Вахтёр

               

























   Работа у Юрия Борисовича Васькина была не пыльной. Не пыльной, но и нудной до самозабвения и одури. Другой бы, нравом пошустрей да умом порасторопней, бросил бы такую работу к чертовой матери уже через неделю. Даже труд дворника и то куда веселее: все-таки на свежем воздухе и не торчишь на одном месте, как пень трухлявый. Но Юрий Борисович к нудной работе привык.
  Без малого сорок лет он отдал службе в органах – страшно сказать! - государственной охраны. Чина Васькин был крохотного, звания и того меньше, но искренней гордостью за свою работу был преисполнен небывало. Пришел он на службу в престижное и загадочное Девятое управление всемогущего КГБ, куда брали работать людей, проверенных чуть ли не до седьмого колена. И вопрос о том, как вели себя твои предки во время восстания на броненосце «Потемкин» здесь отнюдь не был праздным. Правда, той романтики, которой веяло от секретного ведомства, и которую культивировали многочисленные шпионские фильмы и книги, здесь не было и в помине. Служба оказалась скучной и неблагодарной: четыре часа топчешься возле будки, расположенной у подъезда дома, где изволил проживать какой-нибудь член Политбюро, а следующие четыре часа открываешь ворота дачи. И так целые сутки. Из месяца в месяц, из года в год. В умопомрачительную жару и трескучий холод. В будни и праздники. Плюс зубрежка бесконечных инструкций, приказов да уставов. Конечно, был шанс у Васькина стать офицером, попасть в личную охрану или еще как-то пробиться. Но… Все эти шансы прошли мимо Юрия Борисовича и не будем вдаваться в подробности почему. Необходимо только уточнить, что прыткостью ума Васькин не отличался, здоровым честолюбием тоже, а тяга к учению отсутствовала в нем с младых ногтей. Так что, как говориться, по Сеньке и шапка. Кстати говоря, никто из родных и знакомых и не подозревал, чем конкретно занимается Васькин на работе. Секретность он соблюдал неимоверную. А неизвестность, как правило, рождает слухи и домыслы. И вот однажды Юрий Борисович услышал за своей спиной фразу, тихонечко брошенною одной соседкой другой:
- Да он у Брежнева в охране работает…
   Благотворным елеем пали эти слова в душу Васькина и развенчивать себя он не стал. Наоборот, всячески старался укрепить в народе ошибочное, но греющее самолюбие мнение. Тем более что оно, как искренне считал Юрий Борисович, не так уж и далеко от истины.       
   Коллеги же по работе его не любили, мягко говоря. Потому как он был дюже «правильным». То есть: выступал на комсомольских, а потом и партийных собраниях, решительно вскрывая все недостатки родного коллектива, и никогда, ни на строчку, ни на слово не отступил от должностных инструкций. И речи его были похожи не передовицу «Правды». А кто-нибудь обожал читать передовицу «Правды»? То-то…  Будь он просто правильным человеком, было бы еще полбеды. В конце концов, и к приторности можно привыкнуть. Но он был активно и даже воинственно правильным, если так можно выразиться. Этакий витязь инструкций и предписаний, ландскнехт уставов и распоряжений. Васькин искреннее и убежденно считал, что все инструкции, регламентирующие его службу, приказы и – уж тем паче! - уставы надлежит выполнять неукоснительно, даже если земной шар раскрутится в другую сторону и полетит в тартарары. Служба – вещь святая и незыблемая, как намаз у мусульман! Ее стоит чтить, уважать и всегда быть готовым к ней, словно жених к первой брачной ночи. И никаких отступлений тут быть не может! Любое отступление, чем бы оно ни было вызвано – смертный грех, не подлежащий прощению. Ну, к примеру: у одного из сотрудников, довольно молодого, случилось несчастье. Любимая девушка обвинила его в финансовой несостоятельности и разделила постель с пожилым, обрюзглым узбеком, владеющим сотней нефтяных вышек в Западной Сибири. Парень был человеком нормальным, не склонным к суициду или к кровавой вендетте. Он поступил очень просто: оторвался с друзьями на полную катушку в одном из ночных клубов. Утопил, так сказать, в вине и похоти свою растоптанную любовь. Вполне адекватный поступок! Но сотруднику нужно было на следующий день выходить на службу. И он явился в несколько неидеальном виде, являя собой нечто среднее между петухом, перетоптавшим пару птицефабрик и Змеем Горынычем, решившим пополнить свои запасы зажигательной смеси чистейшим спиртом. Старший прапорщик Васькин начеку! Через пять минут брошенный влюбленный был уже на ковре у начальства. Слава тебе Господи, начальник был человеком нормальным и разобрался в данном вопросе. Но нервы парню потрепали основательно. Или еще один показательный поступок Васькина. Вызывает все тот же начальник Юрия Борисовича и с хитрецой так вопрошает:
- До меня дошли слухи, Юрий Борисович, что вчера кое-кто из сотрудников употребил на службе спиртное. Вроде как по чуть-чуть…
- Не вчера, Василий Сергеевич, - тут же уточнял наш правдоруб, - а позавчера! Было дело, было! И совсем не по чуть-чуть!
  Далее следовали необходимые начальнику подробности.
  Но это примеры, так сказать, завершающего периода творческой деятельности Васькина. А вот кое-что из раннего.
   В далекие семидесятые один из сотрудников написал заявление о вступлении в партию. И вступил бы, чего тут необычного. Не в космос же лететь, в конце концов. Но Васькин считал своим долгом вставить словечко. Сотрудник, видишь ли, большим меломаном оказался и книгочеем. И слушал ведь, подлец, не «Песняров», не Кобзона или Хиля, а ЭЙ-СИ-ДИ-СИ, да Оззи Осборна. И читал не стенографию очередного партийного съезда, а «Лолиту» да «Белую гвардию». Парень, естественно, в партию не попал. К своему счастью, быть может.      
   Таких примеров за долгую службу Васькина накопилось порядочно. Прямо таки галерея сраженных беспощадным мечём правды. И не считал Юрий Борисович себя ни предателем, ни наушником. Борец за чистоту рядов и букву инструкций! И никак иначе. Оттого служба, да и сама жизнь казались ему в два раза труднее, чем всем остальным. Но он добросовестно волочил столь неподъемный воз, по своей воле в него впрягшись.  Кряхтел, горбился, потел от натуги, но тащил. И невдомек ему было, неразумному, что жизнь такая замечательная штука, что не может вписаться ни в одну инструкцию, даже написанную гением. И это прекрасно!   
  В общем, как бы там ни было, в шестьдесят лет – предел, через который прапорщику перепрыгнуть невозможно - Юрия Борисовича Васькина со всеми подобающими почестями проводили на заслуженный отдых. Активы, нажитые Васькиным за всю долгую и праведную службу, были мизерными. Проще сказать – стремились к нулю. Ну разве что три медальки за безупречную военную службу, каковые, впрочем, выдают всем добросовестным служакам; да и не очень добросовестным - тоже. Плюс еще ворох грамот, которые Васькин повесил в коридоре, завесив ими обширную проплешину в обоях. Пассив же был куда более солиден: не шуточный варикоз от длительной стоячки, пластиковые зубы, вставленные за собственные деньги, прогрессирующая  гипертония, начинающийся артрит и обширная лысина. Пенсию Юрий Борисович заработал хоть и не такую позорную (позорную для государства, естественно!) как у гражданских, но и явно не достаточную, чтобы предаваться праздности в личном коттедже, развлекая себя путешествиями по миру. Жил он бобылем – так уж сложилось по жизни. Родителей схоронил, а жена… Жена у него была когда-то. Но не долго. Она тоже не выдержала его нравоучительного характера, сочетающегося с исключительным занудством. Чашу терпения женщины переполнило посещение Театра на Таганке. С невероятным трудом она раздобыла два билета на «Мастера и Маргариту» в постановке легендарного Любимова. Юрий Борисович пошел, посмотрел, а потом полночи выговаривал жене, что ему, как чекисту и коммунисту, не пристало смотреть, как баба с голыми титьками по сцене носится, швабру с собой прихватив. На следующий день она отнесла заявление о разводе в ЗАГС, сказав Васькину напоследок, что счастлива, что так и не смогла забеременеть от него.
