Конец гордой красавицы

           Свидетель Бог,  в пору зрелости я никогда не обижал змей. Да, помню, мальчишкой, словно безумный, гнался с палкой за ускользающей гадюкой и хлестал ее, хлестал, пока в ней не угасли признаки жизни. Она лежала передо мной истерзанная и жалкая. За что я убил ее?  Ведь она не имела на меня зла. Грелась себе на солнышке. Заслышав человеческие шаги, бросилась наутек: очень уж хотелось жить!

           Так сложилось, что потом   встречи с ужами и гадюками  стали обычным для меня делом. Вокруг кордона змеи часто попадаются на глаза. Я не испытываю к ним никакого отвращения. Привык. И не удивляюсь девушке, которая ведет подсчет  ядовитых змей. Заприметив гадюку, она  ловко придавливает ее головку к земле палочкой, достает крохотную кисточку и ставит между змеиных глаз красную точку. Чтобы змея не попала в учет вторично. Обыкновенная рутинная работа.
 
          А что? Приглядеться,  змеи  довольно изящные и грациозные существа. Взять хотя бы способ их передвижения. Он сродни скольжению конькобежца. Тот отталкивается  в сторону и чуть вперед коньком, а змея - изгибами тела. Неожиданный эффект получается: колебания туда-сюда как в замедленном фильме, а скорость – не угонишься.

          А сколько вокруг вещей украшено тем же орнаментом,  который вышила природа на змеиных спинах! Просто людям неловко признаться, что украли красоту у  «презренных ползучих гадов».

         Итак, теперь всем понятно, что к змеям я отношусь нормально. И когда однажды на тропинке у кордона увидел разнеженную под июльским солнцем гадюку, отнюдь не убежал в страхе прочь. Остановился и подождал. Должна же она, почуяв опасность, скрыться в траве!
Это был крупный экземпляр серо-голубого цвета. Матерый зверь! Он лежал, свернувшись нетугим кольцом, выставив на меня голову. Змея шипела, постреливала раздвоенным язычком, но с места не уходила. Я сорвал высокую былинку и ткнул ею в гадюку. Та сделала резкий выпад навстречу и зашипела еще громче. Однако и теперь убегать вовсе не думала. Пока  я обходил ее стороной, она  провожала меня недружелюбным и внимательным взглядом.
С тех пор, проходя по тропе, каждый раз находил ее на одном и том же пятачке. И никогда она не уступала дороги. Ее наглость мне не понравилась, и я поставил на тропе колышки с предупреждением: «Осторожно! Очень вредная змея!». Чтобы какой-нибудь  рассеянный посетитель кордона не наступил на зверюгу.

          Во время косьбы чего только не обнаружишь на лугу! Бывает, коса снесет траву над ямкой, где притаились зайчата. Бывает, наткнешься на гнездо коростеля с яичной кладкой или зацепишь лезвием нерасторопную жабу. Однажды утром  моя коса вскрыла лежащую на земле мертвую мышь полевку. Я осмотрел находку и не нашел на тельце несчастной никаких повреждений. Странно! Отчего же она подохла? Каково же было удивление, когда через метр-другой выкосился еще один мышиный трупик! И тоже ничем не поврежденный.
Тут меня привлек Бимкин лай. Конечно, собачка, как всегда, крутилась неподалеку. Я оглянулся и увидел, что Бимка отчаянно лает на змею. Ту самую. Вообще он всегда избегал змей. Наверное, сдерживала память предков. А на этот раз словно с ума сошел. Мелькнула мысль, как бы она его не укусила!  Бросился к нему, сгреб в охапку, отнес в избу и оставил за плотно прикрытой дверью. Причем, когда нес, он почему-то изо всех сил вырывался и скулил. От досады, что ли: не дали как следует отругать злючку?

