Письма лейтенанта

«Здравствуй моя милая Мари.

Отправляя тебе свою эпистолу с нежностью думаю о тебе, мой ангел, и мысленно переношусь  в Петербург, в наш уютный дом и к нашему камину. Я вижу, как ты сидишь возле огня и читаешь эти листки, бумажные гонцы моих мыслей к тебе.

Зима прошла. Но как я тебе писал здесь зима совсем не такая как у нас. Со стужей. Похрустыванием снега под санями и трещанием мороза вечерами. С узорами на окнах, как иероглифы в витринах. Здесь зима – это ужасная слякоть и сырость, с выпадающей кашицей из снега и дождя, который тут же тает и превращает улицы в непроходимые топи. Впрочем такое не только здесь, в Порт – Артуре, но и во всех других городах и поселках Чосона, везде так, иногда я думаю, что эти топи, что бы сеять рис прямо на улицах.

Уже прошло больше месяца с того дня как напали на нашу эскадру и две неудачные попытки прорваться из гавани в открытое море закончились тем, что наша эскадра наглухо закрыта в Порт – Артуре. Я видел раненных и убитых с «Цесаревича» и «Паллады». Мы были в одной из спасительных партий.  Мари, я не знаю как тебе передать, что делает взрыв оружейных погребов с оказавшимся рядом человеком или снаряд, заклинивший в башне головного калибра. Но в этом случае смерть – это спасение. Хуже когда человек оказывается жив. Когда у него нет сил даже на последний истошный крик. Когда он руками собирает по обожженной палубе свои  внутренности.
 
Лазареты еще справляются, и есть подвоз медикаментов и провизии, но так же как мы строим оборонительные сооружения, так же и японцы своими редутами отрезают нас от сухопутного сообщения. Все возлагают огромную надежду на приезд вице - адмирала Макарова, который был назначен командующим флотом и 24 февраля прибыл в Порт – Артур.

Мы были представлены адмиралу 27 февраля, после поднятия его адмиральского флага на нашем броненосце, при общем построение на палубе, а потом имели возможность познакомиться с ним ближе на ужине в кают – компании. Осип Степанович произвел впечатление культурного человека, ценящего службу простого матроса, и настоящего, знающего и образованного морского офицера. Поверь мне Мари, многие его идеи и мысли, от которых открещиваются в Морском ведомстве в Петербурге, действительно новаторские и их применения во флоте только к лучшему.

Макаров деятельно принялся за организацию обороны с моря. Уже 4 марта он вышел на «Боевом» на внешний рейд, несколько дней спустя  под его руководством было организован перекидной артиллерийский огонь через Ляотешан по японскому флоту на внешнем рейде. В течении прошедшей недели эскадра под его командованием  несколько раз выходила в море и завязывала бой с непреятельскими кораблями.

Также сюда приехал Верещагин. Он собирается вместе с нами выйти в море. После нашего приятного знакомства, год назад у Толстых мне будет приятно еще раз пообщаться с замечательным Василием Васильевичем.

Сегодня я утром сменился с вахты и во второй половине дня мы с Николаем Константиновичем планируем сойти в город вместе с матросами и еще двумя офицерами нашего корабля. Я хочу отправить это письмо, сходить в фотоателье - сделать снимок, и зайти в лавку – купить для тебе туземных безделушек.   
Жду с нетерпением когда ты получишь мое послание и сможешь ответить мне.

Передавай мои лучшие и искренние пожелания родителям, Михаилу Владимировичу, а особенно Лизе и Веничке, мне так не хватает их веселых каламбуров. 
Всегда твой, Павел.

27 марта 1904 г. Порт – Артур.»

« Здравствуй Моя Мари,

Сейчас у меня получилось написать тебе нормальное письмо, вместо тех урывков, которые я смог набросать в лазарете. Я еще наведываюсь туда на перевязку и хотя моя нога оставляет желать лучшего, я думаю мы еще с тобой попадем на губернаторский бал. Очень хорошо, что мне удалось тебя отговорить от этой безумный мысли приехать сюда сестрой милосердия.
 
