Паровоз выехал из сердца A в сердце B

Окно было опущено наполовину, жаркий летний воздух обдувал голову выше носа, закручивался в волосах над ушами и сквозь них скатывался по американским горкам ушной раковины. Окно заклинило на половине, но вместе с открытым окном в конце вагона этого было достаточно, чтобы продувать весь коридор. Было душно, но терпимо – если не бегать и не волноваться, то вполне комфортно можно было переносить дорогу. В купе лежал Имхо – немец, с холодным носом, теплым и снисходительным взглядом преданного друга-учителя и выражением спокойной надежности на лице, которая осталась разве что у породистых немецких собак и автомобилей. Уши всегда были как локаторы, и даже когда Имхо спал, они работали в автономном режиме, только щенком он помнил его со свисающими над бровями кончиками ушей, что придавало ему насупленность и внимательность. Золотистая шерсть только спине и кончику хвоста позволяла быть черной масти, все остальное отливало на солнце драгоценным светом.

История имени проста – было у него такое имхо и все. Оно сразу прижилось как у людей, так и у самого Имхо. Правда, когда Макс его произносит, ему кажется иногда, что оно похоже на какое-то чукотское имя, но он отгоняет от себя эту мысль – не чукча же у меня собака! Как ему удалось уговорить проводницу пустить его в поезд с собакой, – какими цветами и шоколадками, комплиментами, заверениями, представлениями, где Имхо сидел, лежал, притворялся мертвым, лаял или молчал, когда его просили, проходил между ног, давал лапу, – остается загадкой.

Соседнее купе слева было полным: в нем ехала симпатичная семья из отпуска. Стоя у окна, когда дверь открывалась, и маленький Ваня сосредоточенной походкой выходил в коридор, он видел всех: немного полноватую маму, но в «хорошем состоянии» как он про себя подумал, с крашеными хной темными волосами и в цветастом сарафане, в которых ходят обычно дома; прямоносый отец сидел нога на ногу и следил за Ваней сквозь стекла очков. Дочери в этот раз не было видно, видимо, сейчас она сидела у ближайшей к нему стенки. Ваня не слушался и, не обращая внимания на родительские запреты, открывал дверь, высовывался из купе, держась одной рукой за ручку, и с радостным воплем закрывал дверь, мотаясь на ней как мартышка. Так продолжалось уже минут десять.

Теперь ему надоело кататься на двери, и он стал проситься в коридор гулять. «Только что, никого не слушая, издевался над дверью, а теперь умоляет пустить его гулять – странные существа – дети», – подумал Макс и повернулся к окну: мимо летели столбы в чалме из проводов, они бежали назад пытаясь догнать друг друга, некоторые из них устали и бежали наклонясь – вперед, назад, вбок. Ваню отпустили, и вместе с ним вышла Диана – присмотреть за этим странным существом. Тут он увидел ее ближе. Понравилась-то она ему уже давно, – как только увидел. Сердце стало ударять тяжело и часто, и, казалось, что бьет оно в ее направлении, а язык дал понять, что говорить он не будет ни при каких обстоятельствах, пока открыты глаза. И было даже ощущение, что он услышал какой-то звук – мелодию, когда она вышла из купе в коридор, глядя на побежавшего в другой конец Ваню. Диана спокойно обошла его сзади, он при этом не смел пошевелиться, и встала рядом с другой стороны, чтобы следить за четырехлетним своим братом, который остановился у открытой двери какого-то купе и внимательно туда смотрел несколько секунд, а потом побежал обратно и обхватил сестру обеими руками. Она положила руку ему на голову и потрепала за волосы, а из купе Ване помахал рукой какой-то, по-видимому, армянин.

– Вы, значит, наш сосед? – начала она, и он смутился, что не начал сам.
– Да, – сказал он – это было все, что он смог найти в опустевшей вмиг голове, там не осталось ни одного слова! Он смотрел на нее.
– А мы, вот, в Питер, в отпуск ездили – к родственникам, – продолжала она снисходительно и совсем просто. А Ваня опять побежал к открытому купе.
– Да… А я ездил в свою военную часть, где служил, за собакой, – выдавил он и стало чуть свободнее, будто на его плечах лежала гора слов и, с каждым сказанным, она становилась меньше.
– А где же собака? – спросила она и поправила спадающие волосы за уши.
– В купе, еле уговорил проводницу: пять шоколадок, бутылка вина и обещание, что сойду при первой же жалобе, – сказал он осваиваясь. – Вы не пожалуетесь, надеюсь?
– Если беспокоить не будете, – сказала она, глядя темными зрачками из уголков глаз.
– Ну за собаку я ручаюсь… – он сделал нарочитую паузу, и она улыбнулась, а Ваня, снова вернувшийся, уже с каким-то пряником, спросил: «За какюю собаку?» Он подергал сестру за руку: «Диана, Диана, какая собака?» У Макса появилось какое-то нехорошее предчувствие если не беды, то больших неудобств. Ты сказала «где же собака?». Диана было начала что-то говорить, противоречащее существованию собак, но Ваня был насуплено строг и непреклонен. Макс сдался и сказал, что собака в купе. «А можно посмотреть!?» – сказал Ваня, нацепив ангельское выражение лица, и не было уже никакой строгой насупленности – только большие, удивленные глаза и распахнутое навстречу собаке тело.

