель, то, возможно, буду лишний в их обойме. Ты хорошо продумай безопасность мою и моей семьи, и организуй все на высшем уровне. Мы здесь гуляем без стеснения и зачастую с девочками, а из тех кустиков про это можно документально-художественный фильм снять, я уже не говорю о другой возможности.

Хотя и доверял Коробов своему охраннику, но, все равно, везде нужен хозяйский глаз.

– И еще к этому, – продолжал отдавать распоряжения хозяин, – баб теперь привози прямо во двор. С той стороны низина и не так видно, что здесь делается. Уяснил?

– Конечно, Митрофаныч, все обдумаем, все сделаем. Кусты уберем, забор сделаем выше, окна затемним.

– Вот и хорошо. – Владимир встал, собираясь уходить с балкона. – Надо искупаться. В бассейне вода свежая?

– Конечно, свежая. Сегодня утром ребята сменили.

– Да, еще к этому, ты мне массажисток блондинок привози, а то брюнетки мне Марину напоминают. – Он остановился в двери, подумал. – Насчет Марины: к ней приставь постоянного охранника, чтобы одна – никуда. Я сам ей объясню, зачем это нужно. Если охранников мало – набери еще.

Он начал спускаться по лестнице во двор, где его ждал небольшой бассейн с голубой водой, сверкающей бликами уходящего, но все еще жаркого солнца.

– Маловат. Нужно было делать больше, – пробормотал он, ныряя в уже успевшую согреться на ярком летнем солнце воду. – Но ничего страшного, это поправимо.

Вода освежала голову, и мысли в ней становились четче. Спортивная фигура – память о недавней молодости – легко рассекала воду, вздымая перед собой волну.

*  *  *

Анна Петровна Мещерская хоронила мужа. Ее, почти без чувств, вели под руки старые подруги, с которыми она когда-то работала. Она не понимала, что происходит, куда ее ведут, что за люди вокруг, кого там несут впереди в красном гробу. Временами сознание к ней возвращалось, и она вспоминала, что хоронят ее мужа, ее Антошу, любимого человека, зачем-то ушедшего от нее. Тогда она поднимала глаза к небу и шептала:

– Боже, за что ты меня так наказываешь? В чем я провинилась перед тобой?

Она имела право задать Богу такой вопрос. Восемь лет назад она похоронила своего единственного ребенка, своего ненаглядного сыночка Коленьку. Это неестественно, когда родители переживают своих детей. Кто это испытал, тот знает, как страшно первой бросать горсть земли на крышку гроба, а затем уходить, оставив их под толстым слоем сырой, холодной земли. Как страшно жить, зная, что их нет с тобой, нет на этом свете. Но тогда, восемь лет назад, она должна была жить ради мужа – муж ради нее. А сейчас зачем ей жить? Ради кого? Для чего?

И все, вот уже в который раз, плыло перед ней, все кружилось, ноги переставали слушаться, тело опускалось к земле. Ей снова подносили ватку с нашатырем, махали перед лицом платком, брызгали в лицо водой. И она опять с трудом переставляла ноги, не понимая, что с ней происходит, куда направляются люди, идущие с ней. И вновь она видела впереди себя гроб, и затуманенный взгляд доносил до сознания: хоронят ее мужа.

Снова она на краю могилы первая бросает ком сухой земли, и снова она слышит этот страшный глухой стук.

Теперь она совсем одна.

Анна Петровна не помнила, как она оказалась в больнице, не осознавала, что с ней делают, от чего лечат. Но через три недели она постепенно пришла в себя, и вскоре была выписана из больницы. Она вернулась в свою маленькую комнату в двухкомнатной коммунальной квартире, где провела с мужем последние пять лет. В комнате кроме стола, кровати и двух стульев ничего не было. Но и эти остатки мебели часто вырывали из памяти яркие пятна прошедшей и почти забытой жизни.

Ее счастливая жизнь закончилась с началом перестройки, когда люди, наделенные властью, потворствуя своим амбициям быть первыми, желая провести эксперимент над всей страной, одним взмахом подрубили под корень все устои, привычки, надежды простых людей.

Громадная страна, мощнейшая держава, которую не смогли победить ни гитлеровский фашизм, ни мировой империализм, не устояла под натиском своих же, жаждущих безраздельной власти «патриотов», их «сподвижников» и прихлебателей, жаждущих неограниченного богатства. Пока первые укреплялись в своей власти, подстраивали под себя демократию и законы, вторые грабили страну, отбрасывая ее народ за грань бедности, оправдывая это необходимостью создания нового общества. И эта грабительская идея обогащения любым способом, словно трехгранным русским штыком, пронзила всю страну сверху донизу – все, у кого была власть или сила, бросились расхищать имущество России. И расхитили.

   Так уж совпало, что к этому времени ее Коленька окончил школу с золотой медалью, и захотелось ему учиться в Москве, в физико-техническом институте. И она, и Антоша знали, как там трудно учиться, знали, что Коленька не отличался хорошим здоровьем, знали, что ему требуется хорошее питание, нужны деньги, которых у них теперь не было. Знали и отпустили: не могли погубить его мечту. Даже первый курс не успел закончить: не выдержал напряжения и скоропостижно скончался. Вот тогда и закончилась их жизнь. Нет, они не умерли, но и не жили. Ходили на работу на свой родной оборонный завод, хотя там делать было нечего, но специфика профессии не позволяла в их возрасте найти другую работу.

   Затем заболел Антоша. По новым порядкам, для лечения нужны были деньги и большие деньги: даже на болезни и смерти стали наживаться – раньше врачи лечили, а теперь стали зарабатывать деньги. Нужной суммы у Анны Петровны не было. Все деньги, что оставили родители после смерти и что они накопили сами, «сгорели», превратились в прах. Из ценного у них осталась лишь квартира «сталинка», хотя и на первом этаже, но в центре города. С трудом уговорила мужа обменять эту квартиру на меньшую с доплатой. Нашелся проходимец, некий Коробов, который, пользуясь ее безвыходным положением, сумел обставить дело так, что она с больным мужем очутилась вот в этой комнатке коммунальной квартиры. Денег полученных в качестве доплаты хватило лишь на один курс лечения. На бесконечное число последующих курсов денег не было, и муж стал медленно умирать. Протянул Антоша, уже инвалидом первой группы, еще четыре года и вот оставил ее одну.

Завод помог похоронить Антона, поставил памятник-пирамидку из железа – вот и все, чем могло отблагодарить разваливающееся предприятие сотрудника, проработавшего на нем больше тридцати лет.

   Подруги утешали ее: времена такие, у многих сейчас горе, многие не доживают до своего срока. Она понимала это, соглашалась с ними, но оплакивала лишь своих единственных. Весь мир для нее сейчас сузился до размеров вот этой комнаты, а ее общество – до сына и мужа, которые уже умерли, но по-прежнему были с ней.

Мысли путались в голове, то погружаясь в далекое прошлое, то возвращаясь в эту тесную комнату с окном, выходящим на грязный, запущенный двор.


II

Первый визит после возвращения из санатория Сергей нанес генералу, командиру войсковой части, в которой служил его отец. Генерал встретил его радушно, отменив все дела.
– Проходи, Сережа, садись, – генерал провел его за столик в угол кабинета и усадил в кресло. – Как здоровье? Позволяет немного употребить? Тогда нам сейчас организуют.

Он выглянул за дверь, что-то сказал.

Сергей единственный раз был в этом кабинете еще учеником выпускного класса, но хозяином тогда был другой генерал. Он плохо помнил ту обстановку: запомнился только вот этот огромный стол и зашторенная карта во всю стену.

– Как ты устроился? Помощь не нужна? – спрашивал генерал, разливая коньяк.

– Спасибо, у меня все есть.

– Мы сейчас помянем Ивана Павловича и Нину Васильевну, твоих родителей. Пусть земля им будет пухом.

Они выпили, помолчали.

– Хорошие были люди. Это я говорю не потому, что о покойниках не говорят плохо – они по-настоящему был во всех отношениях славными людьми. В последнее время мы очень сдружились семьями. Мы с женой в этом городе люди новые, знакомых никого, и твои родители очень нам помогли окрепнуть. – Он налил еще по рюмке. – Похоронили мы их со всеми воинскими почестями. Ты уже был у них?

Сергей кивнул головой.

– Спасибо вам. Там все хорошо. Памятник красивый.

– За что благодарить? За могильную плиту? Вот если бы мы их уберегли, тогда можно было благодарить. Не уберегли! – Генерал немного помолчал, затем поднял наполненную рюмку. – Выпьем за светлую память о них. Много хорошего они сделали. Вот тебя вырастили.