   Книг читать Юрий Борисович не любил с детства, а телевидение он презирал с перестроечных времен. Заскучал наш отставник в двухкомнатной квартирке, оставшейся от родителей. Иногда выходил во двор постучать с мужиками в домино, но считал это времяпрепровожденье пустым и бестолковым. Здоровьем, каким никаким, он еще обладал, а потому решил идти работать. В конце концов, большинству людей в нашей стране приходится работать до гробовой доски. Так чем отставной прапорщик лучше? Сперва помыкался Васькин по многочисленным охранным фирмам, так как ни черта в жизни больше не умел. Но там предпочитали молодых и здоровых. При желании можно было конечно найти ветерану тепленькое местечко, но…  Но в охранных структурах работало не мало бывших его сослуживцев. Кто-то слышал, а кто-то и лично знал о его праведных «подвигах», а потому давал в отделы кадров соответствующие рекомендации. В итоге везде Васькин получил от ворот поворот.
   После длительных мытарств пристроился Юрий Борисович вахтером в метро. Хотя официально его должность именовалась несколько иначе: дежурный по эскалатору. Но ведь если аспирин назвать ацетилсалициловой кислотой, он ведь от этого не превратится в мумиё, верно? Сидел теперь старший прапорщик в отставке Васькин в стеклянной будочке на станции метро «Киевская» и наблюдал за народом, спешащим вверх-вниз по своим делам суетным. Иногда покрикивал в громкоговоритель на нерадивых пассажиров, в основном приезжих,  пытавшихся взгромоздить свои огромные баулы прямо на поручни; ругался на пацанов, частенько швыряющих монетки и прочую дрянь по металлическому желобку, убегающему вниз рядом с ползущей резиной поручня; вызывал ремонтную бригаду, в случае непредвиденной поломки или наряд милиции для немедленного предотвращения криминальных выходок несознательных граждан. Для этого у него имелись два телефона внутренней связи и банальный милицейский свисток. Да и график его вполне устраивал. И главное – постоянная температура на рабочем месте! Не надо было думать, как на прежней службе, что же еще одеть под неподъемную бекешу, чтобы не продрогнуть до костей. В общем, наш пенсионер был вполне доволен жизнью: особо на работе не перенапрягался, и на хлеб с маслом вполне хватало. Не должность – рай! Тем более что требования у Васькина к жизни были весьма и весьма скромными. Как и у многих, рожденных в эпоху послевоенных лишений и воспитанных в незыблемой вере в светлое будущее. Которое, впрочем, с такими требованиями не наступит никогда. В дополнение к сказанному хотелось бы привести высказывание замечательного детского поэта Бориса Заходера: «Умей довольствоваться малым, пока не станешь генералом. Но кто довольствуется малым, навряд ли станет генералом». В точности про старшего прапорщика Васькина.
   В тот день все шло спокойно, гладко и плавно, как и сами эскалаторы. Два вверх, два вниз – по середине стеклянная будка, из которой словно с капитанского мостика, созерцал за всем происходящим доблестный вахтер Васькин. Вел, так сказать, активное и целенаправленное наблюдение. Ничто не предвещало, что над тихой заводью мирка бывшего прапорщика уже сгустились грозовые тучи, уже пронзительно завыл ветер и слышны раскаты грома.
   Там, на поверхности, над всем мегаполисом жестоко правила промозглая осень. Вечно куда-то спешащие москвичи с облегчением ныряли в ненасытную пасть метрополитена, убегая от водяных струй, обрушивавшихся с неба вперемешку с мокрым снегом; складывали зонтики, плохо спасающие от косого дождя, стряхивали с плащей и курток быстро тающие снежинки и вставали на скрипучие спины эскалаторов, давно сбившихся со счета от прошедших по ним ног. Васькин привык к большому количеству народа, превратившемуся для него в однообразную массу. Безликую и неромантичную, словно болванки на бездушной ленте конвейера. Да и действительно: невозможно всматриваться в каждого человека! Тысячи и тысячи людей проходят только за одну смену. Потому опытный глаз бывшего чекиста (впрочем, бывших чекистов и не бывает) выхватывал лишь тех пассажиров, что как-то выделялись из общего монотонного потока. Внешним видом, прежде всего. Ведь человек, одетый экстравагантно, вряд ли может обладать поведением пай-мальчика. Так учили старшего прапорщика Васькина на протяжении всей службы. Он принес это правило и в гражданскую жизнь. Ухо всегда нужно держать  востро! Чего, к примеру, ожидать от зеленоволосого панка, едущего с концерта группы «Пурген», что проходил в знаменитой «Горбушке»? А ведь он там не коктейли молочные пил и не морковный сок. Отнюдь! В самом невиннейшем случае сей безмозглый юноша вжарил добрый «косяк» и полиронул его двумя «сиськами» пива. В худшем же случае… Впрочем, не будем углубляться в джунгли одурманенного мира отвязной молодежи.  Но именно таких непредсказуемых фанатов псевдомузыкальной культуры Васькин ненавидел больше всего. Даже громогласные и готовые к вандализму болельщики ЦСКА или «Спартака» были ему менее отвратительны.  Хотя сам он, что вполне естественно, симпатизировал  «Динамо». А уж о бомжах и говорить нечего. Данные обитатели людского дна кроме обволакивающей все вокруг вони, да мелких краж вообще редко были на что способны.
   Утренний час пик уже миновал и пришла пора отключать два из четырех эскалаторов. Васькин как раз уже собирался это сделать, как в прицел его взгляда попал весьма необычный субъект. Вахтер засек его еще на самом верху эскалатора. Да и не заметить такого гражданина было невозможно. Это был мужчина высокого роста, весьма крупного телосложения и совершенно неопределенного возраста. Издалека ему можно было дать как тридцать, так и все шестьдесят лет. Он имел длинный, много ниже плеч, огненно-рыжий хвост, торчащий из-под туго завязанной банданы белого цвета, на которой красовался черный череп в перекрестии костей. Именно такое изображение человеческих останков бравые ребята из бассейна Карибского моря нарекли Веселым Роджером. В веке семнадцатом, примерно. Одет он был в нечто ярко-красное, представляющее немыслимую смесь из длиннополого плаща и куртки «косухи» с бесчисленным количеством металлических заклепок. Расстегнута сия накидка была настежь и под ней виднелась черная футболка, на которой оранжевыми нитками были вышиты в две строки всего лишь два слова. Одно из них, второе, было «ВАМ» и имело в конце три восклицательных знака. А первое… Первое было тоже из трех букв и являлось о-очень распространенным на Руси с древнейших времен. Оно обладало массой значений, большинство из которых означало отказ в чем-либо или указание пути в весьма неопределенном направлении. Писалось же оно как в «бородатом» анекдоте: «икс, игрек и еще какой-то знак из высшей математики». Ноги незнакомца плотно обтягивали кожаные брюки, заканчивающиеся… лаптями! Обыкновенными лаптями, что носило нищее российское крестьянство с незапамятных времен. Руки его скрывали черные перчатки. В голове Васькина тихонько пропищала мыслишка, что, возможно, в образе диковинного гражданина на него надвигается сама судьба.  Но он не был мистиком и человеком тонкой душевной конструкции, а потому и не услышал позывов собственного подсознания.