Здесь жара, ужасная жара. От нее невозможно спрятаться. Гниет все. В лазарете стоит ужаснейший запах. Парализованные ходят под себя. Раненные лежат даже под открытым небом возле лазарета, под навесами. Гангрена. Жара, отсутствие самого необходимого, делает для врачей ампутацию – единственным способом лечения.

Вчера после перевязки, в проходе, мимо меня прошел санитар с тазом отрезанной по локоть руки.  Из отпиленного места в вперемешку с мясом торчал кусок кости, ее крошки висели на кончиках сухожилий. Я закурил папиросу и подумал о волнующихся под ветром, желтых, осенних петергофских садах.

Обстановка в госпитале один в один передает положение всех осажденных.  Воду мы разбавляем вином. Отдыхают все прямо на боевых расчетах. Кроме сна не о чем думать не хочется. Но я не хочу думать и о сне. Я до сих пор вспоминаю последний выход на «Петропавловске» во главе эскадры. Я ночью тону. Я не чувствую себя. Ледяная вода, входит в меня всего. Она замещает мою кровь. Она заливает мое сердце, легкие, суставы, мозг.  Я смотрю на нее, как безбожник на костре смотрит на иезуита, и в последнее мгновение уверовавший, что Бог есть и сейчас спасет его. Но она льется в меня. И последними заливает глаза. Я весь из воды. Холодной, противной и почему то слизкой жидкости. Которая крадет  мою волю, жизнь и тебя, моя Мари.

Смерть Макарова очень повлияла на флотских и весь гарнизон Порт - Артура. Все надеются на эскадру Рожественского, но все готовятся к самому худшему.

25 июля японцы открыли страшный огонь по редутам Дагушань и Сяогушань, а к вечеру последовала атака. Весь следующий день шёл упорный бой и в ночь мы вынуждены были их оставить. Но 6 августа мы смогли дать им чесу - они начали бомбардировку Восточного и Северного фронтов и атаковали Водопроводный и Кумирненский редуты и Длинную гору, но отовсюду были отбиты нашими сибирскими стрелками, успев занять лишь Угловую и укрепление Панлуншань.

Потом Ноги решился на штурм Восточного фронта, основным направлением удара были Китайская стенка и II и III форты. Но мы выстояли.

Я видел японских пленных Мари. В их глазах не безумие или ярость, Мари. В их глазах непогрешимая уверенность. Так должно быть. Сын Аматэрасу не может ошибаться, он им дает дышать Священным ветром. Однако амуницию, экипировку и оружие им явно дал не священный ветер. Везде стоит клеймо английских заводов. Когда мы спасали людей с «Паллады» эти джентльмены пили за это подлое нападение как за великое деяние. В осажденной городе остались только французская и итальянская миссии и репортеры. Только благодаря французам мы имеем возможность отсылать нашу корреспонденцию. Эти бравые парни наравне с нами держаться на позициях.
 
Ты писала, что Венечка призвался и сейчас где то под Мукденом. Дай мне его точные координаты. Хочу написать нашему юному сибариту.

Я так рад, что смог написать тебе несколько строк. Всем нашим наилучшие пожелания.
Твой Павел.
 
2 сентября 1904 г. Порт – Артур»


«Здравствуй Мари.

Я смотрел на твою фотокарточку, которую ты сделала у Фильмановича. Ты прекрасна. Я вспомнил те стихи, которые ты написала еще до нашего венчания.
Я их помню до сих пор –
                Тонких струн звучание, тонкий сладкий сон,
И твое признание, в пенном шуме волн,

Сколько раз уйдешь ты, к морю, за прибой
Столько раз прийду я, к чайкам, за тобой,

Луч моей надежды, луч моей любви,
Будет ярким светом, на него иди.

Это было всего семь лет назад. А для меня – много больше. И много больше моя любовь к тебе.
А еще несколько недель назад мы ушли из  Порт – Артура.