Дождавшись, когда Сергей выпьет, генерал выпил сам и пододвинул ему тарелки с бутербродами и с дольками лимона.

– Ты не жалеешь, что комиссовали тебя? – вновь заговорил генерал. – Может, на штабную работу пойдешь? Нет? Ну что же, выбор за тобой. Чем собираешься заниматься?

– Немного отдохну, осмотрюсь, потом устроюсь на работу.

– У меня есть и гражданские специальности, – перебил его генерал.

– Спасибо. Я буду помнить об этом. Но я хочу сам попробовать.

Сергей ни как не мог перейти к самому главному, зачем пришел сюда. Младшие офицеры, даже на гражданке, робеют перед старшими офицерами, тем более перед генералами.

– Может какая-нибудь просьба есть? Нужда в чем-нибудь? Деньги не нужны? – спрашивал генерал.

– Спасибо, все у меня, пока, есть. Единственное, что мне хочется сейчас, – решился Сергей, – узнать, кто это сделал?

Генерал встал, закурил, предложил сигарету Сергею, но тот отказался: после ранения врачи не рекомендуют.

– Никто точно не знает. Ведется следствие, но пока безрезультатно. Ни какой зацепки. – Он снова сел напротив Сергея. – Понимаешь, я человек официальный, поэтому, пока не доказано, я ничего утверждать не могу. Но, я думаю, кое-что ты имеешь право знать, как сын погибших. – Он загасил сигарету и продолжил: – В последнее время много оружия и снаряжения, предназначенного нам, куда-то исчезает, не доходит до дивизии. Но такая ситуация сейчас везде, не только у нас. – После секундной паузы он продолжил: – Мы с твоим отцом несколько раз говорили об этом. На пути движения оружия стоит много людей, даже в нашем городе есть гражданские организации, контролирующие перемещение оружия – демократия. Не только по бумагам исчезает, но уже и дошедшее до нас оружие теряется. Однажды, подделав документы, сменив охрану и убив начальника охраны, целый вагон с оружием угнали. Нам еще не сообщили о прибытии этого вагона, а здесь о нем уже кто-то знал. До сих пор не могут найти. – Генерал снова закурил. – Занимается пропажей вагона военная прокуратура и транспортная милиция, но расследование ведется как-то вяло, без напора.

Он прошелся по кабинету, поправил занавеску, прикрывающую карту на стене и продолжил.

– Твой отец, это его личное мнение, – подчеркнул генерал, – грешил на заместителя мэра города Панова и его подручного, ныне депутата Городской думы Коробова. Панов курирует такие вопросы, и многие документы идут через его канцелярию. Коробов, отсидев три года за хулиганство, вернулся в этот город, примкнул к криминальным структурам и активно там работал, но больше ни разу в милицию не привлекался, и никаких доказательств его преступной деятельности нет. Сейчас, став депутатом, он остепенился, развил бурную политическую деятельность и перешел в разряд уважаемых граждан города. Но, понимаешь, просто с таким прошлым покончить невозможно: остаются связи, долги, обязательства. С тех времен у него осталась, если можно так выразиться, боевая дружина, которая официально охраняет его самого, его магазины и офисы. Чем она еще кроме этого занимается – не известно.

Генерал подошел к окну, за которым, отзываясь на слабые порывы ветра, беззвучно шевелили листвой могучие деревья, пристально посмотрел на них, словно пытаясь узнать их мнение о происходящем в этом мире.

– Но, по моему мнению, если Панов и связан с этим, то он лишь передаточное звено в криминальной цепи, – продолжил он. – Сам он не способен такое организовать. Не его масштаба эти дела. Организаторы где-то там, наверху. Оттуда, наверное, и пришел приказ насчет твоего отца, а исполнителей найти сейчас не трудно. Исполнители знали, что Иван Павлович в тот вечер должен быть один дома, но Нина Васильевна раньше срока вернулась от тебя из Ростова. Убийцы уже пытали твоего отца, когда она неожиданно вошла, открыв дверь своим ключом, поэтому ее убили прямо в прихожей, чтобы не было свидетеля.

В кабинет заглянул адъютант.

– Разрешите?

– Что там еще? – недовольным голосом спросил генерал.

– Вам звонит командующий армии.

Генерал подошел к телефону у стола и долго слушал, изредка вставляя по-военному короткие слова. Положив трубку, генерал вернулся к Сергею.

– Давай выпьем за тебя. Пусть у тебя будет все хорошо.

– Спасибо.

– Пора прощаться, меня, как говорится, труба зовет.

У самой двери он остановился и сказал:

– Твой отец, наверное, что-то узнал. Он попросил у меня две-три недели, чтобы кое-что проверить, но, как видно, не успел. Мне он ни о чем не докладывал, но для убийц он стал опасным. А мать оказалась ненужным свидетелем. Вот такие законы стали в нашей жизни, – заметил он грустно.

Уже в приемной, пожимая руку, сказал:

– Заходи, если будет нужна помощь. Домой заходи. Телефон знаешь? Всего доброго.

Сергей поблагодарил и обещал заходить.

* * *

   В эти же дни Сергей навестил давнего друга их семьи Прошина Степана Ильича. Хотя он был старше отца Сергея, но они дружили семьями с давних времен. Это был первый командир отца после училища. Судьба то сводила их, то разводила по разным уголкам необъятного Союза, но в последние годы они вновь встретились. Степан Ильич вышел в отставку подполковником, уехал из небольшого сибирского поселка и поселился в этом городе. Спустя несколько лет войсковая часть отца была передислоцирована из западных республик, ставших независимыми государствами, в этот же город, и семьи увиделись вновь.

Сергея встретили радушно.

– Очень рады тебя видеть в добром здравии, – крепко пожимая руку, по военному бодро говорил Степан Ильич.

Мария Андреевна поцеловала Сергея и всплакнула:

– Сиротиночка ты наш. Боже мой, какое несчастье. Совсем один остался.

– Не нужно слез. Он же мужчина. Что ты здесь воду льешь? – Степан Ильич старался быть строгим, но сам зачем-то подошел к окну и стал смотреть на улицу.

Хозяйка дома продолжала рассматривать Сергея.

– Уходил в училище совсем мальчиком, а вернулся, действительно, мужчиной. Такой же, как отец высокий, стройный, а лицом весь в мать. Красивая она у тебя была, смуглянка…

Она вновь приложила платочек к глазам, молча постояла, успокаиваясь.

– Хоронили их мы из вашей квартиры, там и поминки устраивали, – начала торопливо говорить Мария Андреевна, будто боясь, что ей не дадут все сказать. – А девять дней и сорок дней со дня их смерти, мы отметил здесь, у нас. Скромно. Был генерал с женой, да ваши соседи по площадке, что рядом, – все забываю, как их звать. – Мария Андреевна махнула рукой и, вытирая слезы, ушла на кухню накрывать стол к обеду.

Во время обеда Сергей с удовольствием поглощал давно забытые им домашние кушанья. После обеда, за чашкой чая, перешли от воспоминаний к нынешней жизни.

– Ты еще не устроился на работу? – спросил Степан Ильич.

– Нет, еще не успел. Да я и не знаю, куда мне устраиваться. Специальность у меня, сами знаете, какая. Может переучиться на бухгалтера? – пошутил Сергей, – сейчас они в моде.

– Переучиваться – долго. Да и какой из тебя бухгалтер? У меня есть хороший знакомый – дачи рядом и мы часто вместе пьем водку. Ну и что же здесь плохого? – заметил неодобрительный взгляд жены. – Так вот, – продолжил Степан Ильич, – он когда-то работал в МВД в подразделении вневедомственной охраны. Затем открыл собственную охранную фирму. Представляешь, что это за работа? Охраняют всякие мелкие фирмы, – расплодились они сейчас, – частные предприятия, их руководителей, что там еще, я и не знаю. Если тебе такая служба подойдет, то я могу с ним переговорить. Он мне не откажет. К тому же, ты боевой офицер, воевал: они, таких как ты, уважают. У охранников зарплата неплохая, а работа не пыльная. Это только в кино сплошные перестрелки, убийства. В жизни значительно все спокойнее.

– Я, право, не знаю. Я думал о таком варианте, но еще не решил окончательно.

   Сергей давно не пил такой вкусный и душистый чай, поэтому он растягивал чаепитие и медлил с ответами.

– У меня есть еще обязательства перед родителями. – Он снова помолчал. – Хочу узнать, кто их убил?