  Васькин смотрел на незнакомца во все глаза. Буквально прилип к нему взглядом. Он прекрасно знал, что нормальные люди сейчас так не одеваются. Впрочем, так нормальные люди не одевались и раньше. Юрий Борисович оглянулся назад. Там, на площадке у еще одной четверки эскалаторов, должен был находиться наряд милиции. Он и находился, но все четверо милиционеров мило беседовали с двумя девицами весьма фривольного вида. В нарушение всех инструкций! Юрий Борисович в сердцах сплюнул: такому поступку не может быть оправдания. А необычный субъект неумолимо приближался. И что-то екнуло вдруг в душе у пенсионера. Теперь на столько явственно, что проигнорировать данный сигнал было невозможно. Он почувствовал, что странный мужчина непременно обратится к нему. И его обращение не сулит ничего хорошего. Юрий Борисович взглянул в глаза неизвестному и ужаснулся, найдя в них подтверждение своей догадки. Острый прищуренный взгляд незнакомца был направлен прямо на вахтера, словно лазерный прицел на винтовке киллера. Взгляд незнакомца завораживал холодной бездонностью. Будто он явился из небытия. Но странное дело, чем ближе мужчина приближался, тем его лицо становилось Васькину все более знакомым. Настолько знакомым, что он отказывался верить собственным глазам. Но не узнать его он не мог, не имел права. Портреты сего мужа в молодости Васькина висели в каждом начальственном кабинете того самого ведомства, которому Васькин отдал лучшие годы жизни. Те же усы, та же интеллигентная бородка, тот же прищуренный по-кошачьи взгляд. Вот только усы и борода были ярко рыжими, а взгляд излучал нехорошую энергию. Такой взгляд бывает у человека, задумавшего совершить некую каверзу и прекрасно осознающего, что за совершенный поступок ему ничегошеньки не будет. Быть может, даже, найдется тот, кто его похвалит.
- Феликс Эдмундович… - пролепетал обескураженный Васькин, глубинами своего сознания понимая, что ничего подобного быть не может.
   И еще одна странность бросилась в глаза Юрию Борисовичу. Казалось, что все окружающие не обращают на слишком уж экстравагантного мужчину ни малейшего внимания. Конечно, москвичи люди бывалые и со времен татаро-монгольского ига насмотрелись такого, что задрипанному Парижу и не присниться. Но всему же есть предел. И не заметить столь одиозную личность они, с точки зрения старого чекиста, просто не могли. И еще! На рыжем субъекте не было не единой капельки влаги. И зонта при нем не наблюдалось. Стало быть, он уже давно находится под землей. Так как же его не задержали раньше?! Или, быть может, документы у него в полном порядке?..   
   Мысли в голове Юрия Борисовича неслись небывалой чехардой, а мужчина между тем подъезжал все ближе и ближе. С неотвратимостью тяжелого танка, подминающего под себя любые преграды. Васькин, внутренне собравшись, усердно успокаивал себя тем, что никаких инструкций данный субъект не нарушал. Одет он, несомненно, странновато, если не сказать больше, но про одежду в инструкциях ничего не сказано. Ходи как хочешь, только не пачкай окружающих. А субъект и не пачкал.
   Прошло еще десять секунд, в течении которых Железный Феликс не отрывал от Васькина глаз. И вдруг его лицо вообще расплылось в широкой улыбке, обнажившей широкие зубы цвета слоновой кости. Достигнув края эскалатора, загадочный тип лихо, даже с каким-то кавалерийским наскоком, шагнул влево и оказался лицом к лицу с вахтером. Точнее сказать, лицо Васькина находилось на одном уровне с широченной грудью незнакомца. Аккурат напротив хулиганской надписи. Юрий Борисович никогда  не был из робкого десятка, но сейчас, не известно почему, ощущал свою полную беспомощность и беззащитность перед данным субъектом.
- Здорово, гвардеец! – гаркнул тот по-вороньи.
- З-здравствуйте, - выдавил из себя Юрий Борисович. Культуру общения, все-таки, он обязан был соблюдать.
- Мне твоя помощь нужна, служивый! - улыбка по-прежнему не сходила с лица мужчины. Лопатовидные зубы его, в отличии от Васькина, были отнюдь не пластиковыми, а явно своими. И имели столь крепкий вид, что казалось их хозяин иногда развлекается тем, что перекусывает стальную проволоку или, на худой конец, помогает бобрам в строительстве плотин.
   Васькин ничего не ответил, лишь бросил взгляд в сторону милиционеров. Но те продолжали «окучивать» двух девчонок. У Юрия Борисовича почему-то промелькнула мысль, что вот если прямо сейчас этот детина его прикончит, никто из стражей порядка не успеет придти ему на помощь. И все потому, что самым беспардонным образом блюстители закона нарушают инструкции.
- Мне не от ментов помощь нужна, а от тебя! – прогремел незнакомец, будто угадал мысли Васькина. – И не дрейфь! Я тебя пока убивать не собираюсь. Не гоже, к тому же, чтобы у опытного чекиста мошонка от страха тряслась. Пусть и у отставного. 
  Последние слова детины и удивили и обидели Юрия Борисовича одновременно. Откуда этот оглашенный мог знать, что он работал в органах госбезопасности и как смеет говорить с ним в оскорбительном тоне?! Но ничего ответить Васькин не успел.
- Ладно, лысый, не парься! – хохотнул мужик. – Скажи лучше, как мне половчей до Каховки добраться.
- До какой еще Каховки? - не сразу понял Васькин.
- Ты что, дядя, в будке своей последние мозги потерял? Ну, напряги извилины-то! Каховка, Каховка, родная винтовка! – вдруг во все горло проорал престранный тип.
   Вновь Васькину бросилась в глаза необъяснимая закономерность: никто из проходящих мимо пассажиров не обращал на горланившего субъекта ни малейшего внимания. Даже взгляда в его сторону не бросил. Юрий Борисович молча указал на листок бумаги, приклеенный к стеклу будки. На нем было четко отпечатано: «Дежурный у эскалатора справок не дает». И все! И не нарушайте инструкций!
- Ага! – понимающе кивнул головой мужчина и сделал полшага вперед. Васькин оказался на пороге своего стеклянного поста и мог двигаться только назад. Все другие направления перекрывал ему донельзя наглый тип. – Ты же у нас известный защитник различных циркуляров. Блюститель инструкций и уставов. Как же я позабыл?! – последнюю фразу он произнес таким тоном, что можно было не сомневаться: он помнил об этом всегда! - Так ведь, Юрий Борисович?! Чего молчишь, кусок недоразумения?
   Глаза Васькина готовы были вылезти не то что на лоб, а на самую макушку. И поморгать там посреди лысины. Гремучая смесь удивления и обиды продолжала терзать его душу. Откуда этот неотесанный мужлан знает, как его зовут?! Но, в конце-то концов, он сейчас находится на посту и никто – слышите, никто! – не имеет право оскорблять его. Васькин, видя, что наряд у эскалаторов по-прежнему не обращает на вахтера ни малейшего внимания, схватился за трубку телефона прямой связи с отделением милиции. Сейчас этому хлюсту покажут! А заодно и тем бездельникам, что позволяют себе трепаться во время службы с непотребными девками. Пусть лучше прочитают лишний раз свои обязанности. Сейчас, сейчас… Но в трубке раздавалось лишь невнятное потрескивание да странные щелчки, будто она была соединена не с милицейским отделением, а с далеким космосом. Васькин отнял трубку от уха, посмотрел на нее, будто мог там что-то увидеть, дунул в динамик и вновь поднес к уху. Эффект тот же – щелчки и постукивание.
