Привлекательность смерти

        Смоленский вокзал в этот час был малолюден. Прибыло несколько поездов, но их пассажиры не баловали своим присутствием высокий светлый зал с каменными колоннами, а быстро растворились в трамваях и легковушках, да кое-кто направился в сторону моста через Днепр.
     Возле касс и справочной копошился какой-то транзитный народ, человек пять зябко жевали в буфете бутерброды с килькой и сыром, запивая чем-то обжигающим. Двое милиционеров, худощавый и коренастый, стоя в центре холла, строго посматривали на лица проходивших время от времени мужчин, пытаясь выявить в них признаки национальности; уборщица, низенькая женщина, с гордым видом пыталась уговорить ожидающих пересесть из левой части зала в правую и, прометая шваброй влетевший кленовый лист, заносчиво поглядывала на медленно повинующихся.
    - Молодой человек, это не ваш кулек? - спросил один мужичонок подростка во въетнамках, оторвав того от почти уже разгаданного убийства директора мыловаренного комбината.
    - Нет, не мой,- быстро глянув на деда, ответил парень.
    - А вы, может быть , видели, кто там сидел?- с надеждой прокряхтела старушка рядом.
    - А...не помню,-зевнул подросток и опять скрылся в книге.
   Пожилые некоторое время  спорили, она говорила "не ходи", он настаивал "нет, пойду", победил старичок, отмахнувшись, под сердитое напутствие "только не к этому...битюгу "; он вскочил и с резвостью школьника, наклонив корпус вперед, чтобы тот вел за собой ноги, зашагал в направлении наряда милиции.
    Тем временем в проход между стульями с другой стороны вошли неприметного вида девушка и парень. Девушка подошла к ничейному кульку, вынула минералку, предложила спутнику. С тихим криком "Матвей! Матвей!" бабуля бросилась вдогонку мужу.
     - А мы уж думали, бомба,-сообщила она читателю, вернувшись и усадив мужичка рядом, - сами знаете, время какое**.
      Читатель не слышал, он читал. Куда-то прошла буфетчица, в чьем-то свитере мяукнул котенок, засвербила сирена на улице. Людей прибавилось. Они высматривали себе свободные места, оставляли там сумку или пакет, прося соседей присмотреть за багажом, шли в буфет, книжный киоск, еще куда-то. Через пару минут соседи соседей, как правило, начинали интересоваться, "чьи вещи". Их успокаивали, вроде, владельцы подозрений не вызывали. Некоторые отходили подальше, пересаживались. Милицию никто не беспокоил.
      Некоторое время все было тихо. Потом опять возникла тревога.
     - Что, что там?- слышались возгласы.
     - Да ведро какое-то,- отвечал кто-то.
     - Чье ведро?- громко спросил поверх голов коренастый.
     - Кто-нибудь видел, кто оставил ведро? - еще громче бросил он.
   Крепло молчание. Даже уборщица перестала мучать швабру. Прекратилось шуршание кульками, листание страниц. Все затаились.
     - Лось, ну-ка, посмотри , что там?- кивнул коренастый милиционер худощавому и указал на прикрытое сверху коричневой тряпкой ведро.
   Лось присел, приподнял краешек материи.
     - Трава какая-то, -осторожно хмыкнул и еще приподнял, но тут же опустил и медленно, разогнувшись во весь рост, добавил , - провода какие-то.
    Коренастый  посмотрел на ведро, на людей за окном и , отвернувшись к худому, быстро проговорил:
      - Серега, звони семнадцатому, а я займусь этими.
    Но "эти" и сами не дремали, рванули вниз, к выходу на перроны. Шума и криков не было, а был молчаливый, скорый бег сотни пар ног по скользкому, мокрому полу. Кассы разбежались в две секунды, буфет побросал недожеванное, милиционеров тоже нигде не было видно. Рысцой, прижав к себе или крепко сжав в руках чемоданы, бежали люди постарше и помоложе, огородницы и рыболовы, профессора и бомжи. Медленнее, храбрясь, оглядываясь на зеленую десятилитровку ведра, уходил читатель. Давки у дверей не случилось. Железнодорожный вокзал Смоленска опустел в пятнадцать секунд.