– Все мы хотели бы это знать, но, ты сам понимаешь, наступили такие времена, что правду отыскать трудно. – Степан Ильич грустно смотрел поверх головы Сергея. – Желание похвальное, но я хотел бы тебя предупредить: будь осторожен, жизнь сейчас такая, что даже тот, кто никуда не высовывается, не может сказать, что с ним будет завтра. Эти люди, заправилы нынешнего бизнеса, почувствовав слабость власти, я даже сказал бы, поддержку их преступных действий, способны на все: они даже женщин не жалеют! С ними связываться опасно.

– И вы предлагаете мне охранять таких вот людей, если можно назвать их людьми?

– Не все же такие. Есть вполне нормальные, но нынче мода такая пошла – охранять себя. Попрошу Ваську, это тот, про которого я тебе говорил, он тебе спокойное место подыщет, например, охранять жену какого-нибудь бизнесмена, – Степан Ильич засмеялся, – или его любовниц, что бы никто на них не зарился. Денег у них много: на такие дела хватает.

Мария Андреевна со вздохом проговорила:

– Мир перевернулся. Все, что раньше было плохо – сейчас это хорошо. Как жить?

– Так и жить, как жили, – хмуро ответил Степан Ильич, и уже Сергею: – Если не можешь изменить мир, то принимай его таким, какой он есть, но с намеченного жизненного пути не сворачивай. Тогда будет и смысл в жизни, и твердая земля под ногами.

Степан Ильич налил себе чай и предложил Сергею.

– Не откажусь. Чай очень вкусный.

– Сам заваривает, никому не доверяет, – с гордостью заметила Мария Андреевна.

– Вам доверь – все испортите, – беззлобно проворчал Степан Ильич. – Этому меня научил один грузин, Бичико звали его – мальчик, на нашем языке. Это его так звали друзья, а вообще по документам он Автандил: у них часто дают при рождении два имени. Он какое-то время работал на чайной фабрике титестером, чай дегустировал, вот он меня и научил выбирать чай и заваривать. – Степан Ильич задумчиво вздохнул. – Давно это было. Я тогда капитаном был, а он подо мной, как и твой отец, лейтенантом ходил. Но они, кажется, не встречались, в разное время у меня служили. – Он встрепенулся. – Что это мы в лирику ударились. Так как решил, пойдешь в охранники? Подумаешь? Ну, думай. Надумаешь – звони.

На этом разговор о работе был закончен. Пора было прощаться, и уже скоро Сергей качался в дребезжащем, пыльном трамвае по дороге домой.

*  *  *

Несколько дней подряд Сергей навещал друзей, знакомых, как своих, так и отца. Не задавая прямых вопросов, он пытался хотя бы что-нибудь узнать о причинах гибели отца, но никто ему ничего нового не сказал. Догадывались, что это связано с его работой, говорили, что он слишком настойчиво и открыто искал похитителей оружия, снаряжения, предполагали, что он что-то узнал и за это поплатился жизнью своей и жены. Но ни одного имени. На тонких ниточках покачивались имена Панова, заместителя мэра города и Коробова, крутого бизнесмена, а с недавних пор и известного политика.

Решив, что таким путем он ничего не добьется, Сергей позвонил Прошину.

– Степан Ильич, здравствуйте, – он представился. – Я, кажется, уже созрел для работы охранником или телохранителем какой-нибудь собачки у нового русского, – пошутил он.

Прошин, расспросив его о жизни, обещал перезвонить, как только решит вопрос о трудоустройстве.

«Хорошо бы попасть в охрану Коробова. Глупо, конечно, надеяться, что кто-нибудь мне все расскажет, но там я буду вращаться среди ребят, которые связанны так или иначе с братвой, а те знают многое. Может, через них что-то узнаю?» – размышлял Сергей.

Еще через неделю он сидел в кабинете Антонова, бывшего майора милиции, а сейчас директора частного охранного предприятия.

– Я уважаю Степана Ильича, и с твоим отцом встречался несколько раз, но поближе познакомиться не довелось. Мне жаль, что так произошло с твоими родителями, – он помолчал, порылся в бумагах. – Хочу тебя пока определить в охрану небольшой фирмы. Там спокойно. Тебе после ранения будет самый раз.

– А нельзя ли на фирму Коробова устроиться? – перебил директора Сергей. – Знаете такого?

– Конечно, знаю, – Антонов внимательно посмотрел на Сергея. – Почему именно к Коробову?

– Мне знакомые ребята говорили, что фирма у него солидная, и платят там хорошо.

– Да, фирма у него солидная, и платят хорошо, но у него своя служба безопасности. Правда, мы поддерживаем, так сказать, дружеские отношения с его «секьюрити», и вчера мне сообщили, что всеми уважаемому Коробову Владимиру Митрофановичу срочно требуются охранники. Лет пять тому назад его уважала только местная братва, а сейчас весь город, – пояснил Антонов, – и поэтому он, как я понимаю, для придания себе большего веса, решил усилить охрану своей персоны. Ты хорошо знаешь Коробова?

– Совсем не знаю. Я почти десять лет не был в городе: училище, служба, Чечня. Мальчишкой я не интересовался всеми уважаемыми людьми, а в эти дни, что я вновь здесь, еще его не узнал.

– Это не беда. Узнаешь.

Антонов открыл стол, нашел какую-то бумажку.

– Ему требуются охранники по охране – тавтология какая-то – офисов. Ну что, идешь к нему? Хорошо. Там у тебя будет непосредственный начальник Санин Петр Тимофеевич. Здесь все записано, где его, Санина, можно найти. – Антонов протянул Сергею бумагу. – Скажешь, что от меня. Хотя, я сам ему позвоню.

Антонов сидел, не прощаясь с Сергеем, что-то рассматривая на своем столе. Сергей, не зная, как поступить, начал читать врученный ему кусок бумаги.

– Ты, наверное, будешь искать убийц отца? – наконец промолвил Антонов и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Любой мужчина на твоем месте поступил бы так. Особой помощи я не обещаю, но чем смогу – помогу. У меня остались связи в милиции, кое-что я сам смыслю в этих делах. Обращайся, хотя на многое и не рассчитывай. И действуй осторожно, – добавил он, – опасное это занятие.

Разговор этот он начал потому, что о помощи Сергею в этом деле его просил Степан Ильич, а ему он не мог отказать.

– Конечно, я хотел бы узнать, кто это сделал, но я понимаю, что это не просто и опасно, - согласился с ним Сергей.

Антонов встал, давая понять, что разговор окончен. На прощанье он вынул из кармана визитку.

– Позвони, когда устроишься, буду рад тебя слышать.

Они попрощались.

*  *  *

   Узнав, что Антонов предлагает им Попова Сергея Ивановича в качестве охранника, Санин насторожился и после секундной паузы спросил:

– Он что, сам к нам напросился?

Пауза и последующий вопрос заставил опытного Антонова промолчать о просьбе Сергея.

– Нет, он пришел ко мне, а ты как раз попросил подыскать тебе хороших ребят, вот я и решил его направить к тебе. Он боевой офицер, воевал в Чечне, был там ранен.

– Лады, пусть подъезжает, посмотрим на него.

Сразу после этого разговора Санин отправился к Коробову. Дождавшись, когда тот освободится, он зашел к нему в кабинет.

– Володя, – они были одни, и субординацию можно было не соблюдать, – к нам в охрану сватают Попова Сергея Ивановича. Догадываешься, кто это?

– Попов? – Коробов думал недолго. – Это не сын ли убитого полковника?

– Я точно не знаю, но вряд ли в этом городе найдется его тезка в офицерском звании.
– Только этого нам не хватало. Сам нас нашел?

– Да вроде бы нет. Его Васька Антонов направил к нам. Я его просил подыскать нам несколько человек, как мы и договаривались.

Коробов ходил по кабинету вдоль окон, выходящих во двор, который по его указанию был очищен от мусора и заставлен детскими качелями, горками, песочницами с желтым песком – реклама, и посмотреть в окно приятно.

– Как ты думаешь, сынок что-то накопал, или случайно, как ты говоришь, вышел на нас?
– Кто его знает, но Ваське я пока верю.

– Не нужна нам еще одна головная боль перед выборами. Это даже не боль будет, а конец всем моим планам, если он что-нибудь узнает.

– Можно отказаться от него, так как причина есть – его ранение.

– Его ранили в Чечне? – спросил Коробов и неожиданно изменил свое мнение. – Это нам может пригодиться. К тому же, так он у нас будет на виду. Если решил, то копать он будет в любом случае, а здесь мы, при необходимости, поможем выбрать ему направление, – усмехнулся он. – Может, он нам еще помогать будет. Уяснил? – спросил он своего главного телохранителя. – Так что принимай, но посматривай за ним, чтобы ничего интересного не пропустить. Для начала направь его в автомагазин: далеко от нас, и директор там надежный. Только директору подробности знать не надо.