- Что, дядя, глухо? - услышал он за своей спиной громкий голос с изрядной долей ехидства. – Быть может, лучше скажешь мне, как добраться до Каховки?
- Дежурный справок не дает, - процедил сквозь зубы Юрий Борисович, вновь повернувшись лицом к назойливому пассажиру. - Уйдите отсюда, гражданин!
- Граждани-ин… - недовольно произнес мужчина, сделав такое лицо, будто только что слопал целый лимон. – Какой я тебе гражданин. Я пока ничего не нарушал и к прокурору на допрос не попал. Так что я тебе товарищ и даже брат!               
   Васькин молчал, дабы не вступать в ненужную полемику. Только еще раз показал на лист бумаги на стекле будки.
- Ну что тычешь мне под нос туфту всякую! - не унимался рыжеволосый. – А ежели я не грамотный, что тогда? Я тоже, между прочим, разные надписи могу показывать, - и ткнул, подлец, себя в грудь. - И не смотри на меня, как презерватив на гвоздь? Скажи, как на Каховку проехать и делу конец. Пойди хоть раз против устава, прапор!
   Васькин был растерян и подавлен. Он никак не ожидал такой наглости и безапелляционности от неизвестного хама. Нарушить устав он не мог, это ясно. Одному ответишь, другому, а потом здесь целая вереница попрошаек выстроится. И не будет у него времени следить за движением эскалаторов, а это уже прямая угроза безопасности пассажиров.
- Откуда вы меня знаете? – не выдержал Васькин.
- Ты что, - в маленьких глазах здоровяка блеснули искорки гнева, - под елкой тридцать лет протоптавшись, совсем шнифты отморозил?! Не видишь, КТО стоит перед тобой?! А ну смирно!
   Странно, но Васькин не мог сопротивляться. Будто говоривший парализовал его волю. Юрий Борисович вытянулся по струнке, как перед самым высоким начальством.
- Молодец! – удовлетворенно похвалил детина, но строгости в голосе не уменьшил. - И за формой одежды следишь, как я вижу, - добавил он, оглядев серенькую форму Васькина. Пусть и невзрачную, но добросовестно отутюженную.
- Так точно! – отрапортовал Васькин и почувствовал, как его лысина стала покрываться потом и розоветь от напряжения. Он прекрасно понимал, что делает совсем не то, что должен делать, что выглядит по меньшей мере нелепо, стоя во фрунт перед наглым незнакомцем, но ничего с собой поделать не мог.
- Как меня зовут? – продолжал напирать мужчина. – Отвечать быстро!
- Фе… Фе… - забормотал Васькин, осознавая, что сейчас выдаст полную нелепицу.
- Смелее! – скомандовал рыжий приставала.
- Феликс Эдмундович! – выпалил Васькин и почувствовал, что даже кончики его ушей зарделись от стыда.
- То-то, - удовлетворенно улыбнулся Феликс Эдмундович.
   С невыразимой радостью Васькин ощутил, что пагубное влияние на него хвостатого Феликса несколько ослабло, но тут же пришел в ужас от того, что почувствовал на себе любопытствующие взгляды тех, кто сходил с ближайшего эскалатора. Его идиотский выкрик явно услышали.
- Так как же мне добраться до Каховки? – вновь задал свой вопрос рыжий мужик.
- Не могу я, Феликс Эдмундович! – почти взмолился Васькин. – Поймите, не могу! Инструкция мне не велит. В каждом вагоне схема метрополитена нарисована, изучите ее и прекрасно доберетесь.
- Я же тебе говорю, пентюх медноголовый, читать я не умею! Видишь, во что обут я? Из глухой деревни в первопрестольную прибыл, а ты… Говори!
   Две взаимоисключающие стихии боролись в душе несчастного Васькина. Одна ему говорила о том, что надо указать этому сумасшедшему путь до станции Каховской, а другая буквально кричала о том, что нельзя, невозможно нарушать инструкцию. Тем самым он перешагнет через себя, наступит на горло собственной песне! И вторая стихия явно побеждала первую. Не понимал Юрий Борисович, что если песня тупа и бессмысленна, то лучше заткнуть ей глотку раз и навсегда. Пусть даже и пел ее несколько десятилетий.
- Не могу! – Васькин начинал хрипеть, в ушах зашумело, а в висках застучала кровь; на бедного Васькина надвигался гипертонический криз. – Я вынужден вызвать милицию.
- Ты уже пробовал, - усмехнулся Феликс Эдмундович.
- У меня свисток есть, - вспомнил вдруг Васькин.
- Свисти, соловушка, свисти! – хамство в тоне Феликса сменилась неприкрытым насмехательством. – Может чего и высвистишь.
   Трясущейся рукой Васькин извлек из кармана форменных брюк обычный милицейский свисток, и дунул в него что было мочи.
- Не забудь штаны подтянуть, - ехидно улыбнулся Феликс Эдмундович и ловко нырнул вправо, в переход на Арбатско-Покровскую линию.
   А заведенный до нервного звона Васькин самозабвенно свистел. И свист его был услышан. На него смотрели и девицы, и болтавшие с ними милиционеры, и люди едущие в обе стороны на эскалаторе. Они смотрели на него и смеялись. Кто тихонько, как бы смущаясь и прикрывая рот ладошкой, а кто и во все горло, открыто и заливисто. Девицы же, стоявшие с милиционерами, так и не пришедшими к нему на помощь, еще и пальцами на него показывали. А он стоял и свистел, раздувая щеки, как лягушка в брачном концерте, и не понимал, чего это народ вокруг так заливается. Даже нежелательная толпа на площадке стала образовываться. Понял Васькин почему народ смеется только тогда, когда опустил взгляд вниз. Свист тут же прекратился. Его форменные штаны почему-то съехали до самых ботинок, а из «семейных» трусов в красный горошек, сшитых на современный манер с ширинкой, выглядывал… Совершенно понятно, что оттуда может выглядывать! Маленький и сморщенный на метрополитеновском сквозняке, совершенно в нерабочем состоянии. Это был безусловный позор, которого старый служака перенести не мог. Собственный мозг сделал ему поблажку – вахтер грохнулся в обморок.
   После того кошмарного дежурства Юрий Борисович неделю отлеживался на больничном. Все сослуживцы успокаивали его, как только могли. Говорили, что со всяким может случиться, что не стоит столь сильно расстраиваться. Ну, порвался ремешок на брюках, ну с кем не бывает. Дело-то, как говорится, житейское. Не стоит уж так убиваться и нервировать себя. Все всё понимают и ни в чем заслуженного ветерана не обвиняют. Только одного они не могут уяснить: чего он вдруг свистеть надумал? И подобная реакция людей волновала его куда больше, чем свалившиеся штаны. По всему выходило, что ни милиционеры, ни девицы, оживленно с ними беседовавшие, ни пассажиры хохотавшие над несчастным пенсионером, не видели мужчину в красной клепанной накидке. Никто не видел! Что же это? Галлюцинации стали его навещать, что ли? Не может быть! Он всегда обладал устойчивой психикой и железными нервами. Об этом говорили и ежегодные диспансеризации, которые он исправно проходил, и центральная комиссия, что он прошел при увольнении со службы. Так откуда взялся этот Феликс Эдмундович? Да и какой он, к чертям собачьим, Дзержинский?! Но откуда он знает имя, отчество, и то, что Васькин был чекистом? Кто он, сатана его возьми, такой?! Подобные вопросы терзали мозг Васькина и днем и ночью. Но найти на них ответ ему не представлялось возможным. В конце концов, отставной прапорщик почувствовал себя победителем. Да, он опозорился с дурацкими штанами, но от инструкции не отступил ни на пунктик, ни на буквочку.
