Ветер

 А как ноченька пришла, овес вылез из мешка, тумтария-тум!"
Ярослав Гашек, "Похождения бравого солдата Швейка"

***

Он дочитал до абзаца, захлопнул "Книгу сумерек", как всегда стоя, так учли Брюс Ли, надел тапочки, прямо на босу ногу, без носка, если что, кафтан и бейсболку и вышел из подъезда, рывком толкнув дверь. Бриться не стал. У настоящего воина должна быть бородка.

Заскрипели старые пружины и стало ветрено. Ветер дул откуда - то спереди и справа, прямо в лоб, и на телеграфном столбе перед входом наклеенные прочно, но вкривь и вкось, отрывные полоски на объявлениях шелестели вверх и вниз, иногда полностью зависая в этом ледяном потоке, иногда - опускаясь и умело притворяясь замершими и замёрзшими. Они играли с людьми, и казалось, без сострадания.

Он оглянулся на свое окно и сразу сжал заледеневшие кулаки. Пальцы слушались плохо. За десять секунд ветер пронизал его почти до мозга костей. Это было серьёзно. Ветер крепчал.

Он прищурился – одновременно храбро и цинично - подошел ближе и пристально посмотрел прямо на то, что было наклеено на уровне его глаз.

Пожелтевшее от ветра и времени холодное объявление гласило: «Наказываю подлецов и обидевших вас, звонить после шести». Ни одна из полосок с телефоном еще не была оторвана.

Он замер на миг, резко вздохнул холодного воздуха, используя нос как инструмент, прямо в живот на четыре пальца вниз и вглубь от пупка, и, замерев, резко оторвал одну полоску, начав движение, как учили в Японии, от бедер и потом всем телом, вкручивая таз. Каждая клетка его тела завибрировала, чувствуя ветер.

Потом он быстро положил оторванный клочок в нагрудный карман потрепанного кафтана, когда-то бывшего чисто-белым, супермодным и целомудренным, и энергично зашагал в сторону метро - ноги-циркули - деформированные от постоянных ударов по льду на холодных ветрах. Было освежающе и страшно. Ветер крепчал.

До Тимирязевской он добежал быстро, на подушечках пальцев, лавируя гусиным шагом по обледенелой серой тропинке между пока еще не снесенными торговыми палатками с озабоченными суетящимися в них кавказцами и ржавыми синими и красными жигулями в нелегальных ракушках, иногда для разнообразия переходя на боксёркий приставной шаг, плечи поближе к ушам, спина круглая, язык - к небу. Он был уже совсем не молодой.

В голове крутилось - "…для развития мудрости наибольшую проблему представляют собой различные и постоянные в нашем обществе загрязнения сознания, которые лишают нас возможности видеть явления такими, какие они есть на самом деле, а именно - ненависть, жадность, невежество, влечение разного рода, гордость, надменность, жажда власти и сна, а также стремление к удовлетворению во что бы то ни стало всех наших пяти желаний. Все это в значительной мере искажает получаемую нами информацию и мешает оценить степень этого искажения, что делает проблему практически нерешаемой. Кроме того, информация может содержать в себе и искажения, вызванные загрязнениями передающих ее других людей. И во всех случаях, когда мы начинаем ощущать какое-то расхождение между нашими действиями и духовными учениями, мы немедленно истолковываем ситуацию таким образом, что толкователем мгновенно оказывается само наше эго, в роли духовного советчика, боясь саморазоблачения и стремясь к комфорту. Метафорически это соответствует положению в стране, где церковь и государство отделены друг от друга, как у нас в СССР.».

Точно, закрывая глаза и начиная вращать головой, подумал он. Я и сейчас в СССР живу. Я умер после Олимпиады. На которой победил всех. Чемпион, мать мою. Чемпион.

Мы все думаем, что мы не такие, как все, а мы на самом деле точно такие же. Знать это и есть прогресс. У нас у всех неправедная концентрация. А мудрость состоит в том, чтобы интуитивно знать, как поступать в следующий момент, добродетель же, конечно, состоит в самом поступке. Нам только кажется, что мы знаем все, и еще кажется, что мы - добродетельны. Вот и не дается нам алмазная истина, а жизнь всегда показывает - вот ты какой. Вместе со всеми делами своими. Фантомные боли. Знаем, что нет у нас никакой ноги, а пальцы - болят. И можно даже пошевелить, если есть баян(1). Или просто – втянуть дорожку(2). Теперь уж чего. Чего уж теперь.

А читать о себе - не любим, лучше читать очерки, что там и как в других странах дальних, чужая жизнь, описание красивых обычаев и горизонтов, или стихи. Приятно ведь, и кошельку автора тоже. Хотя какая там литература - в грубую модальность бежим и прячемся, принимаем все за реальность, а потом жалуемся, что устали, мол, ветер.

Внезапно порыв подул так, что узор его бега весь распался, как стоящий на льду без фундамента замок из картона и чуть не уронил его на колени. Словно rookie.

Его тут же снесло прямо от входа в подземку, к грязной красной стене, на которой черно- красным граффити большими буквами было написано: "Бодхисаттва рождает ни к чему не привязанное сознание".

Сказали бы ещё, «в чём смысл прихода Бодхисаттвы с юга».