– Конечно, пусть присматривает за ним, скажу, что мы хотим его в будущем к себе в центр взять. А это ты хорошо придумал. Придет время и можно будет ему намекнуть, под кого копать, – довольно улыбнулся Петр.

– Примерно так. И еще, там ребята пригнали новую «чистую» «Шкоду» «Фабиа». Ты покажи Марине, если понравится, то оформи на нее, а ее старую машину отремонтируйте и продайте. Не забудь стекла затемнить. – Он немного подумал. – Вот еще что, Попова определи на место Николая Смагина, а его приставь к Марине. Он культурнее других, а я не хочу, чтобы Марина матом ругалась, – засмеялся он.

– А ты думаешь, что она не умеет? – подыграл ему Санин.

– Пока на меня не несет, значит, не умеет. Научится – достанется и мне. Ну все, ко мне должен юрист прийти. Позови, если он здесь. А затем мы едим в думу, не забыл?

Санин вышел из кабинета и пригласил юриста заходить.

Коробов поздоровался с юристом, показал на стул у длинного стола.

– У меня сейчас мало времени, поэтому я заранее приготовил бумагу, где все расписал. Дело в том, Александр Васильевич, что я хочу составить завещание на случай моей смерти, в котором свое имущество я завещаю вот этим людям, – он протянул юристу бумагу, – ты их знаешь. А вот этой женщине – небольшой магазин: я перед ней в большом долгу. Жене – дом в городе, дачу, супермаркет и магазин одежды «Новый стиль», Санину – автомагазин с мастерскими, ну и так далее согласно этому небольшому списку. Мою часть компании, конечно. Все остальное, что не включено в список, раздели между отцом и братом примерно поровну по стоимости. Там кое-что уже за ними записано – оставь это без изменения. – Пока все. Подготовишь – тогда и отредактируем.

– Владимир Митрофанович, что это вы вдруг о смерти заговорили, – искренне удивился юрист. – Рано вам еще о ней думать. – Он пододвинул к себе бумагу, просмотрел ее. – Такая компания развалится!

– Времена у нас такие, что думать о смерти никогда не рано, – с грустной улыбкой ответил Владимир, и подумал: «Если действительно со мной что-то случиться, то компания моя распадется в любом случае, и помогать в этом будут самые близкие мои соратники, которых я внес в этот список. С завещанием между ними хотя бы ругани не будет».

После минутного молчания, продолжил:

– О завещании никто не должен знать. Ну все. Мне надо ехать в думу. Если вопросов нет, то до встречи через два дня.


III

Тополиный пух давно откружил, отметелил. Серый, дымчатый небосклон источал жару, от которой нигде невозможно было скрыться. Город, поощряемый этим небосклоном, медленно и старательно высушивал людей раскаленным асфальтом и разогретыми каменными громадами зданий. Даже в зеленых, по-летнему заросших городских парках и скверах с подстриженными пыльными деревьями и кустами, чувствовалось присутствие огнедышащего каменного монстра. Зато как приятно вырваться из палящего зноем города и окунуться с головой в тенистую, дышащую влажной свежестью рощу, походить босиком по мягкому луговому ковру, искупаться в прохладной, незамутненной реке с песчаным дном или в освежающей тело и мысли голубой воде бассейна.

Марина и Людмила при первом же удобном случае выезжали на дачу Коробова. Хозяин появлялся только в воскресенье, и то не всегда – работа. Но когда он приезжал, он часто говорил:

– У меня будут важные гости, и мне бы не хотелось, чтобы они вас здесь видели.

– Знаем, какие у вас будут гости, – незлобиво возмущалась Людмила.

Но на это время подруги всегда возвращались в город.

В один из дней, когда на даче, кроме них никого не было, – охрана не в счет, – Людмила вернулась к давнишнему разговору.

– Помнишь, Марина, как-то в середине мая я тебе предложила немного развеяться? Ну, сделать «левую ходку», изменить мужу.

Подруги, спасаясь от жгучего солнца, лежали под полотняным навесом на площадке у бассейна.

– Ты о чем, Люся, о какой измене говоришь?

– Об измене своему мужу, который, я точно знаю, на тебя внимания совсем не обращает, тем более в постели, – Людмила, щадя подругу, выбирала слова помягче.

– Я и думать об этом не думала.

– Жаль, а я надеялась, что ты когда-нибудь решишься. – Помолчала, лениво обмахиваясь журналом. – Я не понимаю, почему нет? Ты почувствуешь вкус к жизни, к свободе, взбодришься. Ты будешь совсем другим человеком.

– Шлюхой? – перебила ее Марина.

– Ну зачем ты так? – Людмила даже немного обиделась. – Не будем ссориться, – миролюбиво промолвила она после короткого молчания и продолжила: – Ты не думала, а я думала о твоем житье-бытье.

– Ну и что же ты придумала? – стараясь быть безразличной, спросила Марина. – Тебе теперь надо строить планы для меня и для моего телохранителя, который будет сопровождать меня повсюду.

– Я придумала прекрасный план! – Она повернулась к Марине. – Когда мы будем в городе, я возьму на себя твоего хранителя, а тебе мы пригласим мужчину по вызову с квартирой. На один час.

– Ты думаешь, что говоришь? – Возмущение Марины не знало предела. – Может тебе и нравится такое, но меня уволь от этого.

 – Успокойся, успокойся. Значит, этот вариант не подходит. – Люся была немного разочарована. – Между прочим, чтобы ты знала, я этим не пользуюсь. Нужды нет.

– Ну, вот видишь, сама не пользуешься, а подруге предлагаешь.

– Хорошо. Рассмотрим другой вариант. Не по вызову – по любви. Ты едешь в какую-нибудь глушь на окраину города и там «снимаешь» понравившегося тебе мужика.

– Хрен редьки не слаще, – Марина не желала об этом говорить.

Но Людмила, увлеченная своим проектом, не слушала ее и продолжала:

– Постоянного любовника тебе заводить нельзя, – серьезно рассуждала она, – опасно. Где-нибудь проколитесь. А разовые левые ходки – ничего страшного.

– О каких ходках ты говоришь? – возмущалась подруга. – Я даже познакомиться не смогу, – сказала Марина, не поднимая глаз, точно чувствуя себя виноватой.

– Сможешь. – Людмила, предвкушая близкую победу, перешла к деталям. – Немного выпьешь – от выпитого ты смелеешь, я знаю, – наметишь цель, бросишь на него несколько взглядов и, если он первый не подойдет к тебе, подойдешь к нему сама. Покалякаете немного, – тема значения не имеет, можно даже о погоде, – и он тебя пригласит к себе. Я уверена в этом.

– Ты рассуждаешь так, как будто я уже согласилась на твой дурацкий план и уже бегу мужика искать, – Марина противилась, но как-то нерешительно.

Людмила готова была праздновать победу, но Марина вдруг сказала:

– Ну, пошутили, и хватит. Давай сменим тему.

Людмила разочарованно замолчала.

– Как хочешь. Нет, так нет. А я уже на твоего охранника глаз положила. Так с ним захотелось посидеть, поговорить душевно, а ты все испортила. Ведь ты меня знаешь, – снова повеселела Людмила, – я добро людям делаю, но не бескорыстно.

– Успокойся: можешь забирать моего охранника на все ночи.

– Нет, ночи меня не устраивают. Ночами я сплю дома, – почему-то грустно ответила Людмила.

– Вот женщина, ей мужа мало, – восхитилась Марина, – еще мужики нужны.

– Ты что-то не очень внимательно меня слушаешь, подруга. С мужем я сплю, а любовью занимаюсь с другими. Уяснила?

– С тобой не соскучишься.

Людмила засмеялась.

– Вспомнила про одного своего мужчину, с которым я не так давно встретилась. В те дни мне стало скучно и тоскливо, и я поняла, что пора искать кого-нибудь: удовольствия от мужа все равно не получишь.

Она вздохнула, посмотрела с улыбкой на Марину, которая внимательно слушала ее, и продолжила:

– Так вот, в тот день я возвращалась домой пешком и у самого дома встретила Димку. Ну, помнишь, в университете одно время я с ним дружила? Обрадовалась я ему. Разговорились, я пригласила его домой, там мы слегка отметили нашу встречу, вспомнили нашу молодость, дружбу. Я разговорами и воспоминаниями потихоньку подталкиваю его к постели, а он ни в какую. Уводит куда-то в сторону, начинает подробно рассказывать о своей работе – нужна она мне. – Она помолчала, припоминая подробности. – Я решила, что он не догадывается, и стала ему намекать почти открытым текстом. Догадался. Вскочил, посмотрел на часы, сказал, что дома жена уже приготовила ужин, и убежал. Такого позора я давно не испытывала. – Немного помолчала, глядя на голубую рябь бассейна. – Смешно и грустно: есть еще мужья, спешащие к женам, хотя бы на ужин.