     Двое выбегавших последними подростков все-таки удивленно оглянулись на словно приросшую к одному из алых пластиковых кресел в глубине зала женщину, с ужасом глядевшую им вслед, но поспешили спрятаться в шуме и голосах улицы, оставив за спиной тишину неизвестности.
     Через минуту в двери возник силуэт коренастого сержанта.
       - Эй, баба! - заорал он на весь вокзал.
     Женщина вздрогнула от крика, поправила дрожащей рукой прическу, но так и осталась сидеть.
       - Может, глухая? - в просвете появилась фигура худого, но тут же пропала.
    Слой дорогой косметики на лице не скрыл выступивших красных пятен, а только приглушил их, глаза какое-то время скользили от ведра к входу-выходу, затем остановились. Лицо съежилось, рот задрожал. На бежевый плащ упали несколько капель туши, но вот она спохватилась, сняла легкие кремовые перчатки, достала из кармана носовой платок, вытерла лицо,попыталась сделать то же самое с пятнами на плаще, сложила платок, вынула из сумочки расческу, провела по русым, вспушившимся из-под соскочившей косынки, жестким от лака волосам, после чего сложила руки на коленях и отрешенно повернулась к окну.
      Откуда-то сзади послышался скрип шагов. Женщина оглянулась. Сутуловатый, но крепкий мужчина, одетый по огородному, с решительным видом твердой походкой военного шел в ее сторону. Женщина сузила плечи и скрестила руки на груди. Мужчина решительно подошел к ведру.
     - А вы что сидите? - участливым голосом спросил он. - Вокзал, говорят, заминирован.
     - Я...я просто сижу.
     - А мне тоже, знаете, надоело, -сказал мужчина, беря ведро, - пугают и пугают, что ж теперь, картошке-то пропадать? Родная, все-таки, со своего огорода. Да и удлинитель, не нужен он там, лето прошло.
     - Ваше ведро? - спросил коренастый милиционер, приближаясь все еще нерешительным шагом.
     - Мое, а чье ж?
     - Че там?
     - А чего там может быть, вы меня удивляете.
 Мужчина отдернул тряпку. Взору милиции явилась картошка, прикрытая травой, скрученный провод удлинителя.
      - Так, семнадцатому отбой. Документы есть? Нет? Ну, тогда пошли с нами. А вы, мадам, место, боялись, займут?
      Женщина медленно встала во весь свой крошечный рост и замерла, бросив взгляд через плечо милиционера. Ей навстречу быстрым шагом шел невысокий седой человек, в старомодной чистой куртке, темно-синих, гладко отутюженных брюках, с блестящими глазами на грубоватом, простом лице и букетом нежных гвоздик в руке.
      - Таня! - крикнул он, сорвавшись на бег.
      - А, это с вами? - ухмыльнулся коренастый. - Что ж вы? Сами ушли, а даму не взяли?
      - Да я...за цветами ходил. Таня, ты что?
  Таня, опустив голову, подошла к седому, взяла его под руку.
      - Тань, ты что осталась-то? - брови седого удивленно сгорбились.
      - Ты ведь сам сказал, никуда не уходить, вот я и не ушла, - прошептала она. Мужчина остановился, опустил гвоздики.
      - Еще девять лет я бы не вынесла...- добавила женщина тихо.
      - Таня!
    В зал постепенно возвращался народ. С котомками, кульками, кока-колами, детективами, булочками. Постарше, помладше, усаживались не так как раньше, через кресло-другое, а ближе друг к другу, заводили разговоры, все обсуждали происшедшее, смеялись, слышны были обрывки фраз; " а он удобрение вез на огород", " самогонный аппарат в ведре спрятал". На пару, обнявшуюся посреди зала, никто не обращал внимания, все было в порядке вещей.
   Возникла уборщица, мужичонок избрал ее объектом шутки :
       - Противотанковой шваброй -пли!
       - Да уймись ты, дурень, накликаешь,- осадила его уборщица.
       - Ненормальные,- вяло удивлялся коренастый, глядя вслед удаляющемуся сутуловатому мужичку. - Этот картошку пожалел, а та место боялась, что займут, ей мужик приказал, ха-ха.
       - А я слышал, - вторил ему напарник, - есть такие люди, которых привлекает смерть, ничего не могут с собой поделать, с ними психоаналитики по всему миру борются.
 

(  **имеется в виду две тысячи первый год  )