«Пушисость» была сразу обнята и поздорована за лапу. Имхо спокойно сидел, он мог ещё сидеть с досадой на хозяина, но пока не пользовался этим своим умением. «Огромная какая!» – восхищался Ваня. На шум вышли родители: плавная Ксения Леонидовна и рассудительный Владимир Анатольевич. «Смотри, мама, какие уши!» – четко выговорил Ваня, просчитывая своим еще слабым детским умом, что это может быть полезно, что мама увидит: вместе с собакой он выговаривает слова так, как она просила и не утащит его за руку, и он будет играть с «Пушисостью». Ксения Леонидовна, при виде четырехлетнего человека, обнимающего двухсантиметровые клыки, медленно и спокойно вошла в состояние ужаса и села на койку рядом с Дианой. Макс подумал, что семья очень интеллигентная и ему стало как-то неловко, что он доставляет такие беспокойства. Владимир Анатольевич же, поинтересовавшись: «Не укусит», подошел и с нарочито радостным «эххе» потрепал Имхо за загривок, а потом почесал за ухом, сняв таким образом некоторые свои опасения и убедившись, что опасность для Вани действительно невелика. Ваня же продолжал рекламировать свою «Пушисость» – Макс даже приревновал слегка.

Ксения Леонидовна немного успокоилась, но смотрела за Ваней не отрывая глаз, готовая, в случае чего, кинуться ему на выручку. Владимир Анатольевич присел к ней, обнял, а через пятнадцать минут разговоров про собак, абсолютно спокойного поведения Имхо и рассказов Макса про него, она уже было совсем освоилась и начала даже вставлять в разговор кое-что свое – женское – связанное больше с кошками.


Ваня незаметно уснул на мягком боку Имхо и Владимир Анатольевич отнес его в купе, вместе с ним ушла Ксения Леонидовна. Диана тоже пошла с ними, но остановилась в коридоре и встала у окна. Она вспомнила детскую игру, а может вовсе и не детскую, может в нее больше никто, никогда и не играл, но она, когда была маленькая, сидя у окна, в которое светило солнце, закрывала глаза и по тем огненным очертаниям, которые оставались, угадывала предметы. Или в дороге, закрыв глаза, она по освещенности, по тому как долго был темно-красный цвет в глазах, а как долго темный, немного зеленоватый со временем, по огненным вспышкам узнавала мельканье фонарных столбов, проезжающие мимо машины, как лес подступал к дороге, давая глазам тьму и отдых, или как отступал, заполняя их снова солнцем, от которого хотелось улыбаться.

Она закрыла глаза. Светился прямоугольник окна с вертикальным правым краем и левым, скошенным шторой под небольшим углом. Темная стена леса оканчивалась зигзагом вершин, и начинался жгучий свет синего утреннего неба. Она быстро открыла и закрыла глаза – картинка обновилась. Окно немного повернулось на бок и медленно продолжало плыть против часовой стрелки, в зигзаге появилось неровное углубление посередине: однообразный, скудный пейзаж фотографировался на сетчатке, не было в нем самом ничего интересного, но наблюдение его таким образом было отрешенно и радостно, спокойно и необычно. Будто ты другое существо, с другой планеты, со своим зрением, со своими ощущениями – огненными или темными – такими, какие она любит.

Макс некоторое время думал – сидится ему в купе или не сидится (он видел, что Диана не зашла к себе), потом, наконец, придумав все признаки того, что не сидится, вышел в коридор. Услышав открывающуюся дверь и его шаги, Диана оставила свою игру и повернулась.
– Куда едите? – спросил Макс.
– В Воронеж. А ты… Вы… давай на «ты»? – сказала она, будто «Вы» было чем-то давно и упорно мешающим и надоевшим.
– Давай. Я тоже домой, в Воронеж.
– Ты где живешь? – спросила она с любопытством, с каким дети узнают недостающую для решения задачи деталь.
– На Баррикадной.
– А я – Переулок Отличников! А учился где?
– В тридцатой. А ты наверно в шестьдесят девятой? – спросил он, и ему вспомнился шедший под углом перекресток Отличников и Баррикадной.
– Нет, я тоже в тридцатой – у меня родители там учились, поэтому и меня туда отдали.
– Я тебя не помню – ты младше, – улыбнулся Макс, а сам все больше дивился, какие красивые девушки живут в пяти минутах ходьбы.
– И я не помню… я из своего класса-то уже почти никого не помню. Университет, новые друзья, новые интересы, – сказала она, задумавшись на мгновение.

«Какой-то бесплодный разговор, – подумал Макс, – меня, конечно, интересует и где она живет, и где училась, но главное – это то, что меня интересует она!» Ему захотелось тут же спросить, есть ли у нее парень, а потом, если «нет» (на это он давал процентов десять, не больше), сказать, как говорят дети: «давай дружить», а лучше: «давай любить». И все, и все просто. А потом он подумал, как это просто и даже как-то вульгарно, и нет в этом ничего такого непосредственного и по-детски красивого, а есть даже какая-то слабость и неумение. И он начал эту горько-сладкую игру:
– Ты знаешь такую фразу: «мы будем вместе, пока смерть не разлучит нас»? Ее еще часто говорят в фильмах, когда венчаются в церкви.
– Знаю.
– Не понимаю, как это могут говорить?! Это же в церкви, там стоит священник, верующие люди. У верующих предполагается ведь, что смерть это еще не конец – потом рай, или ад, или, как мне кажется, что-то совсем другое. По-моему, нужно говорить так: «мы будем вместе, пока бессмертие не соединит нас навеки»…