Она замолчала. По выражению ее лица было видно, что ей грустно, но ни как не смешно.

– Я смотрю, у тебя мужиков было – пруд пруди, и все разные. Никаких принципов у тебя нет.

– Почему же? – Засмеялась Людмила, – я всегда придерживаюсь своего принципа: выбираю я.

Она встала, прогнулась в спине, потянулась, подняв руки над головой, и вернулась к прерванной беседе.

– Ты все же подумай о моем предложении, – сказала Людмила, бросаясь в теплую воду бассейна. – Сразу не отвергай. Я уверена, что потом ты будешь меня благодарить.

Марина ничего не ответила, и разговор на эту тему прекратился.


*  *  *

Работу в автомагазине на окраине города Сергей принял как должное, потому что при приеме на работу какое-то определенное место ему не обещали. Санин представил его директору и администратору магазина, те объяснили его обязанности: следить за порядком в торговом зале и при необходимости во дворе и в мастерских. Работать с десяти утра до семи вечера, один общий выходной в воскресенье, другой – по графику. При чрезвычайных обстоятельствах возможно дежурство ночью, но это потом, когда у него будет разрешение на ношение оружия.

Сергей не возражал, так как эту работу он считал временной. Знакомство с работающими в охране ребятами, так или иначе связанными со всеми охранными предприятиями города, а возможно и с местными авторитетами – было основной его целью.

На следующий день Сергей принимал дела у уходящего на «повышение» Николая Смагина. Николай провел его по магазину, показывая, где находятся запасные двери, склады, бухгалтерия с молодыми и красивыми девчатами. Прошлись по двору среди небольшого ряда выставленных на продажу автомашин.

– В основном продаем машины по заказу, – пояснял Николай Сергею. – Как только заказанную машину пригоняют – ее же сразу забирают. Поэтому здесь так мало машин.

Ознакомив Сергея с хозяйством, Николай ушел, и Сергей уже сам стал расхаживать по торговому залу. Так прошло несколько дней. Сергей познакомился со своими сменщиками, с продавцами. Однажды в пивной, куда после работы он зашел с напарником, – поближе познакомиться, – он узнал, что в магазине за ним следят.

– Ты, наверное, кому-то не угодил, что тебя пасут. Обычно у нас новеньких не проверяют, – говорил напарник, хрустя солеными орешками, – а за тобой директор присматривает. Это точно. А ты ведь боевой офицер, а не шпана какая-то.

– Ну и пусть, это его работа, – Сергей постарался не заострять на этом внимание.

«Значит, я для Коробова небезынтересен, – рассуждал Сергей. – Хотя, это может быть простая предосторожность со стороны директора, ответственного лица за имущество, за порядок в магазине. Но расследование я решил начать с этой фирмы, поэтому слежка, если это так, дает повод ускорить негласное знакомство с Коробовым и его друзьями. Прежде всего, нужно узнать: есть ли сейчас связи между Коробовым и Пановым и какие. Нет, не те, о которых все знают и о которых пишут в газетах, а другие, тайные».

…В один из дней Сергей увидел, как из подъехавшей к магазину машины вышел Санин и помог выйти стройной, молодой женщине в красивом светло-голубом платье, с блестящими на солнце темно-коричневыми волосами.

– Кто это с ним, – спросил он продавца, оказавшегося рядом.

– О, ты на нее не заглядывайся – это жена самого Коробова. Мариной зовут, – сказал он и убежал на свое место.

Вначале лишь элегантность и красота одежды Марины привлекли взгляд Сергея. Но когда она прошла мимо него в кабинет директора, одаряя всех продавцов своей очаровательной белозубой улыбкой, шелестя легкой, облегающей тканью и оставляя дурманящий запах дорогих духов, у него помутилось в голове. Вот она! Вот та женщина, о которой он мечтал всю свою сознательную жизнь.

– Серега, – толкнул подошедший продавец, – закрой рот, а то слюни ручьем текут. Жаль, конечно, но она не для нас. Забудь.

– Да это я просто так, – смутился Сергей. – Красивая очень.

– В самом деле, красавица. Как Коробов разглядел в просто симпатичной девушке из нашей бухгалтерии такую красоту? Видимо, знаток женщин, – продавец восхищенно покачал головой.

«Действительно, что это я вдруг? – подумал Сергей. – Мало ли красивых женщин вокруг? Вот немного осмотрюсь и начну выбирать себе подругу – найду не хуже».

Но в глазах стояли небрежно брошенные на открытые, смуглые плечи каштановые волосы, розовые, улыбающиеся губы, тонкая, нежная шея, скромно, но с подчеркнутым достоинством несущая голову. И запах духов.

В кабинете директора Санин и Марина долго не задержались, и скоро вышли во двор, где стояли автомобили. Сергей не смог удержаться и незаметно посматривал в окно, стараясь хоть издали еще раз увидеть ее стройную фигурку. Как он понял, Марине демонстрировали небольшой автомобиль марки «Шкода». Ей, по-видимому, он понравился, и спустя некоторое время серебристый авто умчал прекрасное видение, оставив Сергею воспоминания и смутное беспокойство. Но через несколько дней все это оттеснилось другими заботами, хотя, каждый раз, когда он подходил к окну, через которое впервые увидел Марину, ему чудился запах ее духов. Тогда на мгновение перед ним возникала она в голубом платье с шоколадом волос на плечах и с милой, зовущей улыбкой нежно-розовых губ.


*  *  *

После разговора на даче с Людмилой, Марина часто, сама того не желая, вспоминала предложение подруги. Иногда она гневно прогоняла появляющиеся мысли, но чаще пыталась представить себе, кто он будет, и как это произойдет. Но, по неопытности в таком деле, фантазия ее далеко не уводила. «Это мне совершенно не нужно», – прерывала тогда она себя и занималась каким-нибудь делом.

В один из вечеров, ожидая приближения нового разговора с Людмилой, – их мужья собирались в командировку, – Марина долго не могла уснуть, вспоминая ее недобрым словом: растревожила своими беседами о жизни, о любви. Она лежала на спине с открытыми глазами, словно стараясь увидеть на потолке что-то важное для себя. Там перед ней, будто голографические картинки, проходили дни ее замужней жизни. Она пыталась что-то остановить, разобраться в них, но напрасно: дни проносились не задерживаясь. Почему, почему она не может выделить ни одного, чтобы лучше рассмотреть его? Что это? Неужели у нее не было ни одного дня, на котором можно было остановить взгляд, вспомнить все случившееся по часам, по минутам? Ведь было у нее время, когда она была счастлива, было. День свадьбы, когда Володя, уже ее муж, вносил ее на руках в дом: тогда она словно парила над всеми, и ей не было дела до гостей, зевак – только она и муж, и больше никого. Первые годы их совместной жизни, полные любви и понимания. Но картинки этих лет быстро проплывают, сменяя друг друга. Многие дни она пыталась задержать на освещенном бликами полной луны потолке, но все летело куда-то в сторону от нее и вновь наплывало настоящее. Снова и снова пыталась воскресить в памяти прошедшие годы, но напрасно. И она сдалась. Недавние дни надвинулись, застыли где-то под потолком: смотри, вспоминай, раскладывай все по полочкам.

По-прежнему на праздники он дарил ей подарки. Вот и на день рождения преподнес очень дорогую и красивую брошь: большой изумруд, обрамленный маленькими бриллиантами. Но она была холодной, блестела, словно иней в морозный день – и не красила ее. «Бриллианты красят только счастливых людей. Может, я сама не хочу, чтобы эта брошь была для меня украшением?» Сверкающая драгоценными камнями, с зеленым глазом в центре, брошь заняла весь потолок. Она уже не помещалась в комнате, но все увеличивалась и увеличивалась в размере, и вот она своей холодной тяжестью навалилась на нее. Дышать стало трудно. Марина сжалась в комок, и чуть было не закричала. Усилием воли оттолкнула от себя это чудовище, и брошь быстро уплыла, превратившись в хрустальную люстру, слабо блестящую в отраженном лунном свете.

Настоящее вновь наплывало и останавливалось. Смотри, анализируй, думай.

