Четверть века

Вика проснулась оттого, что солнечный свет прокрался к ней на подушку. Взглянула на часы – восемь утра. И стоило просыпаться так рано в воскресный день! Закон подлости, впрочем. Герман спал, отвернувшись к стене. Разбудить? Да нет, не стоит, пусть дрыхнет и чем дольше, тем лучше. В ванной она плеснула в заспанное лицо холодной водой, собрала растрепанные волосы в хвост. Взглянула на себя в зеркало и поморщилась недовольно: слегка опухшая, немного помятая, будто всю ночь гуляла и веселилась, а на деле же скромно легла спать всего-то около двенадцати. Стареем мы с тобой, детка – сказала отражению и пошла на кухню.
Нажала кнопку чайника, вытащила из буфета засохший бублик. Потом, налив себе чаю, бросила взгляд на холодильник: к его дверце магнитом была прижата записка. Вика разобрала неровный почерк Германа: «1/4 века, дорогая! Поздравляю!». И действительно, сегодня тридцатое июля -  ее день рождения. Двадцать пять лет, подумать только!
Почему-то накатила тоска. Вика не до конца осознавала значение этой даты, а ведь она уже совсем взрослая. Да что там взрослая, самый, что ни на есть, самостоятельный человек. Самоощущение же было, что она глубоко застряла где-то между восемнадцатью и двадцатью.
Вика стала загибать пальцы, перечисляя свои скромные «достижения»: работа так себе, друзей нет, если не считать скучных уныльцев из компании Германа. А сам Герман? Тоже гордиться особо нечем.
Когда-то, лет десять назад, казалось, что двадцать пять - это ого-го какая цифра, и что к ней люди уже полностью независимы, самые же удачливые, к коим, конечно же, почему нет,  будет принадлежать и она, являются счастливыми обладателями квартиры, машины, любящего мужа, детей и головокружительной карьеры.
Что же мы видим на деле? На работе постоянный завал, к тому же, не особо щедро оплачиваемый. Отдых в Зеленоградске, куда на общественном транспорте ехать сорок минут зимой и полдня в летний сезон, так как Турцию и Египет «мы пока не тянем, малыш». Машины нет, ведь «я не собираюсь всю жизнь горбатиться на кредиты». По той же причине нет и квартиры, а жить приходится в этой съемной халупе, где даже ремонт не сделать, потому что «зачем, если мы тут временно». Замуж за Германа она не хочет категорически, детей у них нет. А нужен ли ей сам Герман?
Они уже пять лет вместе, и Вика помнит, что сначала все было по-другому: волшебный секс, полное единство душ. Но это первые два года. Потом наступила обыденность, позже - привычка, а теперь? Вялый, инфантильный, рассеянный, и вместе с тем  прижимистый и экономный Герман, с которым пресно и скучно. Активность в нем просыпается только ночами, когда сама она хочет спать, и пусть в постели он по-прежнему что-то пытается изобрести, теперь это кажется совершенно излишним. Отсутствие у нее подруг, нормальной работы и  хоть какого-нибудь, пусть даже  малоценного личного имущества  - абсолютная заслуга Германа. Будь рядом с ней более деятельный человек, жизнь сложилась бы по-другому, и свой юбилей она отмечала бы где-нибудь в Мексике или на Мальдивах. Наверное,  следующие двадцать пять лет, и те, которые будут после них, и те, которые еще останутся, станут существенно лучше без Германа.
Слезы капали в остывающий и невкусный чай, когда сонный Герман появился на пороге кухни.  Босой и в растянутых трусах, резинка которых вот-вот норовила лопнуть, не в силах сдержать выпирающий живот. Вчера была суббота, а в выходные Герман не считал нужным бриться, и рыже-русая щетина клочками топорщилась у него над верхней губой. Обрюзгший, с обвислыми щеками, с двойным подбородком – какой же он у нее омерзительный! Пять лет назад он был довольно симпатичный, теперь же – полная гадость. Тем временем, гадость ей улыбалась, как ни в чем не бывало: «С днем рождения, малыш!»
Вика холодно посмотрела на него. Вот он – ее первый взрослый поступок: Герман ей не нужен.
- Я ухожу, - сказала она грустно.
- Куда в такую рань? – удивился Герман.
- От тебя.
- Магазины еще не открыты, гости будут только вечером, мы все успеем купить, - рассеяно сказал Герман, будто бы включая тугодума. Или же, он действительно туго соображал, потому что не до конца проснулся.
