Люби меня по-французски

     Не секрет, что женщины стремятся рассматривать «секс» и «любовь», как единое целое; а большинство мужчин с успехом и упрямством делает всю жизнь наоборот. Большинство мужчин…  и я. До недавнего времени.
     Наверное, самое время представиться. Допустим, меня зовут Анжела и мне чуть больше тридцати. Конечно, и то и другое – ложь. Но если Вы хотите выслушать мой рассказ до конца, советую с этим смириться.

     Ещё в школе учителя, ученики и их родители называли меня не иначе, как «ЧП», причем, не снисходительно разводя руками, а возмущённо крича на все лады. Завуч то и дело хватался за сердце, физрук – за гениталии, а директриса по вечерам звонила моей матери, как извращенец на горячую линию любви, и отчаянно умоляла принять меры. И мама принимала. В основном, снотворное. Папа тоже принимал, но на грудь, настойчиво и регулярно, как и положено ответственному работнику аппарата ЦК, больше обеспокоенному нестабильным положением в мире, чем «забавными», (по его мнению), шалостями дочурки.
      И дочурка старалась. Изо всех сил. Чего только стоили, например, фотографии мастурбирующей в пустом классе «химички», молниеносно снятой на папин «Поляроид»; или записанные на диктофон маты преподавателя русского языка! А «рейд нравственности» целым классом по кабинкам общественного туалета, где так некстати оказался наш учитель по труду в объятиях какого-то вояки….
     В общем, Вы поняли: секс интересовал меня с детства, причём, во всех своих проявлениях.
     Единственное, в чём я комплексовала в то время, был мой собственный сексуальный опыт. Конечно, всё подсмотренное, услышанное и прочитанное будило воображение, и я порой доводила себя до потери сознания бесконечными экспериментами с душем. Но трусливые щипки одноклассников, глазевших на мою рано сформировавшуюся грудь под нелепой школьной формой; похотливые намёки дворовой шпаны; задумчивые взгляды собственного отца, провожавшие меня в ванную, всё это скорее злило и раздражало, чем вело к раскрепощению. И в очередной раз, прижимаясь голым телом к холодной кафельной стене, изгибаясь в конвульсиях оргазма, я давала себе слово, что ни один мужчина в мире никогда не сможет сказать, что «имел меня», а наоборот, рано или поздно, всем придётся признать, что это я «имела их». Оставалось только вырасти и сдержать слово. И я выросла.

     Обычно, именно к шестнадцатилетию девчонки приурочивают долгожданное и эпохальное событие, потерю девственности. По крайней мере, так поступили две мои подружки, (если они вообще когда-нибудь у меня были). Я тоже решила не отставать в сближении с противоположным полом, избрав своей жертвой, (а не избавителем, как некоторые), долговязого Юрку, гордость футбольной команды района и вожака дворовой банды.
     Вот уже года три он с видом рыцаря носил мой портфель, куда смеха ради я иногда клала восьмикилограммовые гантели отца; получал пощёчины всякий раз, когда я ловила его взгляды на других «малышках»; и цитировал сентиментальные стихи Осадова, неумело тычась губами в мои каштановые  кудри в подворотне соседнего дома. Короче, он казался лучшей кандидатурой, а потому 23 августа 198_  года был обречён.
     В это день родители разумно свалили на дачу, предоставив нам до рассвета развлекаться в пустой трёхкомнатной квартире. Всё шло по плану, разработанному заранее, когда вдруг Юрка, опьянев от второй бутылки вина, стал стягивать с меня облегающее мамино платье. «Спешишь, дурак!», - подумала я, разозлившись, и вылила ему в лицо содержимое своего бокала. Когда он с рёвом побежал умываться в ванную, я скорчила рожу зеркалу и направилась следом за ним.
     Он фыркал, стоя ко мне спиной, пока я тихо раздевалась донага. Обернулся, обалдело выпучив и без того рыбьи глаза. «Помой меня нежно!», - я встала в ванную и указала на мочалку и мыло. Он буквально пожирал меня взглядом, сконфуженно согнувшись, чтобы скрыть возбуждённый в штанах орган, и завороженно водя губкой по изгибам моих бёдер.  «Нежно, родной, нежно!», - я откровенно издевалась, и его дрожащие руки пару раз теряли мыло, а лицо принимало то багровый, то землистый оттенок.
     В те блаженные минуты мне и стало окончательно ясно, что самое главное в жизни – это власть; и только избранным стервам удаётся держать под контролем мужские гормоны, подобно укротителям цирка диких зверей на арене. Впрочем, я отвлеклась.
     Когда тёплая струя душа смыла с кожи остатки мыльной пены, я широко расставила ноги и попросила: «Поцелуй меня там, пожалуйста!»…. Да, куда делся отчаянный сорвиголова, направо и налево хваставший своими бицепсами? Передо мной смущённо дрожал сопливый ребёнок, запутавшийся в дилемме: «По-мужски это будет или нет?!». А я, помню, чувствовала себя тогда безнадёжно опытной и старой. Всему виною, наверняка, были папины порнокассеты, как и сам видеомагнитофон, (возможно, единственный в городе), являвшиеся в ту пору  частью совсем несоветского образа жизни.
     Я буквально силой заставила Юрку сделать то, что с первого просмотра не давало мне спать по ночам. И, честно говоря, не пожалела. Конечно, он через каждые две минуты останавливался, медлил, водил языком и руками совсем не там, где я хотела, но, всё-таки, это было супер. Я крутила свои соски, подобно героине «любимого» фильма, раскачивала бёдрами и, наверное, орала, что было мочи. По крайней мере, когда я  в изнеможении съехала на дно пустой ванны, он, видя мою довольную физиономию, осипшим голосом предложил: «Хочешь ещё?». Я, разумеется, согласилась, попросив его отнести меня на руках в спальню родителей, что он быстро, пожалуй, даже слишком быстро,  исполнил.
     Исполнил он и то, что мне так понравилось, уже увереннее и наглее. Трижды, кажется…. Когда же я сжалилась, спустив с него брюки вместе с бельём, он мгновенно «умер», «иссяк», в общем, сами понимаете…. Я долго рассматривала на ладони капли его спермы, даже пробовала на вкус, так и не поняв, почему мама никогда не хотела делать этого с отцом. «Во всяком случае, прокисший кефир куда хуже….», - подумала я, удобно устроившись на широкой Юркиной груди и блаженно засыпая.