   Через неделю эскалаторный страж вновь был на боевом посту. Естественно, он не забыл своего загадочного посетителя. На этот раз Юрий Борисович основательно подготовился. Во-первых: он решил ни в коем случае не разговаривать ни с какими людьми. Кто бы к нему не походил. Не дает дежурный справок – и баста! Во-вторых: вместо обычного брючного ремня он вставил в брюки портупею, оставшуюся у него со службы. Вещь старая и добротная – не подведет. Столь надежную защиту он, тем не менее, не оставил без страховки. Широченные старомодные подтяжки держали брюки не слабее, чем челюсти бультерьера. И в-третьих… Почему-то его не оставляла навязчивая мысль, что тот рыжий якобы Феликс Эдмундович может явиться в любой момент. Он гнал от себя эту мысль, как нудящего над ухом комара, но она упорно возвращалась, сообщая противным писком, что загадочный тип обязательно вернется. Потому-то Юрий Борисович неотрывно всматривался в людей на эскалаторе, постоянно держа руку в правом кармане брюк. Если, пронеси Господи, что-нибудь случится, он больше не будет рассчитывать на ненадежную связь. Немедленно будет свистеть!
   Циклон, обильно поливший московскую землю дождем и мокрым снегом, уполз куда-то к Уралу, притащив за собой арктический холод. В столице ударили первые, весьма ощутимые морозы. Произошли перемены и в одежде пассажиров, за которыми, теперь очень пристально, наблюдал вахтер Васькин. Появились теплые пальто, пуховики, меховые шапки и ботинки на толстой подошве. Юрий Борисович с легким злорадством наблюдал за краснощекими москвичами. Ему было радостно оттого, что он стоит тут в тепле и сухости и путь его от метро до дома столь короток, что он и замерзнуть-то не успеет. Почему-то ему вдруг подумалось, а как теперь может быть одет этот злосчастный  Феликс Эдмундович? В бандане да лаптях теперь уже вряд ли походишь.
   Конечно, Юрий Борисович нервничал, отчего его ладони стали влажными. Особенно та, что плотно сжимала свисток в кармане брюк. Но все шло спокойно. Даже бомжей, которые так и норовят в мороз проникнуть в метро для обогрева, не было видно. Час пик миновал, и нужно было отключить два направления эскалаторов. Для пассажиров должны были остаться только две крайних ветки: левая для движения вверх, правая – вниз. Неудобство, наверное, для людей и толчея нездоровая, но метрополитену несомненная выгода: экономия электричества и меньшая амортизация деталей эскалатора. Народ может и потерпеть, в конце концов, полагал Васькин. Кому не нравится, пусть едут на такси. В эту минуту Юрий Борисович особенно занервничал. Ведь именно перед отключением эскалаторов тогда и появился рыжий детина. Но сейчас все было спокойно.
  Васькин подал знак милиционерам и они, ловко орудуя турникетами, «вырезали» одну из веток, что устало тащила пассажиров наверх. Их коллеги, несущие вахту выше, произвели аналогичные манипуляции и очистили эскалатор, едущий вниз. Когда на обоих эскалаторах не осталось людей, Васькин аккуратно двинул рычажки, что находились у него в будке, и бегущие лесенки, пронзительно скрипнув, остановились. Уже через пять минут у того эскалатора, что двигался вверх, скопилось изрядное количество народа. Будь Васькин более чувствительным, он всеми фибрами своей души уловил бы те «приветствия», что народ мысленно посылал в адрес метрополитена за подобные остановки. Самые же несдержанные просто тихо матерились. Иногда особо громкие высказывания долетали до слуха вахтера, но он искренне не понимал,  в чей адрес они посылались. Инструкция есть инструкция, и нарушать ее никому не положено! Ни в коем случае!
- Здорово, брателло! – Васькин аж вздрогнул от резкого окрика, раздавшегося прямо у него за спиной. Вздрогнул и похолодел. Он спинным мозгом почувствовал, КОМУ этот голос принадлежал.
   Резко обернувшись, Юрий Борисович опять чуть не уперся в могучую грудь загадочного Феликса Эдмундовича. Одет он был точно так же, как и в первый раз. И ничуть не холодно ему было в бандане, по всей видимости. Он ехидно ухмылялся в усы и взгляд его кошачьих глаз опять казался бездонным.
- Ну, - продолжал горланить рыжеволосый, - чего гляделки-то разбубенил? Не признал, что ли?!
   Васькин бросил беглый взгляд на наряд милиции и толпу пассажиров. Вновь налицо была прежняя странность: никто не обращал на эпатажно одетого гражданина ни малейшего внимания! Милиционеры, правда, теперь не сачковали, а занимались своим непосредственным делом. Все четверо тщательнейшим образом проверяли документы у двух затюканных мужичков, имевших кавказскую наружность. Собрав волю в кулак и стараясь изобразить на лице безучастное спокойствие, Юрий Борисович левой рукой указал на листок, прикрепленный к стеклу постовой кабины.
- Да ты, батенька, остолоп, что ли? – хмыкнул Феликс Эдмундович. – Странно, раньше дебилов в ЧК старались не брать. Я же тебе в прошлый раз говорил: читать я не умею! Да ты не потей, не потей… Мне никакие справки сегодня не нужны. Каховку я и без тебя, дегенерата, нашел. У меня сегодня другой казус. Через пять минут мой поезд отходит, а ты вишь какую толпу собрал. Не успею я! Включи-ка ты на минутку эскалатор, я наверх поднимусь –  и все дела.
   Такой наглой и нелепой, с его точки зрения, просьбы Васькин никак не ожидал, а потому невольно нарушил обет молчания.
- Это никак не возможно, гражданин.
- Ты опять за свое, бестолочь лысая! – зрачки Феликса Эдмундовича резко сузились и Васькин вновь почувствовал, что его воля подвергается сильнейшему воздействию со стороны проклятого детины. – Забыл, как меня зовут? Смирно стоять!
   Несчастный Васькин вытянулся в струнку, но правую руку из кармана не выпустил.
- Это что за стойка такая? – в глазах мужика блеснул веселый огонек. – Тебя кто так перед начальством стоять учил. Все медальки твои отберу к едрени фене! Что в кармане?
- Свисток… - виновато ответил Васькин.
- В прошлый раз не насвистелся, что ли? Ладно, некогда мне с  тобой лясы точить. Включай эскалатор!
   Васькин покраснел от напряжения: он пытался вынуть руку из кармана, но она будто приросла к штанине и никак не хотела вылезать. Крупные капли пота капали с его наморщенного лба.
- Не дрыгайся, боец невидимого фронта. Включай эскалатор!
- Не могу, - выдавил из себя Васькин. – Никак нельзя!
- Инструкция не велит? – все лицо Феликса Эдмундовича выражало крайнее презрение.
- Так точно…               
- А если обстоятельства исключительные? Если революция в опасности, если отечество под угрозой?!! Что молчишь, контра?!
