черная благодарность

Лифт опять не работал. Освещения на лестничных клетках давно не было, так что подниматься пришлось при слабых отблесках уличных фонарей, проникавших сквозь годами немытые стекла. В подъезде привычно пахло застоявшимся табачным дымом и мочой. Несколько раз Василий Петрович все же споткнулся, приглушенно чертыхаясь.
Вглядываясь в полутьму широко раскрытыми глазами, он заметил что-то темное на лестнице. Бесформенный комок напоминал оброненную вещь — шапку или перчатку. Василий Петрович наклонился и попытался поднять ее, однако пальцы встретили нечто холодное и мягкое. Прикосновение не вызывало отвращения — рука словно коснулась сухого снега. Комок едва слышно заскулил и попытался забиться в угол между ступенькой и стеной. Василию Петровичу почему-то стало жалко это неведомое замерзшее создание, он наклонился, аккуратно придерживая авоську с парой бутылок портвейна, и сгреб темный комок сильной пятерней, не обращая внимания на холод.
В квартире было тепло. Стрекот мотора старого холодильника напомнил, что у Василия Петровича с самого утра крошки во рту не было. Он бережно опустил две бутылки портвейна на пол, а неведомое существо из подъезда осторожно положил на стопку газет, лежавшую на тумбочке. Потом снял старую шапку-ушанку, размотал клетчатый шарф и стянул валенки. Не снимая пальто, Василий Петрович пошел на кухню и налил в плошку молока. Вернулся в прихожую, окончательно расстался с верхней одеждой. Черный комок с лестничной площадки лежал, не подавая признаков жизни. Присмотревшись, Василий Петрович понял, что не видел такого существа ни разу в жизни: абсолютно черное, оно не обладало какой-либо формой, казалось, поверхность его постоянно переливается, невозможно было даже определить ее границы. Будь оно немного больше, и могло бы вызвать тревогу, однако сейчас существо бессильно лежало на вчерашней газете, издавая тихие жалобные звуки.
Василий Петрович взял плошку с молоком и поставил возле черного комка. Тот лежал неподвижно, не обращая внимания на еду. Василий Петрович слегка подтолкнул гостя пальцем по направлению к миске. Сдвинув его на несколько сантиметров, Василий Петрович заметил, что на освободившемся пространстве газеты совсем не осталось текста. Чтобы подтвердить предположение, Василий Петрович аккуратно взял комок двумя пальцами и приподнял. Так и есть: из-под существа пропал изрядный кусок передовицы об удвоении ВВП.
Василий Петрович выплеснул молоко в раковину и налил в плошку старых чернил. На этот раз существо зашевелилось, отрастило пару ложноножек и принялось поглощать предложенную еду. Странно, но она не пропадала, лишь обесцвечивалась. Скоро вместо чернил в плошке плескалась абсолютно прозрачная жидкость. Если бы не химический запах, ее можно было принять за воду. Василий Петрович обновил чернила в миске, его самолюбию льстило, что он догадался, чего хочет неведомая зверюшка. Он не знал ее породы, да это было и не важно — мало ли кого заводят нынче богачи, а, наигравшись, выбрасывают на улицу. Важно было то, что она нуждалась в помощи, и Василий Петрович смог ее предоставить.