         Вернувшись на луг, я выяснил следующее. Оказывается, гадюка, умертвив полевок, заняла их гнездо.  Надо сказать, гнездо – это большой ком сухой травы, спрятанный под землю. Лишь его верхушка видна. В таком теплом домике удобно выводить мышат. У гадюки, знать, губа не дура, если позарилась на чужой уют. Укрылась там. Вот только зачем хозяев сгубила? Ведь не от голода же! Жрать-то их не стала. Не иначе,  как от скверного своего характера. Верно я написал предупреждение: очень вредная змея!

         Бимка, понятно,  почуял в гнезде что-то живое, захотел познакомиться, сунул нос, понял, с кем имеет дело, и затявкал. Но почему же сейчас в доме тихо? Обычно, если его оставить взаперти, он  такой трам-тарарам устроит, что уши затыкай. Пойти, взглянуть, что с ним?

         Бимка тихо-тихо лежал у двери и слегка поскуливал. Не бросился ко мне, подпрыгивая от радости, а только слабо шевельнул хвостиком.

         -Бимка, что случилось?

         Погладил его и нащупал на шее желвак не меньше моего кулака. Так и есть!  Укусила-таки его, подлая!

         Он слабел с каждой минутой. И вот уже  передо мной лежит   жалкий, беспомощный, с потухшими глазами. Нет сил даже поскулить.

         Что же мне делать?  Везти в больницу бессмысленно. Там и для человека-то  противоядной сыворотки нет, а над собакой врачи лишь посмеются. Разве им объяснишь, что Бимка для меня не просто собака, а единственное существо, с которым я делю  одиночество, когда, бывает, месяцами не видишь ни одного человеческого лица? Кошки не в счет. Они не заскучают без меня.

         Я положил Бимку на половичок, поставил перед ним блюдечко с водой, снял со спинки судака бескостное мясо. Ни на что,  даже на это излюбленное блюдо никакой реакции.
Днем, бросая работу, я часто наведывался в дом посмотреть,  как там с Бимкой. Изменений никаких. Ни в лучшую сторону, ни в худшую. Правда, в худшую – дальше некуда. Почти нет признаков жизни. Едва уловимое дыхание, сухая мочка носа.

         Ночью плохо спалось.  Все мысли о нем, о Бимке. Вспоминалось и смешное, и грустное, прожитое вместе.

         Назвали его по кличке собаки из популярной когда-то повести Троепольского «Белый Бим Черное Ухо». Там был породистый крупный пес. Мой песик, помесь болонки и японского хина, никак на Бима не тянул. Разве что был весь белый, кроме левого висящего уха. Оно почему-то окрасилось в черное. Ну, пусть будет, если не Бим, то хотя бы Бимка. Так за ним закрепилось.

        Из щенка получилась резвая, любопытная и, несмотря на малый рост, очень выносливая собачка. Если я иду на лыжах по снежной целине, Бимка выбирает не легкий путь по проложенной сзади меня лыжне, а норовит забежать вперед. Быстро-быстро семенит короткими лапками, а за ним вихрятся снежные всплески. Будто вращается там винтик. Наподобие винта крохотного лодочного моторчика.

        Не раз любопытство грозило ему бедой. Помнится, ранней весной пробивался я на лодке сквозь ледяное крошево к чистой воде. Бимка принял осколки льда за нечто цельное, вздумал побегать по ним и сиганул за борт. К своему ужасу он сразу погрузился в воду. Он в панике молотил передними лапами,  вертелся в густом бульоне, тщетно стараясь пробиться либо вперед, либо назад. Дотянуться до него я не мог. Пробовал  толкать к нему лодку – безрезультатно. Неповоротливая дюралевая махина гнала бортом крошево, а вместе с ним удаляла и терпящего бедствие. А пес выдыхался, я был в растерянности. Только каким-то чудом, уцепившись ногами    в сиденье и вытянувшись во весь рост из лодки, я изловчился ухватить Бимкин загривок.