   Вновь воля Юрия Борисовича была парализована. В слабой надежде он бросил взгляд на наряд милиции, но те по-прежнему рассматривали документы двух кавказцев. Чего там можно было столько смотреть?! Возможно, Васькин уже давно послал бы хвостатого негодяя куда подальше, но… Но перед ним стоял сам Феликс Эдмундович Дзержинский, отец-основатель той самой организации, где он проработал всю свою сознательную жизнь. Человек, биографию которого заставляли учить чуть ли не наизусть, человек непререкаемого авторитета. Васькин простому майору-то не привык перечить, а тут… Но, судя по всему, не весь мозг Васькина находился под властью человека в нелепейшей одежде. Какая то его часть протестовала, заявляя, что такого попросту не может быть. Робко, но протестовала.
- Так запустишь эскалатор, шкура? – гневно сдвинул брови Феликс Эдмундович.               
- Не… Не могу я… - выдавил из себя Васькин. Он снова почувствовал, что давление у него подскочило до критической отметки, что он вот-вот рухнет на грязные плитки пола. И он пошел на попятную. Даже не пошел, а сделал слабенькие полшага в сторону нарушения незыблемой инструкции. Будь перед ним простой смертный, Васькин не сделал бы этого никогда!
- Поднимитесь по пустому эскалатору пешком, - тоном большевика-подпольщика прошептал он.
- Что-о-о?! – рыжие брови Феликса Эдмундовича изогнулись домиком. – Ты что мне предлагаешь, козлодой несчастный! У меня ноги больные, я чахоточный, может быть, а ты мне пешочком прогуляться предлагаешь?! Вошь бессовестная! Вертухай энкэвэдешный! Сволочуга синепогонная!   
   Ругань рыжего смутьяна была не только обидной для Васькина, но и громоподобной. Ему даже показалось, что стекла его будки дребезжали от децибелов, извергаемых глоткой Феликса Эдмундовича. Но никто не замечал этих криков. Всё также милиционеры продолжали проверять документы, всё также толпились люди у площадки эскалатора, потихоньку продвигались вперед, не обращая ни малейшего внимания на душещипательную сцену, что разыгрывалась у будки вахтера. Зная необычайную падкость рода людского на скандальные ситуации в такое было трудно поверить. Но не верить своим глазам Васькин не мог.
- Так не включишь эскалатор? – продолжал рычать липовый Дзержинский.
   В ответ Васькин лишь обессилено мотнул головой. Перед его глазами плыл красноватый туман, а в голове ухало, словно кто-то ударял в набатный колокол. Казалось, еще секунда и Юрий Борисович вновь упадет в обморок.
- Ну и черт с тобой! – злобно плюнул рыжий детина, легким движением руки отстранил Васькина вправо, влез наполовину в будку и решительно дернул черную бобышку управления эскалатором. Через мгновение подвижная лестница поползла вверх. Не прошло и секунды, как Феликс Эдмундович стоял на ступеньках эскалатора. Васькин видел лишь рыжий хвост, торчащий из-под банданы, да несуразный длиннополый плащ ярко-красного цвета, монотонно удаляющиеся вверх. Такого нарушения порядка уставная душа Васькина вынести не могла.
- Нельзя!! – заверещал он, и сам удивился звонкости своего голоса.
   С отчаянностью бойца-героя, кидающегося на вражескую амбразуру, Васькин ринулся на рычаги управления эскалатором, позабыв про лежащий в кармане свисток. В любой другой день он отключил бы ползущий эскалатор в один миг. В любой другой, но не сегодня. От чрезвычайного напряжения руки его тряслись, а в глазах по-прежнему стоял красный туман, ставший еще более густым. Он схватился за черную рукоятку и решительно рванул ее, словно летчик гашетку. Но это оказалась не та рукоятка. Остановился самый загруженный эскалатор, везущий людей вверх. От неожиданности пассажиры, естественно, навалились впередистоящим соседям на спины. Кто-то не выдержал и упал на колени, кому-то на голову опустился тяжеленный баул. Раздался всеобщий «о-ох!», и в воздух понеслись короткие слова без падежей. Началась нервная сутолока, грозящая перейти в панику.
   Видя, что треклятый Феликс Эдмундович продолжает двигаться вверх, а на соседнем эскалаторе творится черте что, Васькин попытался все исправить. Естественно, он снова дернул рукоятку. Естественно, это вновь была не та рукоятка. Теперь досталось пассажирам эскалатора, мирно ползшего вниз. Только с еще более «веселыми» последствиями; удержаться на ногах, когда движешься вниз, куда тяжелей, чем при движении вверх. Взглянув на то, что рыжеволосый негодяй преспокойно продолжает движение, а свалка началась на другом эскалаторе, Васькин впал в паническое неистовство. Он выскочил из будки, подбежал к двигающемуся эскалатору, воздел руки вверх и, потрясая кулаками, истошно завопил:
- Сволочь ты, а не Дзержинский! Скотина! Контра недобитая! Панк вонючий! В Соловки тебя, суку, в Соловки!
   Броситься за мужиком в красном балахоне Васькин никак не мог. Оставить пост было немыслимо. Феликс Эдмундович не оборачиваясь доехал до последней ступеньки эскалатора, резко повернулся и показал Васькину кулак с оттопыренным безымянным пальцем. То ли оттого, что палец у него был уж очень длинный, то ли из-за большого размера перчаток жест получился очень внушительным. Затем этот шкодник соскочил с эскалатора и был таков.
- То же мне, Феликс Эдмундович нашелся! – продолжал бесноваться Васькин. – Будь ты проклят, польский жидяра! Таких, как ты, мы в тридцать седьмом…
   Юрий Борисович осекся, почувствовав чью-то сильную руку у себя на плече.
   Надо сказать, что подобного концерта наряд милиции, дежуривший с Васькиным, не видел никогда. А уж пассажиры и подавно. Вахтер вдруг неожиданно запустил пустой эскалатор, остановил два других с людьми и, выскочив из своей будки, начал сотрясать воздух проклятиями в адрес Дзержинского. Чем ему не угодил легендарный борец с контрреволюцией и саботажем, было совершенно не понятно. Капитан милиции, старший наряда, поспешил подойти к Васькину и, положив ему руку на плечо, спросил:
- Ты чего, батя?
   Повернувшись и увидев перед собой знакомого милиционера, Васькин тут же пришел в себя. Словно кто-то сдул полумглу, господствующую в его мозгу. Он обвел глазами заполненное людьми пространство, понял, что произошло и, схватившись за сердце, упал без сознания. 
   На этот раз Юрий Борисович слег на долгие три недели. В последствии из метрополитена, по вполне понятным причинам, пришлось уволиться. Расстались с ним без ругани, но и без пения дифирамбов, заставив предварительно посетить психоневролога в ведомственной поликлинике. Психиатр оказался весьма пожилым и добродушным дядечкой в старомодном пенсне. Он чем-то напоминал Антона Чехова, только без бороды. Внимательно выслушав Васькина, постукав его молоточком по коленям и прочим местам, он сказал примерно следующее:
- Забудьте того человека, вот вам мой совет. Психика у вас в весьма удовлетворительном состоянии. Скорее всего, у вас была кратковременная галлюцинация. Такое бывает, знаете ли… В метро постоянный шум, вибрации, гранит и мрамор давит, да и возраст. Единственное лечение, которое я могу вам порекомендовать – полноценный отдых.
   Васькин хорошо отдохнул и основательно подлечился. Но сидеть дома стало невыносимо скучно. Стучать во дворе с мужиками в домино – холодно, да и не тянуло его к бестолковым костяшкам. А точнее, к мужикам. Начнут задавать ненужные вопросы: почему из метро ушел, что случилось?.. Да ну их к черту! И тут подвернулась ему работа еще более не пыльная, чем в метро. Неподалеку от его  жилища недавно вырос дом из разряда элитных. Со своим подземным гаражом, зимними садами и бассейном. Вот там-то и образовалась вакансия консьержа. Туда Юрий Борисович и подался, разбавив собой сугубо женское общество. 