18 сентября японцы впервые применили для обстрела крепости 11-дюймовые гаубицы. Мари, вой этих чудовищ, заставляет неметь. Их снаряды пробивали бетонные своды фортов и стены казематов. С конца сентября нам стали выдавать по 1/3 фунта конины на человека, и то только два раза в неделю, слава Богу еще был хлеб. Но питание было настолько скудное, что появилась цинга, которая вырывала из рядов больше людей, чем снаряды и пули.

Всеобщими героями стали полковник Ирман, лейтенант Подгурский и стрелки 5 –го полка. При штурме Высокой горы, благодаря его глазомеру и находчивости, Подгурский с тремя охотниками выбил пироксилиновыми шашками три роты японцев, занявших было люнеты.

После второго штурма оборону возглавил генерал Кондратенко. И мы поверили в возможность продолжения сражаться. Мы держались. Убийственно, но держались. Каким то неимоверным усилием, каждый раз Роман Исидорович заставлял нас вновь и вновь найти в себе стержень. Мы уже не были флотскими или армейскими – мы стали портартурцами.

Генерал Ноги решил бросить все силы для захвата горы Высокой, с которой просматривалась вся порт-артурская гавань. После боёв,  22 ноября, Высокая была взята. На другой день после занятия горы японцы оборудовали на ней наблюдательный пункт для корректировки артиллерийского огня и открыли стрельбу из тех самых 11-дюймовых гаубиц по кораблям нашей эскадры. И Стессель предательски поднял белый флаг. На иностранных судах нас эвакуировали во Владивосток

Владивосток сейчас – один большой госпиталь и вокзал. Город диких цен. Апельсины, которым у Елисеева цена – копейки за фунт, здесь  по два рубля за штуку. И здесь совсем не так как в Порт – Артуре. Шалманы на каждом шагу. Барышни со столичным блеском на парижских платьях и кокаиновым в глазах, карточные шулера с гитарами в бантах, и вся эта мразь в окружение штабных офицеров Куропаткина, всякого рода адъютанты и порученцы. Мари, я дико поражен количеством орденов у них. Я вчера общался с одним из таких фазанов – он уверенно считает, что гаолян это звание в японской армии, зато со знанием дела посетовал мне сходить в заведение мадам Жолли, где подают молоденьких китаяночек и играют в карты на спинах обнаженных девушек. Без сотни рублей каптенармусы к ним даже не подходят для получения разнарядки по продовольствию. Боевые офицеры вынуждены их упрашивать подтвердить бронь на отправку в тыл.

На главных улицах шум и веселье. Это дико. Иступленные глаза и воспаленные лица мукденцев и портартурцев, в лазаретах и казармах, и этот пьяный, наркотический шабаш девиц и штабных офицеров в ресторанах. Как бы я хотел, что бы в разгар веселья они услышали вой одиннадцатидюймовки.

Да…здесь я встретил сослуживцев Вени. У них такие же глаза, как и у нас. Они сказали, что он погиб при отступлении. Прикрывал со своей сотней от прорвавшихся с фланга японцев лазарет. Вещи его уже переслали в Петербург родителям, а мне отдали его кисет, ты помнишь тот кисет, в который он украдкой  насыпал себе отцовского табака. И еще, еще они сказали, что ротмистр Игнатьев - Конашевич мог тогда и не оставаться с лазаретом, его сотня уже получила приказ уйти в обход, но он остался, потому что был русским офицером.

Единственно меня греет мысль о моей скорой отправке домой. Состав, сформированный из флотских офицеров эскадры, подтвержден и мы отправляемся через неделю, а еще через каких нибудь пять недель я увижу тебя, моя милая Мари.

Павел.

7 декабря 1904 г.
Владивосток»

«…….Все вымпелы вьются и цепи гремят,
Наверх якоря поднимая,
Готовятся к бою орудия в ряд,
На солнце зловеще сверкая!
И с пристани верной мы в битву идём,
Навстречу грозящей нам смерти,
За Родину в море открытом умрём,
Где ждут желтолицые черти!....» (с)