        Думал, заболеет: мокрый, а воздух свеж, ветерок знобкий дует, и домой не скоро добраться. Скинул с себя телогрейку, обтер его кое-как – и за весла. Ничего, обошлось.  Даже не чихал после неприятного купания песик.

        А бывало, что и он меня выручал. Я уж не говорю о его жизнерадостном характере: посмотришь, как он весел и подвижен, и у самого сил прибавит. Нет, по-настоящему выручал.
Заготовлял я в начале зимы дрова. Выбрал большую, засохшую на корню сосну, подпилил ее бензопилой. Пошло дерево на повал, взметнуло снежный вихрь. Ничего за ним не видно. И тут услышал какой-то свист и одновременно собачий лай.  Оглянулся – несется ко мне мой Бимка. Машинально шагнул навстречу ему, а туда, где только что стоял, со свистом вонзилась огромная пика.

         Нетрудно было догадаться, что произошло. Сосна вершиной упала на  ель. Ветви ели согнулись пружинной дугой, обломили вершину и, распрямившись, подбросили ее высоко вверх. Выписав по небу кривую, она нацелилась в меня. Если бы не отвлек Бимка,  тяжелое бревно с заостренным концом проткнуло бы меня, как булавка коллекционера протыкает насекомое, выбранное для пополнения коллекции.

         Я никогда не беру Бимку на лесоповальные работы. Опасно. Как он  умудрился открыть плотную дверь, как сумел отыскать меня в лесу, как появился в роковую минуту, остается тайной. Уж не вел ли его добрый ангел?

         О его необычном отношении ко всему живому я знал. Интересно было бы посмотреть, а какое впечатление оставит в нем встреча с медведем. Медведи около  кордона – не редкость. Но случая познакомить с ним Бимку долго не выпадало. Наконец, увидел однажды: идет косолапый не спеша через луг. Потихоньку вывел Бимку на крыльцо, показываю: смотри, мол, вон хозяин тайги прогуливается. Сам держу собачку за шиворот: кто ее знает, бросится на зверя, а, поди узнай, в каком тот настроении. Ему что, махнет своей лапищей – и пропал Бимка.

        А Бимка вовсе и не вырывается. Увидел мишку, тоненько тявкает и пятится, укрываясь моими ногами. Видно, сообразил, что этот зверь посерьезней лосей.  Однако, куда ему против меня. Не он, а я настоящий владыка леса и надежная защита…

        Вот так лежу и вспоминаю всякие события  из нашей кордонной жизни. Только бы выжил песик!

        Утром все то же самое. Лежит на животике, голову поднять с передних лап не может.
Из овечьего поголовья был у меня в то время неудачный барашек. Всех остальных ягнят матка принимала, а этого никак не подпускала к вымени, Как ни старался я подкармливать его из бутылочки, все равно сильно отставал он от единоутробной братии. Ну что ж! Видно, сама судьба твоя такая, думаю. Чем дальше страдать и мучиться, лучше уж сейчас под нож. Случай, к тому ж, особый выпал. Словом, зарезал я барашка и, пока печенка не остыла, порубил ее на кусочки и Бимке под нос положил. Больше всего на свете он такое лакомство любил. Бывало, дрожит от возбуждения, стоит запах почуять.

         Смотрю, мочка носа у песика задергалась, глаза приоткрыл. Съел кусочек, потом – второй. Без особого аппетита, но и то хорошо. Надежда появилась: авось, обойдется.
Поел Бимка, встал  на лапы, как-то боком, шатаясь, к двери поковылял. На двор захотел. Ну, слава Богу!

         А днем, когда припекло солнце, я увидел гадюку на обычном ложе, на тропе. Пусть меня осудят, но я, ни секунды не колеблясь,  надвое рассек лезвием косы коварную красавицу.

        Бимка  через неделю совсем оправился, по-прежнему был весел и неутомим. Но страх потерять его еще долго преследовал меня.