Марина старалась приспособиться к произошедшим изменениям, убедить себя, что все в порядке, что так и должно быть. Пыталась привыкнуть к новому слову «дорогая» вместо старого – «любимая», но ей это удавалось плохо. Ей по-прежнему хотелось теплых и ласковых слов мужа, его объятий, его ласок. Как давно это было. Редкая и холодная близость уже не приносила ей былого удовлетворения, и она начала уже отвыкать от всего этого. Но сейчас горячие волны одна за другой накатывались на нее, наполняли тело истомой, и даже горькие воспоминания не могли избавить ее от этого. Обнаженному телу было жарко под легкой простыней, и она сбросила ее.

Владимира сегодня вновь нет дома, да ей и не хотелось его. Постепенно он переставал быть для нее мужчиной. В этом доме у них даже спальни на разных этажах. Это он объяснял поздними возвращениями домой и нежеланием беспокоить ее.

Легкая прохлада из раскрытого окна слегка успокоила. Она решительно повернулась на бок, свернулась калачиком, закрыла глаза. Тут же перед ней проплыли обрывки прошлых лет и остановились на сегодняшней ночи. Вот она лежит нагая с молодым, страдающим телом, и никто не может ей помочь. Стало жаль себя и, чтобы не расплакаться, она вновь легла на спину, вытянулась, – так чувствуешь себя не такой несчастной. Обида отодвинулась, уступив место горячему телу и воспоминаниям. Провела руками по груди, животу, бедрам. Легкая дрожь пробежала по телу, грудь высоко поднялась и с тихим стоном опустилась. Она испугалась – вдруг кто-то услышит?

«Нет, так нельзя. Надо встать, умыться, успокоиться. Все войдет в уже ставшую привычной колею. Сейчас я усну, а утром, как обычно, встану, эта кошмарная ночь забудется, следующая ночь будет спокойной, и меня не будут мучить видения, и тело не будет так гореть. Мне приснится чудный сон: я среди цветов на лесной поляне. Голая. О Боже! Что со мной?»

Марина встала и, не одеваясь, подошла к окну. Высоко в небе светила полная луна; звезд было мало, и все они были какими-то блеклыми, и лишь на западе ярко сияла Венера, – даже полная луна, залившая все вокруг матовым, белым светом, не смогла затмить Богиню Любви. «Ведьмина ночь, – почему-то пришло на ум это сравнение. – Ведьмина ночь». Постояв еще немного у окна, она прошла в ванную, открыла кран с холодной водой и, пока вода «остывала», стала рассматривать себя в зеркало.

«Интересно, бывают ли ведьмы с голубыми глазами и каштановыми волосами?» Она встряхнула головой – длинные прямые волосы закрыли плечи, грудь. «Хотя в наше время меняют цвет не только волос, но и глаз. И все это делают без всякого колдовства». Большие, чуть удлиненные глаза придавали лицу задумчиво-грустное выражение. Даже когда она улыбалась, в глазах была грустинка. Покусала полноватые губы – показались бледными. «Как давно он их не целовал». Она даже слегка вздрогнула от воспоминания о том, как они целовались, как при этом они вжимались друг в друга, как по всему телу распространялось приятное тепло, голова кружилась, и счастье заполняло ее всю. Как давно это было…
 
Подняла волосы вверх, привстала на цыпочки, прогибаясь, потянулась, поглядывая в зеркало на себя сбоку. «Животик просматривается. Не то, что раньше». Она попробовала втянуть живот – талия стала тоньше, но.… «Грех придираться, талия, бедра и ноги, бархатная кожа – все в норме». Провела рукой по упругим грудям. «Конечно, уже не смотрятся так вызывающе, как в восемнадцать лет, но выглядят все еще привлекательно. Так мне кажется». Все тело смуглое от загара, и лишь небольшие белые треугольники от купальника на груди вокруг сосков да еще внизу на интимном месте. Потрогала один сосок, другой. Они набухли от прилившей крови и стали большими. Руками сжала груди вместе до боли и медленно отпустила. Словно нехотя они распрямились. Соски грустно смотрели в стороны. Розовые соски на пятнышках белого, незагорелого тела.

Несмотря на внешнюю ласковость и притягательность голубых с поволокой глаз, она считалась недотрогой. Мужчины, дойдя до незримой, но жесткой границы, встречали холодный стальной блеск ее глаз – и отступали. Никогда, никакого повода на надежду она никому не подавала. Ничего, кроме комплиментов и цветов, не принимала. Но сейчас, кажется, она жалела об этом.

Взгляд опустился ниже. На животе появился жирок, и пупок как бы погрузился в тело, выглядел большим, но фигура от этого стала более привлекательной, женственней. «Как сейчас говорят, сексуальной». Она невесело улыбнулась. Повернулась к зеркалу спиной, посмотрела через плечо. И здесь все прекрасно. Тонкая талия плавно переходит в бедра, которые хотя и стали мягче и в весе добавили, но остались в пределах стандарта – 90 см.

«Как заметены белые следы от купальника. Неужели он такой маленький? Он же ничего не прикрывает ни спереди, ни сзади. О Господи. Что там ниже? Стройные ноги. Под коленками припухшие подушечки. Почему они так нравятся мужчинам?» Немного полноватые икры не портили вида и выражение «точеные ножки» им вполне подходило, когда она была в туфлях на высоких и тонких каблуках. А босые ноги выглядели мягкими и гибкими. Марина провела руками от талии вниз по животу, бедрам и остановилась на ягодицах. Гладкая, прохладная кожа сейчас была чувствительна даже к ласкам своих рук. От их прикосновения по коже пробежали мурашки, дыхание стало глубоким. «Боже мой! Это же безумие какое-то. Я так с ума сойду. Это все Людмила виновата со своими левыми ходками. До этого я ни о чем таком и не помышляла».

Вода давно «остыла». Она несколько раз протерла мокрыми, холодными ладошками лицо, грудь, живот – это принесло успокоение. Не вытираясь, Марина подошла к окну. Огромный диск луны притягивал взгляд. «Сейчас бы метлу да на шабаш». Луна наплывала и уже занимала почти полнеба, и ей вдруг показалось, что это она мчится навстречу луне. Голова закружилась, и она оперлась о подоконник. «Говорят, что у рожденных под знаком Рыб в полнолуние прилив энергии. Это точно. С ума сойти можно от этого прилива».

Мертвая луна умертвила все кругом: звезды, деревья, дома, машины во дворе; свет от фонарей был тоже мертвый. Ей показалось, что и в ней все остановилось, замерло. Остановилось дыхание, сердце. Прислушалась, нет, она дышит, и сердце бьется, но медленно-медленно. И ее движения стали замедленными, растянутыми во времени. Она заставила стряхнуть с себя это наваждение. Все встало на свои места – луна, ночь и она, нагая, у раскрытого окна. Одна. Удушливая теплота вновь поднималась в ней, медленно обволакивая ее прохладное и еще влажное от воды тело. Внутри у нее все сжалось в комок, а тело, наоборот, стало большим-большим и горячим. Она дотронулась до груди, живота: кожа была прохладной. Совсем недавно он восхищался этим ее состоянием – скрытый темперамент. «Какой же он скрытый?» Горячая волна поднялась выше, затуманила голову. Она уже ничего не видела и не чувствовала – только тело. Большое, охваченное истомой тело. Луна и тело. Луна по-прежнему была мертвой, тело – горячим, живым.

Марина глубоко вздохнула и задержала дыхание до тех пор, пока не закружилась голова уже от недостатка воздуха. Затем она долго и глубоко вдыхала прохладный лунный воздух.

В конце концов, холодная вода, ночная прохлада, усталость успокоили ее, Марина вновь улеглась на кровать, и вскоре ей снились ее обычные сны.


*  *  *

      Владимир, как и обещал, уехал с Петром в Москву на несколько дней. Вот тогда, чувствуя, что это – слова «измена мужу» она произнести не могла – неизбежно, Марина по-настоящему начала волноваться. А когда Людмила вновь пригласила ее пообедать в их кафе, она, зная, что та вновь заведет разговор об этом, до самой встречи лихорадочно проигрывала в голове различные варианты от категорического отказа, до мельчайших подробностей предстоящего свидания и его последствий. В кафе она приехала вся разбитая, и без всякого определенного решения. Хотя в душе она и смирилась с предстоящей «левой ходкой», мысль «Что ты делаешь? Опомнись!» все же посещала ее, но ненадолго.

Людмила встретила ее радостно, как будто они не виделись целую вечность.

– Как я рада тебя видеть, Мариночка, – заговорила она. – А я тебе сюрприз приготовила. Сейчас сюда подъедет Галка Полянская, помнишь ее? Она работает в какой-то фирме недалеко отсюда. Так что сейчас мы, как говорится, сообразим на троих. Да вот и она!