     Так не могло продолжаться вечно, я прекрасно это понимала, всякий раз чудом оставаясь девственницей после наших с Юркой «занятий». Он просил, умолял, клянчил, и даже, наивный, требовал, но всё сводилось к простейшим манипуляциям с моей стороны, после которых  он на время затихал. Нет, я не боялась его. Просто твёрдо знала: первым полноценным мужиком «внутри» должен быть не он. И замуж, поверьте, мне не хотелось….

     Это позже, спустя два года, когда Юра без вести пропадёт в Афгане, я буду биться головой о стену, перережу в истерике вены, сойду с ума, а конфиденциально приглашённый врач поставит мудреный и бесполезный диагноз…. Я выживу и стану совсем другой…. Да, это будет позже, потом. А тогда….

     Как-то под вечер отец попытался меня изнасиловать. Прямо на кухонном полу. Старый кретин, видать, совсем потерял голову, устав пялиться и ежедневно спрашивать, до сих пор ли я – девочка. Да, зря я не слушала мать, просившую в его присутствии ходить по дому «более скромно»…. Я исполосовала отца ножом.  Больше, чем требовалось. Но меньше, чем хотелось.
     Скандал тихо замяли, по-семейному. В больнице и милиции отец что-то наплёл о хулиганах, пристававших к нему с ножом поздно вечером. После выписки он даже ходил на какие-то опознания…. А я по молчаливому с ним уговору ничего не сказала матери, вернувшейся со стажировки из Испании. Просто каждую ночь теперь спала, закрывшись на щеколду, храня под подушкой тяжёлый биточный молоток.

     Ощущение власти. Я почти потеряла его однажды, когда Юрка, доведя меня языком до оргазма, вдруг навалился всем телом, пытаясь войти вовнутрь. Помню, я закричала, со всей силы укусила его плечо, и хватка ослабла. «Ты – конченая дура!», - зло прошипел он, отодвигаясь, и по-бабьи заплакал.
     В конце концов, мы перестали видеться. К тому времени я поступила в мединститут, а он пошёл на завод. Нет, Юрка не искал со мной встреч, не звонил, не караулил, обещая, что это больше не повторится. И тем сильнее я бесилась и ревновала, видя порой его в компании смазливых бабёнок постарше. Одну из них, с которой, поговаривали, у него было «серьёзно», я как-то вечером вычислила, толкнула сзади в глубокую лужу и с ходу стала бить узкими носками туфель, не давая опомниться, а после, всласть налюбовавшись творением ног своих, молча скрылась в подворотне.
     Я уже готова была сдаться Юрке, как осаждённая крепость на милость победителя, но осаждали меня другие, не он. Высокие, толстые, чуткие, скользкие…. Я без разбору бегала на свидания со всеми, (ни с кем, кстати, при этом даже не целуясь), а Юрка, как потом выяснялось, всех методично бил. Бил сам, не нуждаясь в помощи приятелей, так ни разу со мной  и не объяснившись. В общем, мы стоили друг друга….
     А потом он ушёл в армию…. И пропал, как сотни других, без вести где-то в районе Кондагара… или Кандагара…. В общем, где-то там, - в Дыре;.

