Пейзаж с Полифемом

Двое. Разные. По-своему хороши.
Он такой темный, горячий. Его волосы замирают в своем цвете ночного эфира. Его глаза мутно смотрят,  прорезая пустоту действительности. Он небогат, не божественно красив, не идеально сложен,  не нервно одинок. Он прост и сложен своей простотой и ее непонятностью. Он скучен и притягателен, как Квадрат Малевича. Он страстен, как Поцелуй Родена.
Она легка, глубока, задумчива и непонятна самой себе. Ее волосы танцуют в красках Малявина, хохочут в его хороводах, его взрывах, брызгах. Она ступает, оставляя мраморный след на теплом асфальте. Она нервно одинока, окруженная гогочущим комком всяких, кто к ней тянется. Она курит из мундштука, будто она Вера Холодных.
Он Полифем. Она Галатея.

Густой полный соблазнов вечер всосал их двоих в себя. Маленький столик. Небольшое кафе. Страстной бульвар, весь в лучах реклам, вывесок, фонарей и витрин. Его грубые руки скользнули по ее колену в кружевных чулках. Она капала с ложки сливки в черный кофе, рисуя на нем узоры. Он заглатывал стакан грога. Их тянуло друг к другу. Она смотрела на него, прямо, не скрывая своего желания. Он чуть щурился в глухом свете зеленеющих ламп, стремясь понять ее чувственный взгляд. Он не понимал ее. Она его уже знала наизусть. Они молчали. Он не знал, что сказать. Она не желала ничего говорить.

Вечер тянулся смутным странным потоком изощренной действительности. Они были так смешны и необычайно интересны в этом глупом союзе двух противоречий. Они обожали друг друга, но никогда не признались бы в этом даже самим себе. Их объединяло то, что они никогда уже не встретят такого противоречия, и это доставляло им невероятное удовольствие, такое какого не испытают те, что так хорошо и гармонично смотрятся друг с другом.  Ее будоражила его односложность, его мужская красота без прикрас, его грубые руки, его звериная страсть, его твердые ласки, его трехдневная щетина, его хватающие губы, его волосы по всему телу... Он не понимал и половины слов, что она говорила. Он не понимал хода ее запутанных мыслей, не понимал ее взглядов, ее улыбок. Он не понимал, что ему в ней так нравится, ведь он повидал так много женщин! Его тянуло к ней, он не мог ничего поделать с тем, что хотел ее до безумия, что хотел рвать ее одежду, хотел задирать при всех ее длинную красную юбку, хотел знать, что же творится в ее голове, что же скрывается за тайной ее глубоких глаз.

В порыве страсти она царапала его кожу и кусала его пальцы. Он хрипел над ней и хватал ее за длинные волосы, притягивая к себе. Он был так горяч, что все ее тело сводило дрожью. Она была так чувственна, что он сомневался в количестве ее мужчин.


Мостовая блестела от сырости города. Они прошли уже так много улиц, не говоря почти ничего. Грязная серая Москва-река текла под их ногами под мостом. Она стояла и любовалась ее грязной красотой, ее серостью, ее смрадом канализаций. Он любовался ей. Она стояла, облокотившись на чугунные перила моста.  Он провел рукой по ее бедру, подошел сзади и прижался к ней своим большим сильным телом, источающим мужество, втянув запах ее волнистых распущенных волос. Она откинула голову на его плечо, и с ее губ сорвался сладострастный вздох. Он медленно обнял все ее тело своими могучими руками. Она чувствовала его желание. Так они стояли в темноте московской ночи. Нагие перед друг другом, нагие перед городом, его толпой. Но никто не обращал на них внимание. Люди шли по своим делам, быть может, навещать любовников, быть может, в семью, к радостным детям, быть может, недавно убив кого-то или обокрав, и мучаясь, быть может, не испытывая никаких угрызений совести. Но какое дело было им, стоящим на мосту, под слепым московским небом с одной жалкой звездой, в грязных облаках, пропахших улицами и переулками прокуренной выхлопами и сигаретами Москвы, до них, до этих людей, снующих, как муравьи, как трусливые букашки по улицам этого мусорного города, прекрасного и смердящего?! Мир сошелся под их ногами, под их объятьем. И была в нем целая вселенная мира, который им казался до того таким огромным, а теперь вот простерся под их ногами. И они оба сознавали это. Оба, затаив дыхание, думали с содроганием, что это вот-вот закончится, ускользнет от них, распадется мозаикой на мелкие кусочки. Их мир обрисовался вмиг хрустальным шаром. Таким хрупким, и поэтому еще более бесценным.

А жизнь так быстро летела рядом, уносилась прочь и вновь появлялась перед их глазами.

Она упивалась звучанием его бархатного голоса, тем как он пел ей, как шептал на ухо завораживающие ее слова, как говорил глупости, как раздавалось в трубке его: «Привет», как он говорил продавщице мороженного: « Два шоколадных, пожалуйста», как смеялся им, как говорил: « Я хочу тебя…»
Он наслаждался ее телом, его изгибами, его тайнами, тем, что мог касаться его, как он этого мог пожелать, тем как оно изгибалось, когда он шла, тем как падал на него свет, когда она лежала перед ним, ожидая его любви. Он вкушал каждое ее слово, пытаясь пропустить через себя. Он восхищался ее необычностью, ее умом.
Она же понимала, что это все невероятно зыбко. Она понимала, что еще мгновенье, и они растают в этой ночи. Она понимала, что жизнь разведет их и без того разные жизни. Она понимала, что между ними нет любви и, может, никогда не будет.
Но она не хотела этого понимать. Она не хотела думать, что он уйдет, не попрощавшись, а она и не вспомнит о нем через два дня. Не хотела думать, что она вновь уйдет к своим мирам ночного разврата, ищущим себя в этой жизни, что уже завтра ее поглотит новое увлечение. Не хотела думать, что он станет жить, как жил, что вернется к своим глупым скучным друзьям, что у него будет еще много подобных объятий с другими женщинами. Но она так думала, она это знала. Но также знала, что такого, как сейчас не будет ни у него, ни у нее никогда. Знала, что такое противоречие сольет их в неистовом союзе, пусть длящемся миг в вечности….
Он не думал об этом. Но сознавал, что то, что между ними сейчас, уже никогда не повторится в его жизни. И каким-то подсознанием ощущал, что это женщина оставит странный, непонятный след в его душе…