Из цикла рассказов Больничные дневники

      
         В то утро я пришла на работу сонная и соответственно, злая. Злая на саму себя, что опять соглашаюсь работать в воскресенье, причем целые сутки. Сонная оттого, что только вчера утром я ушла с работы, с ночного дежурства, а сегодня опять. . .  Да, я молодой доктор, ну и что с того? Давайте меня теперь каждую ночь ставить дежурить?!  Ругала себя саму за собственную безропотность. С каждым глотком кофе глаза все больше открывались и рассеивался туман в голове. По собственному печальному опыту я знала, что это не надолго. Часа через два придется снова травиться этой дрянью. Актер из меня никудышний, поэтому даже не пыталась изображать приветливость, хотя, конечно, на больных не отрывалась. Просто была хмурой и молчаливой. Завершив обход, я просматривала истории болезней, когда в ординаторскую зашла медсестра и сообщила, что из реанимации перевели больного. Это был пожилой больной – далеко за семьдесят. Состояние его оставалось тяжелым,  но уже не было критическим (я помнила его – он поступал на прошлом дежурстве с отеком легких, тогда он не мог даже разговаривать из за сильнейшей одышки). В этот раз мы поговорили. Иван Степанович, кажется так его звали, тихо ответил на все мои вопросы, касательно самочувствия, а после осмотра взял меня за руку и сказал: «Не лечите меня. Я все равно умру». Отпечатались в памяти его глаза – запавшие, бесцветные с темными кругами вокруг, потухший взгляд. Мне часто приходится поддерживать больных психологически, от этого никуда не денешься. Я села на соседнюю кровать, больше в палате никого не было – летом отделение всегда полупустое, и поинтересовалась, откуда такой настрой. Выяснилось, что недавно у Ивана Степановича скончалась жена, без которой он не видит смысла жить дальше. Да, есть дети, но они по другим городам разъехались, у них свои семьи. Даже если возьмут к себе жить, он не поедет - не хочет обузой быть. Он старик уже, и прекрасно понимает, что помощи от него никакой, да и менять уклад жизни уже трудно в таком возрасте. Несколько часов я провела с ним – я понимала, что без разговора по душам, всякое другое лечение, пожалуй, не будет иметь смысла. Так уж устроена психика человека, что столкнувшись с чужими проблемами, забываешь о своих  - вот и я собрала остаток сил, для того что бы стать опорой для этого больного. Я постаралась убедить его, что жизнь продолжается, такая же прекрасная, как раньше. Я рассказывала, что многие люди живут вообще без родных, есть очень одинокие, но и они радуются жизни. Да, горе его, конечно, велико, но постепенно боль утихнет. Старалась перевести разговор в другое русло – удавалось ненадолго, однако, каждая из затрагиваемых тем, так или иначе приводила к воспоминаниям о супруге. Она, мол,  его всегда понимала, а с годами стала просто неотделима от него,  часто говорила о том, что не представляет уже, как жить друг без друга. Сначала я думала, что ему будет достаточно просто выговориться, излить кому-то душу, потом поняла, что ошибалась. Дед упрямо твердил, что он умрет. Уверял, что от этого будет легче всем, и нам не надо мучаться, просто оставить его в покое, отпустить домой – пришло его время. Потом меня вызвали к другому больному. Уходя, я еще раз попыталась уверить его, что все будет хорошо и, твердо сказала, что лечиться придется в любом случае. Медсестра поставила ему капельницу и когда я в течение дня проходила мимо палаты, то краем глаза видела – капает, все вроде нормально.


          Вечером я обычно делаю еще один обход – осматриваю самых тяжелых больных. Конечно, зашла и в эту палату. Дед ни на что не жаловался, но его состояние немного ухудшилось, такое бывает – в течение дня то лучше, то хуже, но пришлось несколько усилить лечение. Настроение пациента оставалось по - прежнему подавленным, но поводов для беспокойства не было. Уже часа в два ночи, меня вызвали к нему в палату. Иван Степанович сидел в кровати бледный, покрытый холодным липким потом, и тяжело дышал. Он прекрасно знал, что ходить ему запрещено, ему не раз об этом говорили, но все же решил пройтись до туалета. Результат не заставил себя ждать. Мы с сестрой, конечно, деда отчитали, опять капельницу поставили и я посидела с ним, пока не прошла одышка. Как там говорится в анекдоте? «Если больной хочет жить, то медицина бессильна?» Если серьезно, я бы перефразировала – «Если больной не хочет жить…» Остаток ночи мы с моим пациентом провели в борьбе за его жизнь. Дед, похоже, твердо решил себя угробить и, как только внимание медперсонала переключалось на других, а в это время одни больные продолжали поступать, другие вызывали к себе в палату, он упрямо семенил по направлению к туалету, игнорируя судно возле кровати. Ругали мы деда, жалели, уговаривали… приводили обратно снова в тяжелом состоянии. Сражались до утра, и, когда уже резервы старческого организма стали иссякать и потребовалось более интенсивное лечение, перевели его в реанимацию.

 
         До конца дежурства оставался час. Кофе уже не действовал совершенно. Я стояла у окна и рассматривала рассветное небо. Вроде бы, я все правильно сделала…хоть на день, но продлила жизнь человеку… но почему то на душе было так противно. Вспоминался снова и снова взгляд деда, осуждающий, обреченный, когда его на каталке увозили в реанимацию. Но не испуганный, как бывает обычно  в таких ситуациях.