     Каким он был, мой первый «полноценный» секс? Нормальным, не более того. Избранник?…. Комсомольский деятель, вовремя съехавший на ниву кооператорства; жалкое убожество с фальшивой улыбкой и развитой мускулатурой…. Я не хочу о нём вспоминать, как не хочу задумываться и над точным числом своих партнёров…. Много, слишком много, даже для нескольких жизней….  Их всех я выбирала сама; сама над ними издевалась, и, в конце концов, выбрасывала из жизни, как старые половые тряпки. Я сдержала данное себе в юности обещание: именно я их имела, именно я…. О, как же некоторые из них меня ненавидят! Ненавидят до сих пор, до жёлчи, до маразма…. Что ж, секс стал для меня, как для большинства мужчин, - физиологическим процессом, типа еды, питья, сна, с той лишь разницей, что в этой области я не потребляла дважды одно и то же. Пару раз я хотела, чтобы меня любили тем способом, что когда-то Юра, но, Господи, как же это было не так! Не так….
     Да, я забыла сказать, что после моего «нервного срыва», (как осторожно выразились в деканате, давая академку), мать забрала меня к родственникам в Ленинград, где я понемногу отошла. К тому времени, отец, раздавленный перестройкой и алкоголем, стал напоминать загнанного в угол больного зверя, и даже терпеливая мать не смогла жить с ним рядом, Тем более я, сами понимаете.
     Мы поселились в  маленькой квартирке на Васильевском, и я продолжила учиться, с помощью былых отцовских связей переведясь из своего института в Санкт-Петербургский, (тогда, конечно, ленинградский). Прошли годы…. Мама – отличный зубной врач, и я, успешно получив свободный диплом и  немного проработав в больнице, мечтала открыть с нею собственный частный кабинет. Уже готовились документы, уже было заказано необходимое оборудование, когда пришло сообщение о смерти отца. Решать было нечего, мы поехали.
     Бумажная волокита; скромная церемония; пара бывших, как теперь принято говорить, партийных функционеров, едва держащихся на ногах от старости, и мы с мамой – у гроба на кладбище…. Обшарпанная затхлая квартира, откуда всё мало-мальски ценное было за бутылку отцом уже вынесено. Грязь и вонь….
     Я вышла на улицу и села у подъезда.
     «Нынче такая модная песня есть….  «Люби меня по-французски» называется», - услышала я из открытого окна на первом этаже хриплый, до боли знакомый голос. Я вскочила, как ужаленная, и через минуту буквально ломилась в дверь. Её отворила какая-то старушка, в чертах которой я с трудом угадала маму Юры. Сам Юра навстречу не вышел. Он просто не мог.
     С тех пор, как с помощью Союза солдатских матерей его удалось отыскать и  вырвать из душманского плена, (т.е. больше десяти лет назад!); после всего происшедшего, (я до сих пор панически боюсь расспрашивать, а Юра даже с матерью не делился афганскими воспоминаниями), он слёг, и как оказалось, навсегда…. Что было теперь в его жизни? Только это окно первого этажа, в которое он глядел часами, подтянувшись на старой железной кровати, ощущая спиной подложенные мамой подушки, древний черно-белый «Рекорд» в углу и сто раз перечитанные  книги….
     Наш первый  разговор настолько же был труден вначале, как и страшен в конце. Мы пытались говорить обо всём, о школе, о моём отце, о Питере и тамошней работе, только не о болезни и Афганистане. Глядя на Юркины огромные сильные руки, мне хотелось лишь одного: целовать их и просить о прощении. За что? Неважно, за всё!….
     Он, наверное, понял, что творилось  в моей душе, и вдруг тихо со злостью сказал: «Не обольщайся, ЧП,  я теперь – гладиатор!».  И видя, что я не понимаю, так же зло пояснил, отвернувшись: «Тот, кто способен только гладить…. Импотент….».
     И тогда меня прорвало. Я заревела, как никогда в жизни. Я встала на колени; я, наверное, несла такую чушь, Господи…. А он, растроганно оборвав меня на полукрике, дотянулся рукой до моих волос, и, проведя по ним подрагивающими пальцами, с грустной улыбкой сказал: «Ладно, ЧП, я буду любить тебя по-французски!»….