Свет мигнул пару раз и погас. За окном царила чернота — опять веерные отключения. Ничего не оставалось, как вернуться к двум бутылкам портвейна в углу. Василий Петрович ощупью нашел порядком оплывшую свечу и зажег ее. Водрузил подсвечник на колченогий стол, принес из прихожей портвейн, открыл бутылку и налил полный стакан. Собрался было выпить, а потом подумал, что негоже пить одному. Сходил в прихожую и принес газету с существом. После пузырька чернил оно заметно увеличилось в размерах, его движения стали более уверенными. Василий Петрович положил газету напротив себя, подмигнул комку тьмы и немедленно выпил. Налил и выпил еще. Как обычно, захотелось поговорить, и Василий Петрович начал рассказывать о своей жизни — как его сократили на заводе, как ушла жена, пропали из виду друзья, как родной рабочий район постепенно превратился в гетто, как он начал пить, чтобы не думать, не видеть. Вся жизнь уместилась в двадцатиминутный пьяный рассказ. Потом в голову ему пришла замечательная идея: он нашел другой стакан почище, плеснул в него портвейна и поставил напротив существа. Оно запустило в него свои отростки, и портвейн тотчас обесцветился. Это было настолько забавным, что Василий Петрович захохотал в голос, ему было все равно — пусть даже соседи подумают, что у него белая горячка. Казалось, существо внимательно слушает его, все понимает и сопереживает. У Василия Петровича давно уже не было такого чуткого собеседника.
Оставалось еще полбутылки портвейна, когда голова Василия Петровича со стуком упала на стол. Поэтому он не видел, как комок тьмы подполз к свече и запустил щупальца в дрожащий огонек, как по поверхности его побежали голубые искры, и он начал расти. Василий Петрович не заметил, как зажегся свет. Комок тьмы был уже размером с большую подушку. Он тихо спрыгнул со стола на табуретку, потом — на пол, и отправился к ближайшей розетке в коридоре. Запустил щупальца внутрь нее, и замер, потрескивая голубыми искрами статических разрядов. Размеры его неуклонно увеличивались, скорость роста, вначале почти незаметная, стремительно нарастала. Скоро свет в квартире вновь замерцал и угас.
Василия Петровича разбудил холод. Он поежился и открыл глаза. Было темно. Не обычные городские сумерки — стояла кромешная тьма. Спина покрылась холодным липким потом: вспомнились рассказы о паленой водке, от которой пропадало зрение. Василий Петрович нащупал коробок спичек на столе, достал одну и чиркнул дрожащими руками — та загорелась на мгновение, и погасла. Страх слепоты отступил. Было невыносимо холодно, будто лежишь в сугробе сухого снега, и Василий Петрович ощупью одел пальто, шарф и шапку. Хотелось согреться изнутри, он отхлебнул портвейна прямо из бутылки. Вспоминая кухню, на мгновение освещенную спичкой, Василий Петрович вновь ощутил холодок страха. Достал еще одну, чиркнул. Спичка погасла так же быстро, как и предыдущая, однако мгновения было достаточно, чтобы рассмотреть. Все предметы утратили цвет. Стены, пол, потолок, холодильник, умывальник — все было мертвенно-белым, словно в больничной палате. Даже остатки портвейна были прозрачными. Существа из подъезда нигде не было видно. И все-таки знакомое ощущение внимания, которое он ощутил совсем недавно, не оставляло его. Казалось, что существо здесь, с готовностью слушает его.
Василий Петрович подошел к окну и выглянул наружу — там не было ничего, лишь холодная чернота. Холод был сухой, колкий, он напомнил ему ощущение, испытанное совсем недавно.
Да, именно такой холод он ощутил тогда в подъезде, когда попытался поднять существо. Волосы на голове зашевелились: Василий Петрович понял, что именно означают окружающая тьма, холод и ощущение внимания. Они исходили со всех сторон, обволакивая, обещая неведомые переживания в будущем.
«А чем эта тьма отличается от той, что была раньше?», - подумал Василий Петрович, - «разве на свету я жил?» Тьма обволакивала, направляя движения, стоило лишь подумать о цели: не нужно было видеть, нужно было лишь довериться этой тьме. Он одел валенки, вернулся на кухню, засунул початую бутылку портвейна в карман. А потом вышел из квартиры в вонючий подъезд, не запирая дверей — он не собирался возвращаться сюда, ведь отныне вся тьма мира была его пристанищем. Не было брюзжащих соседей, наглых подростков во дворе, звонков жены, требующей алименты, очереди в винном отделе магазина, не было одиночества и отчаяния. Теперь была лишь эта тьма, ледяная, но внимательная и милостивая.
Навсегда.