   В подъезде, светлом и чистом, как приемная президента, был оборудован «аквариум». То есть, застекленное помещение с диваном, телевизором, монитором, телефоном, домофоном и электрической плиткой для разогрева пищи. Там и восседал теперь в обрамлении живых цветов и пальм новоявленный консьерж Васькин. Слово, конечно, красивое, французское, но суть его все та же – вахтер. Работа была изумительно спокойной: позвонили тебе в дверь, спроси кто и в какую квартиру. Связался с той квартирой и, если дают добро, пропускаешь посетителя в этот оазис сытости и достатка. Главная задача – не пропустить в дом чужого. Ни под каким предлогом! Об этом его сразу же предупредил комендант дома. Тоже, кстати, бывший чекист. Васькин его не раз видел еще во время службы. В то время теперешний комендант был начальником охраны одного из членов правительства. График у консьержев был изумительным - сутки через трое. В общем, Васькин был чрезвычайно доволен сложившимися обстоятельствами. Он даже сам почти уверовал в то, что злосчастный Феликс Эдмундович являлся лишь плодом его воображения. Жители элитного дома обладали завидной культурой поведения: все время «здравствуйте», да «спасибо». Приятно было работать и крайне не хотелось огорчать добропорядочных граждан халатным отношением к работе.
   Время неумолимо приближалось к Новому году. Последние деньки декабря пролетали в закупках к праздничному столу, суетливых поисках подарков и нетерпеливом ожидании развеселой и разгульной Новогодней ночи. Ночи, которую люди ждут целый год, ждут волшебства и исполнения желаний. А она проходит столь стремительно, что иногда в память о ней остается лишь тяжкое похмелье. В воздухе, не привычно теплом для декабря, отчетливо пахло мандаринами и свежей хвоей.
   Сидел себе Юрий Борисович в тепле и свете и наслаждался покоем. После огромных людских потоков в метрополитене здесь казалось нереально тихо и уютно. Он здесь даже почитывать начал. До серьезных книг дело пока не дошло, но легкую мутотень в духе Дарьи Донцовой Васькин уже потихоньку листал.
   «Аквариум», где нес свою вахту Васькин, располагался прямо рядом с лестницей, а уже на следующем пролете для консьержев был оборудован крохотный туалет. Вещь, безусловно необходимая, но не отличающаяся благоуханием. Потому-то ее и устроили вне «аквариума», лишенного вентиляции, дабы доблестные дежурные по подъезду не чувствовали связанных с отхожим местом неудобств. Улучив минутку, когда в подъезде никого не оказалось и лифты замерли в ожидании вызовов, Васькин решил справить свои естественные надобности. Находился он там не долго, от силы минуты две-три. За тонкой дверью слышимость была превосходной и Юрий Борисович с удовлетворением констатировал, что  в подъезде царила тишина, даже несколько непривычная для этого времени дня. Входные двери не открывались и домофон молчал, отдыхая от нажатия кнопки. Помыв руки и взглянув в зеркало, Васькин довольно подмигнул своему отражению и пригладил ладонями волосы, обрамлявшие широкою лысину. Все шло ровно и гладко, как он и любил. Но затишье не может быть вечным. Как правило, оно сменяется бурей и очень часто бурей внезапной. Так произошло и на этот раз.
   Выйдя из туалета, Васькин буквально остолбенел на его пороге и почувствовал, что волоски, только что им тщательно приглаженные, встают дыбом. Рядом с дверью, ведущей в стеклянное дежурное помещение, стоял тот самый Феликс Эдмундович, что буквально доконал его в метро месяц назад. Одет он был абсолютно также, как и прежде. По всей видимости, различные перемены погоды его совершенно не волновали. В его рыжих усах притаилась самодовольная улыбка, глаза были как у балдеющего кота. Он по-эсэсовски заложил руки за спину и раскачивался с пятки на носок.
- Ну что, - его зычный голос отразился от стен пустого подъезда и, как показалось Васькину, ударил его прямо в темечко, - не худо было бы и поздороваться, а? Как здоровье-то, вертухай?
- Н-нормально, - ответил Васькин, чувствуя, что о нормальности здоровья уже не может быть и речи. – Как вы сюда попали?
- Какая тебе разница, борец за букву инструкций? Ты бы лучше задался вопросом, лыско мой ненаглядный, не КАК, а ЗАЧЕМ я сюда попал.
   Действительно, для Юрия Борисовича такой вопрос не мог быть праздным. Оба предыдущих раза этот человек требовал от него совершения поступков, на которые он никак пойти не мог. Что же он теперь задумал?
- Зачем? – тихо и непростительно робко спросил Васькин.
- Ха-ха, - Феликсу Эдмундовичу было искренне весело; он был даже как-то непривычно благодушен. – Ты, быть может, и не поверишь, но я чертовски хочу в туалет. И по большому, и по маленькому. По всякому, в общем. Так что уж будь любезен, пропусти меня в заветную кабинку. Ты ведь только что сам был там по неотложному делу.
- Это совершенно невозможно! – решительно мотнул головой Васькин, представляя, что кто-то из жильцов может увидеть незнакомца, входящего в туалет, предназначенный лишь для консьержев. Да еще незнакомца в таком виде. Совершенно недопустимый факт! Васькин даже выставил вперед обе руки, будто решил удержать Феликса Эдмундовича силой. Но тот и не собирался лезть на пролом. Пока, во всяком случае.
- Ишь ты! – воскликнул рыжеволосый, потрясая стены подъезда силой своей глотки. – Как распетушился наш храбрец! Откуда столько смелости-то набрался, прапор? Опять нюх потерял? Забыл кто стоит перед тобой?!
   Не хотел Юрий Борисович смотреть в глаза этому негодяю, ох как не хотел, но все-таки глянул. Глянул, как несчастный кролик на удава. И как только его взгляд пересекся с кошачьим прищуром Феликса Эдмундовича, Васькин тут же почувствовал, что его воля вновь попала под пресс рыжеволосого бандита. Он сразу как-то обмяк и ощутил в себе непреодолимое желание сигануть за дверь туалета.
- Стоять! – рявкнул Феликс Эдмундович, снова неведомым образом угадав желание Васькина. – Ты и так пост покинул, болван крупнокалиберный! Как же насчет того, что не оставлять пост до смены или снятия? А?! – вопросил он, и поднялся на две ступени вверх.
- Я по нужде вышел, - оправдывающимся тоном пролепетал Васькин, хотя всей душой чувствовал, что оправдываться-то ему не в чем и – главное! – не перед кем. Он с испугом услышал, как кровяное давление исступленно колотит в виски и затылок.
- А кого это трясет? – в тоне рыжеволосого была неумолимость палача. – В уставе караульной службы четко сказано: не есть, не пить, не курить и не справлять естественные надобности. Али забыл, бедоносец?!
- Никак нет! – голос Васькина был переполнен безволием. – Но у меня пост бессменный, суточный. Я же не могу себе в штаны нагадить!
- А я, по-твоему, могу?! – Феликс Эдмундович сделал еще два шага вперед. – Как ты думаешь, мозгляк, может герой революции, председатель ЧК, большевик, в конце концов, наложить себе в штаны. Отвечай!