- Ты совсем ничего не понял. А знаешь почему? Потому что ты идиот! Да, Герман, ты идиот, - Вика грубила, будто это могло теперь оправдать ее решение и прибавить ей силы, - а я не могу провести с таким придурком, как ты, больше ни дня, я этого не вынесу! Ты бесишь меня, понимаешь? Бесишь! Я тебя ненавижу!
- Успокойся, - он замямлил, не находя нужных слов, - Вика, успокойся, пожалуйста!
- Заткнись, мразь! Кто ты такой, чтобы указывать мне? Неудачник, бездельник и урод!
- Почему урод? - обиженно спросил Герман.
- Да потому что  урод! Толстый, раздавшийся боров!
Вике стало душно, тесно и невыносимо. Она оттолкнула растерянного Германа и рванула в комнату собирать вещи. Сарафан, джинсы, босоножки, футболка – на первое время хватит. Хорошо, что сейчас лето и за теплой одеждой можно заехать позже. Герман с недоумением следил, как она закидывает  в сумку все, что подворачивалось под руку.
Вика выбежала из квартиры, оставив дверь распахнутой. Вынеслась из подъезда - и солнечное утро ослепило ее. Сумбур в душе сменился странной легкостью. Сумка с вещами оттягивала плечо приятной тяжестью – это была тяжесть свободы. Куда теперь? К маме, наверное. Все девушки, оказавшись в такой ситуации, первым делом идут к маме. Вика представила свою мать: охи, вздохи, нотации и настойчивые требования вернуться «к этому хорошему мальчику, он ведь так тебя любит». Нет, маман отпадает. К Светке? У Светки муж и младенец, ей не до младшей сестры. Можно остаться у нее на пару дней, не больше. А потом? Оказывается, что идти ей, собственно, и некуда. Вот как оно бывает: живешь на свете двадцать пять лет, а потом понимаешь, что ты никому не нужна. Что ж, пока она будет гулять, а к вечеру что-нибудь придумает.
Тем временем Герман перемещался  по комнате из угла в угол. Он не понял, что это такое на Вику нашло. Несла какие-то глупости, оскорбляла. И, в то же время, страх, что она не вернется, закрался в душу и поселился там. До вечера он бродил по пустой квартире, убирался, раскладывал по местам предметы, разбросанные Викой, мыл посуду, не тронув только чашку с недопитым чаем и надкусанный бублик. Какое-то время чай в чашке оставался теплым, и Герман осторожно гладил фарфоровый чашечный бок, представляя, что он гладит Вику по руке. На душе было муторно.
Потом пришли Серега с Юлькой – поздравить. Как некрасиво Вика себя повела! Ушла из дома, когда он пригласил для нее гостей, своих друзей, между прочим. Он рассказал про утреннюю выходку Вики.
- Знаешь, оно и к лучшему, странная она у тебя была, - Юлька от бездействия начала убираться, потому что это являлось ее страстью, даже если вокруг все сверкало чистотой. Первым делом она хотела вылить чай, недопитый Викой, но Герман твердо сказал ей, чтобы она не смела.
- Ты тронулся умом вместе со своей Викой. Что за глупости? Почему нельзя помыть чашку и выкинуть бублик?
- Потому что она вернется, понимаешь, она вернется? Понимаешь? Ты понимаешь, что вернется? Она не может вот так уйти... Оставьте меня одного! – прокричал он неожиданно. Серега попытался обнять его, но Герман гневно скинул руку со своего плеча. Потом немного успокоился:
- Извините, ребята. Такой день. Я лучше и вправду один ее подожду.
Друзья ушли, и Герман долго без движения лежал на диване. Позже он сходил в душ, побрился, сделал попытку причесаться и зачем-то надел свой единственный приличный костюм. Сбегал к палатке и купил цветов. Вытащил из холодильника бутылку шампанского и поставил ее в центр стола, рядом с остатками Викиного завтрака. Он сидел один в темноте и размышлял о Вике. Обида постепенно уступала место чувству вины, и теперь Герман задумался: неужели, он всегда был настолько неправ?
Вика вернулась за полночь. Тихо вошла на кухню и, увидев там Германа, спящего на табуретке, заплакала. Подошла, обняла его голову, поцеловала.
- Прости, - прошептала она, - мы оба не виноваты, - это все мои четверть века.