Все они учились в университете в одной группе, и им было что вспомнить. На протяжении всей встречи Марина время от времени вспоминала о предложении Людмилы и очень надеялась, что встреча с Галей, по крайней мере, отодвинет неприятный для нее разговор. Но нет, как позже она поняла, даже «случайная встреча» с Полянской была звеном цепи плана ее совращения: Галя уже была посвящена в эту неприглядную затею.

– Ну что, надумала? – Обратилась Людмила к Марине, когда подруги вспомнили всех, кого знали и поговорили обо всем. – Самое время – мужья в командировке.

Марина все время ждала этот вопрос, но прозвучал он для нее так неожиданно, что она вздрогнула.

– Ты о чем? – Марина сделала вид, что не поняла, так как ей неудобно было признаться в том, что она думала об этом, не переставая.

– Вот те раз! – возмутилась та. – Я полагала, что ты уже все решила, и нам осталось лишь уточнить детали, а ты не помнишь, о чем мы в прошлый раз говорили.

– Ах, ты об этом. Ничего я не надумала, – надула губки. – Все это голубая дурь. – Неожиданно даже для себя, Марина решила отказаться от этого.

– Ну вот, ты опять за свое, – обиделась Людмила. – Какая же это дурь, получать удовольствия от жизни. И Галка того же мнения, правда же? – обратилась она к молчавшей до этого Галине. – Ты почему молчишь?

Та растерянно посмотрела на Марину, затем на Людмилу.

– Да я вот ем мороженое, так сказать, получаю удовольствие, – она попыталась отшутиться.

– Получать удовольствие молча – это все равно, что ничего не получать. Удовольствием надо восторгаться вслух, – назидательно сказала Людмила, и строго Галине: – Мы же договорились.

– Да, да, Маринка, ничего в этом страшного нет, – заторопилась Галя. – Ну подумаешь, разок изменить мужу, что здесь особенного? Он, наверное, тебе изменяет?

– Еще как изменяют, кобели ненасытные, – благодушно вставила Людмила. – Марина даже забыла, когда в последний раз делила с мужем супружеское ложе, или, как говорят сейчас, занималась с ним любовью. Ну что ты обижаешься? – засмеялась. – Понятно, ты этим занимаешься регулярно – один раз в квартал. – И уже без улыбки добавила: – Ты же так погибнешь, как женщина. Усохнешь.

– Даже так? – Удивилась Галина. – Тогда тебе надо с ним развестись. – Она как всегда была категорична в суждениях.

– Надо бы, да кто ее отпустит? Она попала, как кур во щи. Ей придется терпеть, пока мужа мэром не изберут. Она ему нужна, как реклама: все любуются, а трогать нельзя. Всякое ее движение в сторону будет портить его репутацию, как порядочного семьянина и человека. – Она немного помолчала. – Вот мужики интересные: жене нельзя, а сам баб на даче принимает. Логика!

У Марины на глазах выступили слезы.

– Ну, зачем ты так. Может, этого и нет. Придумываешь ты все это.

– Ничего не придумываю. Мой Петушок, – она повернулась к Галине, – мой муж –   главный телохранитель ее Вована, – не очень скрывает о встречах со своими одноразовыми пассиями. Я уже давно плюнула на него, а Марина так не может. Воспитание, видишь ли, не позволяет.

Но, увидев слезы, текущие из широко открытых глаз Марины, спохватилась.

– Ой, Мариночка, прости меня, дуру. Совсем забылась. Болтаю всякую чушь. Возьми салфетку, вытри слезы. Не стоит он ни одной твоей слезинки, а ты вон, сколько их выплеснула.

Галя присоединилась к Людмиле и вскоре Марина уже извинительно улыбалась.

– Даже не знаю, чего это я вдруг…

– Я знаю почему. – Людмила вновь была готова к бою, к претворению своего плана в жизнь. – Ты плачешь от обиды, от бессилия, что-либо изменить. Помните «Грозу» Островского? Сколько времени прошло с тех пор, а по-прежнему многое повторяется, хотя, может быть, царство уже не такое темное, но женщина так же не всегда может изменить судьбу по своему желанию. – Она с улыбкой оглядела зал. – Но все же, девочки, времена сейчас другие, и реки обмелели, да и свекрови наши далеко отсюда, так что не будем повторять поступок Катерины. Мы пойдем другим путем – так, помнится, сказал молодой Ильич? Мы будем изменять мужьям, и при этом радоваться жизни, – весело закончила она короткий монолог.

– Правильно, – поддержала ее Галя, – пусть помучаются, как мы, пусть побегают за нами.

– Вот нашлась изменщица, – слезы у Марины высохли, и она уже была в состоянии поддерживать разговор, – у тебя и мужа то нет. Кому будешь изменять?

– Мужа нет, но с одним парнем я встречаюсь. Так вот, обещаю, что я ему буду изменять. А что, – защищалась она от усмешек, – уже два года встречаемся, а замуж не зовет. Пусть знает, – с вызовом закончила она.

– Ну, Марина, ты осталась в меньшинстве, – засмеялась Людмила. – Где твоя бабья солидарность?

– Я боюсь, – просто ответила та, – боюсь знакомства с новым мужчиной, и того, что будет, и последствий – всего боюсь. И я уже отвыкла от мужчин. Зачем они мне? Без них спокойнее.

– Ну, подружка моя, это ты напрасно. Это по незнанию так говоришь. Хороший мужик – это что-то! Долго потом его вспоминаешь. – Людмила закрыла глаза, по-видимому, вспоминая хороших мужиков. – И это что-то новое в тебе – мужчины не нужны. Наш общий институтский знакомый мне как-то рассказывал, что когда-то тебе мужики даже очень нравились.

– Откуда это ты знаешь? – встрепенулась Марина.

– Я же говорю, что общий друг мне рассказывал.

– Ну, и стерва же ты, Людмила. Я долго думала, что это он ко мне тогда вдруг интерес потерял, а это ты появилась. Подруга, называется, – Марина демонстративно отвернулась от Людмилы. – Видишь, Галя, с кем я дружбу вожу. У, змея подколодная.

– Все это произошло случайно. Я не хотела, – оправдывалась Людмила с улыбкой.

– У тебя все случайно происходит.

– Это вы о ком? – не выдержала Галя.

– О нашем общем знакомом, – улыбнулась Людмила. – Марина, если тебе будет легче, то я прошу прощения за тот случай. Но он и тебя, и меня бросил из-за Оксаны, помнишь ведь?

Марина согласно кивнула головой: помню. Подруги замолчали, вспоминая те времена. Первой молчание нарушила Людмила.

– Девочки, а хотите, я развею вашу грусть и расскажу про свою первую осознанную любовь? – Людмила уселась удобнее. – Слушайте, если хотите. Я тогда училась в девятом классе. И вот в этот предпоследний год моей учебы в школе появился у нас новый учитель литературы Станислав Иванович. Молоденький, – недавно окончил институт, – чернявый, глаза большие, темно-карие, фигурка стройная. А как он нам читал стихи Есенина, Байрона, Блока! – голова кружилась. – Людмила мечтательно закрыла глаза. – Ах, приятно вспомнить даже сейчас. И все мы, девчата-старшеклассницы, вдруг разом полюбили стихи, особенно Есенина, и были без ума от Стасика, а я прямо-таки одурела. Как сказал Есенин по этому поводу: «Шуми левкой и резеда. С моей душой стряслась беда». – Людмила замолчала, с улыбкой поглядывая на подруг, но грустный взгляд ее был далеко, в девятом классе.

– Не буду рассказывать, как я сходила с ума, когда не видела его, как я страдала на его уроках, – продолжила Людмила. – А он, как и полагалось советскому учителю, на нас никакого внимания не обращал. Все же я под каким-то предлогом, кажется, обещала ему свои стихи почитать, – от любви к нему я даже пыталась мучить музы, – добилась свидания с ним. Как сейчас помню: воскресный майский день, светит яркое солнце, деревья шумят молодой листвой, в парке громко поют птицы, а я гуляю с ним и от счастья нахожусь на седьмом небе. Читала свои стихи или нет, я не помню, а что он мне читал Есенина – помню хорошо. Но это были стихи все про Русь, про березовые ситцы, про костер рябины красной. – Людмила улыбнулась. – Под конец нашего свидания я называла его Стасиком, он меня – Люсей. К встрече с ним я специально выучила стихотворение Есенина. Сейчас я помню только его начало: «Ну, целуй меня, целуй, Хоть до крови, хоть до боли». Я прочитала его с отчаянным вдохновением, но он поставил мне всего лишь «хорошо», и больше ни каких эмоций. Мне казалось, что он уже созрел для других действий, хотя бы для поцелуя. Но я была готова на все – этого «всего» я тогда уже не боялась. И вот в темной аллее парка, куда я его намеренно завела, я стою, положив руки ему на плечи, запрокинув голову, закрыв глаза и приоткрыв свой очаровательный ротик, и жду поцелуя. Он немного помешкал и поцеловал меня… в лобик, а затем повернул меня к выходу из аллеи, хлопнул по попке и сказал: «Иди домой». Пока я раскрывала глаза, хлопала ресницами и подтягивала на место отвисшую челюсть, его и след простыл.