   Воображение Васькина, никогда не отличавшееся красочностью и богатством, вдруг нарисовало ему очень неприглядную картину. Он мысленно увидел, как Феликс Эдмундович, одетый как всегда в строгий военный мундир, мечется по Кремлю в поисках туалета и никак не может его найти. В конце концов с ним происходит непоправимое, и он, бросая виноватый взгляд на свое намокшее галифе, с достоинством истинного интеллигента говорит:
- Что же это вы, товарищ Васькин, все туалеты позапирали? Я вас спрашиваю, паскуда вы этакая?               
- Отвечай, паскуда! – рычал тот Феликс Эдмундович, что стоял сейчас буквально в двух шагах от Васькина. Хотя он и находился на две ступеньки ниже, но уже смотрел на несчастного вахтера сверху вниз.
- Не может! - честно ответил Васькин. Ему показалось, что голова его вот-вот разлетится на мелкие кусочки. Перед глазами опять поплыл красный туман. – Но и пустить вас в туалет я тоже не могу. Вы… Вы…
- Что ты выкаешь, тетеря! – напирал на него наглый детина. – Я сейчас прямо тут обделаюсь.
- Вы не тот Дзержинский! – собрав последние остатки воли, выпалил Васькин и сам подивился своей храбрости.
   Рыжеволосый на мгновение опешил, а потом проорал еще громче:
- А какая, на хрен, разница?! Простой, заурядный человек должен обходиться без туалета, что ли? Ты так считаешь, бюрократ вонючий! Пень лысый и обрыганный к тому же!
- Идите на улицу, - слегка пошатываясь, отвечал Юрий Борисович. – Тут метро недалеко, а рядом с ним биотуалеты есть.
- Ага! Уже бегу! Нет, сволочь уставная, я схожу в туалет здесь! Я мог бы тебя запросто отшвырнуть в сторону, но я заставлю тебя самого пропустить меня. Самолично! – он поднес к вспотевшему лицу Васькина огромный кулак в черной перчатке.
- Не могу! – проявлял Васькин ослиное упорство. Да и как он мог его не проявлять, если любая инструкция, по которой он работал, была для него важнее Библии.
- Хорошо! – вдруг отступил рыжий бес. – Тогда я сейчас пойду и сделаю все дела в первом же подъехавшем лифте. А еще лучше – буду звониться в квартиры, авось кто-нибудь да впустит.
   Он резко развернулся и направился вниз по ступеням.
- Нет!!! – возопил Васькин. Он почувствовал, что детина больше не оказывает на его мозг невидимого воздействия. – Только не это!!!
   Если бы рыжеволосый мерзавец осуществил свою угрозу и испражнился в лифте, это было бы равносильно катастрофе. Вывод жильцов и коменданта был бы однозначен: Васькин дал слабину, нарушил инструкции и указания, и пустил таки постороннего в дом. А если бы он еще пошел по квартирам… У Юрия Борисовича резко защемило сердце от осознания подобной перспективы. Он схватился за него, будто боялся, что оно сейчас выскочит из груди. Перед глазами плыл не только красный туман, но и какие-то стекловидные круги. Он почти ничего уже не видел.
- Идите в туалет, - прохрипел Васькин и оперся спиной на лестничные перила.
- Что? – не сразу понял лже Дзержинский.
   У Васькина уже не было сил отвечать, и он бросил на загадочную личность полный презрения и мольбы взгляд. Рыжеволосый мужичина довольно ухмыльнулся и скрылся за дверью туалета.
   Бывший старший прапорщик Васин, чекист с огромным стажем работы впервые в жизни нарушил инструкцию и вообще какое-либо предписание. Он пустил чужака туда, куда пускать его нельзя было ни в коем случае. Нельзя – и все! Без всяких оговорок. А раз нет оговорок, то нет ему и оправдания. Юрий Борисович думал, что он, сразу как только за ненавистным красным плащом закроется туалетная дверь, упадет в беспамятстве и в скором времени отправится в мир иной. Но ничего подобного не произошло. Наоборот, к Васькину стало возвращаться сознание. Взор стал чистым и ясным, без всякого красного тумана; голова больше не раскалывалась от чугунной тяжести и сердце билось спокойно и ровно. Он вдруг ощутил необычайную легкость и в душе и в теле. Будто долгие годы он исправно, как вьючный ишак, тащил и тащил тяжеленный груз, а вот теперь взял, да и сбросил его. И груз тот, по большому счету, оказался никому не нужным. Крамольные мысли коварными змеями тут же поползли в его лысую голову: а быть может не так уж и верны все инструкции и уставы? Быть может имеют исключения даже самые строгие из них? А, отстаивая правое дело, всегда ли можно забывать о человеческом факторе и игнорировать состояние души отдельно взятой личности? Юрий Борисович испугался своих мыслей, на подсознательном уровне понимая, что они теперь его не оставят никогда.
   Из состояния борьбы с собственными мыслями его вывел звук открывающейся входной двери. Он тут же метнулся в свой «аквариум» и сел в кресло, всем своим видом пытаясь показать, что на вверенной ему территории все в полном порядке. В данный момент он молил лишь об одном: чтобы сейчас из дверей туалета не вышел треклятый Феликс Эдмундович.
   После входной двери отворилась еще одна, непосредственно ведущая в светлое фойе подъезда, и в помещение вошел комендант дома. Он был одет в шикарную дубленку, дорогущий костюм и галстук по цене равный пенсии Васькина. От коменданта веяло свежим воздухом, французской туалетной водой и ощущением полного довольства собственной жизнью.
- Как дела, Борисыч? - спросил он тоном вернувшегося после поездки к цыганам барина.
- Все в порядке, - ответил Васькин, выходя на встречу начальству.
- Вот и славно! – улыбнулся комендант. – Я всегда говорил, что в службе охраны работают лучшие люди страны. Это тебе подарок к Новому году, - он протянул Васькину конверт и тот сразу определил, что там лежат денежные купюры. А разве может пенсионер не радоваться премии? Вот на радостях Васькин чуть и не выкрикнул: «Служу Советскому Союзу!» Потом опомнился, и хотел уж было ляпнуть: «Служу Отечеству!», но вовремя спохватился и произнес скромно:
- Спасибо…
- Да не за что, Борисыч, не за что. Я пойду в сто тридцать пятую поднимусь. Какие-то вопросы у них ко мне есть.
   Как только двери  лифта за комендантом закрылись, Васькин устремился к туалету.
- Эй! – крикнул он и постучал в дверь. – Вы что так долго?
   Ответом послужила лишь тишина, нарушаемая мерным журчанием воды в унитазе. Васин резко рванул дверь на себя. Кабинка туалета была совершенно пуста…
   В темном переулке, рядом с помойкой, из канализационного люка вылез тот самый человек в несуразном красном плаще. Его одежда была абсолютно чиста. Он стащил с ладоней перчатки, обнажив длинные черные когти. Потом развязал на голове бандану и встряхнул рыжую нечесаную гриву. На макушке из жестких волос торчали кривые острые рожки. Затем он скинул плащ и футболку с неприличной надписью и земли коснулся тонкий хвост с львиной кисточкой. Стащив кожаные штаны и лапти, он твердо встал на широкие копыта. Собрав ворохом всю одежду, он бросил ее в мусорный контейнер, после чего пронзительно свистнул. Через пару секунд пред ним предстал могучий конь вороной масти. Его глаза были похожи на раскаленные уголья, а из широких ноздрей клубился горячий пар. Вскочив в седло, мрачный всадник умчался во тьму надвигающейся ночи. У него и его хозяина так много еще дел на нашей грешной земле…



            ТЕЛЕФОНЫ ДЛЯ КОНТАКТОВ:
МОБИЛЬНЫЙ – 8-910-478-58-43
ДОМАШНИЙ – 142-40-48       
e-mail – viktorovoleg67@mail.ru