Прорывая, как на ринге, грудью этот упругий ледяной заслон немного вбок и назад, он вкинул себя в ведущий вниз тёсный проем и рука привычно заскользила по перилам. Он покатился по ступенькам, как маленький хрустальный шар, которого нет. Прямо в ведущий в метро узкий и кривой переход.

Ветер в переходе был другой.

Наверху был такой нордический Wind, словно из Валгаллы, разваливавший тело на две половины сразу, быстро, молча, без рефлексии и по прямой, как фрисландский двуручный меч.

А этот наоборот, из Средней Азии или Персии, с зехаром(3), медленный, коварный, как мягким кривым бронзовым – или медным? - ножом. Он расслаблял и медленно резал, забираясь вместе с десятью тысячами хворей прямо внутрь, куда мог достать, а если ему фартило, в центр, в сердце, почки и печень, такими маленькими смертельными квадратиками и кругляшками.

Пока времени было немного, его еще можно хоть и трудно, но как-то выдавить, а как вживался - съедал, точно и неумолимо, сжевывал, почти безболезненно и навсегда. При этом он ещё лицемерно обещал надежду, как правитель и в глава церкви, совмещённый в одном лице.

Сжав губы и стараясь не дышать, он нырнул, доскользил в этом бассейне спёртого гниющего воздуха до ближайшего разбитого телефона-автомата, вынырнул наверх, вставил пластик и набрал номер.

Потом, коротким от усталости, разочарования и ненависти к городу Москве выдохом через рот вернул себе самообладание и ритм. В живот приятно закололо. Энергия не рассеивалась.

После трех гудков ему ответил. Мужчина.

- Ветеров слушает. Как Вы?
- Как обычно, - сказал он. - Обидели меня, сильно .
А потом помолчал и добавил. - Хрук.

В этот момент идущая мимо него к противоположному выходу пенсионерка в тусклом дутом пальто с традиционным нестареющим лицом и беретом вдруг остановилась, обернулась, улыбнулась как-то нехорошо и посмотрела ему прямо в глаза.Ветер прекратился, на миг.

Обычный взгляд пенсионерки – тоже. На щелчок пальцами ее глаза медленно изменили свой цвет с черного на голубой и сверкнули, пытаясь проникнуть прямо в середину его груди.

Он сразу вспомнил, как там было дальше.

«Благодаря этой пустотной мудрости человек превращает с помощью переданных ему путём нашёптывания заклинаний то, что кажется плохой кармой, в хорошую, и даже не приближается к тому, что, являясь плохой, на первый взгляд выглядит, как хорошая карма.»

Нехорошо сверкнувшие глаза пенсионерки погасли. Теперь они были пустые и словно набитые плотной стекловатой. Её взгляд не выражал ничего. Абсолютно неживой, как у погибшей птицы. Да и людей здесь больше не было. Только он, телефон -автомат, пенсионерка и ветер. Это на него, наверное, смотрел Хрук.

Незвано, ветер задул опять, мгновенно раскидав по переходу мусор из бачков, бумажные стаканы, обрывки газет и пустые стержни от авторучек. Погас свет.

- Хрука я наказать не могу, - помолчав, сказал на другом конце трубки Ветеров. Потом еще помолчал и добавил: - Боюсь попутать(4). Что еще?
- Ничего, -сказал он. - Дует.
- Дует сейчас везде, - Ветеров снова помолчал. – Всем сейчас дует, и всегда. Вы, если выживете, звоните.

Ему захотелось закричать, изо всех сил, но крик все равно был бы молчаливым. Он сдержался, напряг живот.

- Спасибо, брат, - ответил он. - Извини. Всех благ. Созвонимся, без базара.

И повесил трубку. Полузасохшая мандариновая шкурка ударила его в лицо, стало сухо во рту, пропал голос. Бабушки давно не было.

«Поскольку развитию пустотной мудрости препятствуют загрязнения, необходимо очистить душу и тело, что очень трудно и для чего хорошо подходит «практика исполнения задуманного» и ряд упражнений, обычных и особых.»

И все-таки Хрука обязательно надо остановить. Всё равно, как. Ветер крепчал - он поменял цвет.

В метро он был желто-рыжий, цвета измены, наверху черный, открыто, как капитан Черная Борода, а сейчас он был никакой, не притворялся даже серым. Это был Хрук.

Он устало опустился на пол - сел прямо в грязь. Потом достал из кармана дешевую китайскую зажигалку, фляжку и старую немецкую губную гармошку, три вещи, которые он любил кроме спортзала, войны и книг. Он хлебнул, продул инструмент, потом посмотрел вверх, глубоко вдохнул, зажал его в левой руке, правой чиркнул кремень и задержал выдох.

Звезды видели взрыв даже в Москве. Наступил полный штиль. Капитаном сборной он так и не был. Но остановить ветер - он смог.

Примечания:
баян(1) - шприц
дорожка(2) - способ приёма кокаина, знают все
с зехаром(3) - с сильным опасным подвохом, кавказск.
попутать(4) - поступить неправильно.
Здесь и выше - сленг преступников и принимающих наркотики людей. Или принимающих наркотики преступников)

фотография Алесксея Титаренко и жж юзера "Сабурич", http://saburich.livejournal.com/