Людмила замолчала, видимо вспоминая этот кульминационный момент своего свидания. Марина и Галя, улыбаясь, смотрели на нее и ждали продолжения, но она молчала.

– Чем же дело кончилось? – не выдержала Марина. – Вот так и закончилась твоя любовь к литературе?

– Нет, не стразу. Некоторое время я изображала обиженную девочку. Несколько дней я не ходила на уроки литературы – бойкотировала. Однажды, в отместку Станиславу, я до одурения целовалась с Артуром – учеником из параллельного класса, таким же прогульщиком, как и я – в закутке под лестничной площадкой. А на следующий день, решив, что отомстила, я, как ни в чем не бывало, пришла на урок литературы. Но Стасик на меня даже не взглянул и не спросил, почему я пропустила несколько уроков. До окончания школы, даже до поступления в университет, я была влюблена в него, но все без толку – не в его вкусе.

– А как же Артур? – поинтересовалась Галя?

– А что Артур? Он всегда только сопел да руками работал, а я уже к стихам привыкла. Контраст между ним и Станиславом Ивановичем был разительный: от Стасика я балдела, глядя на него и слушая его голос, а с Артуром мне становилось хорошо только после того, как начинали болеть губы от поцелуев, не раньше. – Помолчала, улыбнулась. – Вот такая у меня была первая настоящая любовь. Рассказала вам, и от воспоминаний грустно стало.

Подруги помолчали. Людмила вздохнула, припоминая прошлое, и продолжила настоящим:

– Когда я познакомилась со своим Петром, то он мне нравился и мне никто, кроме него не был нужен. – Людмила замолчала, задумчиво глядя поверх голов подруг, вспоминая уже эти времена. – А у тебя, Мариночка, с Владимиром была ну просто необыкновенная любовь. Теперь у нас с тобой все изменилось, – продолжила она, – мы только живем под одной крышей с мужьями.

Над столиком повисло грустное молчание.

– Послушала я вас, девочки, и мне расхотелось замуж выходить, – взяла слово Галя. – Живете вы богато, а счастья нет. У одних мужья пьют, у других – гуляют.

– Правильно, Галка, не выходи, – поддержала ее Людмила. – Сейчас я так же думаю, но хорошо жить ведь хочется?

Она помолчала, глядя на Галю, улыбнулась.

– Ты как в центр добираешься из своего отдаленного района Лугового?

– На автобусе. Вначале их было мало, но сейчас автобусы ходят регулярно и часто.

– Марина, ты посмотри на нее, – повернулась Людмила к подруге, – с такой фигурой, с такой мордашкой она ездит на общественном транспорте. Ты меня удивляешь, Галка. – Она загадочно улыбалась, не сводя с нее глаз. – Вот пристрою Марину, и возьмусь за тебя. Замуж не хочешь? – не надо. Но машиной я тебя обеспечу. Это проще. Сделаем ей машину, Марина?

– Что ты еще придумала? – возмутилась та.

– Трудно догадаться? – засмеялась Людмила.

– Мало меня, так ты еще и Галку будешь истязать?

– Ради хорошей машины можно и потерпеть мои, как ты говоришь, истязания.

– Ты что говоришь, Люся? Я так не смогу. С незнакомым мужчиной… – Галя растеряно хлопала ресницами.

– Ничего страшного: познакомишься.

– Ты найдешь ей какого-нибудь старика, из которого уже песок сыплется, что она с ним будет делать?  – засмеялась Марина.

– Много ты понимаешь. Из таких стариков если песок и сыплется, то золотой. Иногда и бриллианты попадаются. Ты позавчера с восторгом разглядывала мой перстень, – протянула она руку Галине. – Правда, прелесть? Ты думаешь, его мне Петр подарил? Да у него и денег столько не найдется. А перстень у меня есть. А вы говорите, что песок сыплется. Ну что, Галя, знакомить со стариком?

– У меня парень есть, – начала было объяснять Галя.

– Галя, ты лучше с ней не спорь, – вмешалась Марина, – себе хуже сделаешь. Ты можешь поторговаться с ней лишь о марке машины.

– А я не знаю их, – Галя еще больше растерялась.

– Вот пока и узнавай марки автомашин и сдавай на водительские права. Скоро они тебе потребуются, – Людмила была довольна собой. – Но достаточно об этом, –  прервала она себя, – не будем отвлекаться от предстоящего дела.

Обед был давно съеден, кофе выпит.

– Повеселились, погрустили – довольно. – Людмила оглядела себя в зеркальце, поправила прическу. – Давайте перейдем к тому, зачем мы здесь собрались, и обсудим детали.

Галя пододвинула свой стул поближе и заговорщически наклонилась над столом. Марина загрустила вновь: «Людмила не успокоится. Но ведь я знала, что так будет. Знала и пришла. А пришла потому, что решилась на такой шаг. Так что, не выпендривайтесь, Марина Александровна, обсуждайте детали». Она отсутствующим взглядом смотрела на лица подруг, что-то говоривших ей, и не понимала их.

– Сейчас я поеду к себе домой с твоим телохранителем и постараюсь получить удовольствие, а ты – с Галей в ее недоделанный район под красивым названием Луговое, куда теперь регулярно ходят автобусы. Там в ресторане снимешь приличного мужчину и, если он тебя не пригласит к себе, поведешь его к Галке – она живет рядом.

Людмила остановилась, посмотрела внимательно на Марину и помахала рукой перед ее глазами.

– Ты в сознании? Ты слышишь нас? – Людмила не на шутку взволновалась.

– Слышу, – тихо, безвольно отозвалась Марина.

– Ну слава Богу. Ты сидишь с таким окаменелым, безжизненным взглядом, что мне показалось – ты в обмороке. Галя, – позвала она, не сводя глаз с Марины, – что-то мы слишком напугали ее. Посмотри, как она побелела. На ней лица нет. Может, бросим эту затею? – Она взяла Марину за руки. – Будем считать, что мы неудачно пошутили. Успокойся, Мариночка.

– Нет уж, чего там. Все равно ты когда-нибудь к этому возвратишься. Будь что будет. – Марине не хотелось вновь пережить такую подготовку.

Людмила подозрительно посмотрела на нее, помолчала.

– Ну вот и хорошо, – осторожно проговорила она.

Ей самой вдруг стало немного не по себе: на что толкает подругу? Но, отогнав эту мысль, она, уже бодро, продолжила:

– Говорят, что страшен первый шаг, а ты его уже сделала. Дальше будет, я уверена, проще. И ты еще будешь нас благодарить, но мы этого не требуем, правда, Галя? – Старалась она разрядить обстановку.

– Конечно, – поддержала ее молчавшая до сих пор Галя, – нам ничего от тебя не нужно. Лишь бы тебе было хорошо.

– Да уж. Мне очень хорошо, – Марина попыталась изобразить улыбку.

– Хватит болтать. Пора за дело браться. – Людмила начала собираться. – Надо зайти в туалет, пардон, в дамскую комнату, привести себя в порядок.

Через несколько минут они уже шли к выходу из ресторана.

– Как хранителя твоего тела зовут? Николай? – говорила Людмила, направляясь к ожидавшему их охраннику. – Коля, мне нужна грубая мужская сила, – она особо не церемонилась. – Я купила картину Репина «Не ждали». Видел такую картину?

– Слышал, – он смотрел на нее, пытаясь понять, к чему она клонит.

– Вот, ее надо повесить на стенку, – и, не давая ему возразить, добавила: – С Мариной я договорилась.

– Да, Коля, езжай с Людмилой, а я поеду к Гале. Кстати, познакомьтесь, это Галя, университетская подруга.

Галя протянула руку, Николай слегка пожал ее ладошку своей огромной рукой.

– Я с ней давно не виделась, и нам есть, о чем поговорить. Телефон ты мой знаешь? – Марина вынула из сумки мобильный телефон и зачем-то показала его Николаю.

Людмила стала прощаться с Галей и Мариной.

– Не знаю, как ты, а я уже благодарна тебе, – шепнула она на ухо Марине. – Ох, какой мужчина! – и громче: – Если тебе там вдруг станет скучно, приезжай прямо ко мне – развеселю. Поняла?

– Поняла, – чуть слышно ответила та.