Разорванный нимб. Глава 6-1

                Глава шестая
               
                1

От них разило сокрушительной наглостью; оба вошли, втолкнув меня обратно в мастерскую. Я, конечно, не стал спрашивать, мол, кто такие и чего, мол, угодно; я знал эту породу качков-бездельников, охранников-телохранителей, в лучшем случае биржевых маклеров, искренне полагающих, что охрана и игра на бирже и есть работа. Прежде, чем заговорить, они с минуту смотрят на тебя абсолютно бессмысленно из-под сонных век, и это, конечно, настоящее искусство – никуда не торопясь, дождаться наконец паники. Я развалился на диване и зевнул, давая понять, что паники они не дождутся. Главное, ничего не спрашивать. Один из них положил мне на грудь мобильник.
–  С тобой хочет поговорить один человек.
–  Иды ты?
–  Честное слово. Очень хочет.
–  А я что-то не очень.
–  Ты сам это ему и скажи. Его зовут Любавин.
–  Ну? – сказал я в эту мыльницу.
–  Фауст, – сказал Любавин голосом Вована Николаева. – Ты все-таки вычислил меня. Это плохо. Покойник – это ведь вроде как от слова «покой», а? Нехорошо тревожить покойников. Это во-первых. А во-вторых, ты зря тратишь время: по интересующему тебя вопросу я никаким боком.
–  А до какой степени ты покойник? До такой, что и поговорить нельзя с глазу на глаз?
–  Не только с глазу на глаз, но и по телефону. По телефону – только в исключительных случаях.
–  Я бы хотел воспользоваться исключительным случаем. Это можно?
–  Ну?
–  Как там вообще? В этой бесконечности?
–  Один уже отвечал на этот вопрос: предбанник.
–  Сам он там не был.
–  Предбанник.
–  Да пошел ты.               
–  Ну, конечно, не то что бы. Паука в углу он придумал. Там есть вещи куда скучнее паука – исполнение желаний…
–  А, понял. Это когда открываешь дверь – и пожалуйста: вид из тюремного вагона. Проносятся милые сердцу чахлые березки. Приятно вспомнить.
–  Точно. Закрыл, открыл – и пожалуйста: папа массирует твои слабенькие ножки и рассказывает сказку.
–  А кирпич? Вот никак не врублюсь: кирпич под стеклом.
–  Не крадись, не крадись, как сказал бы дядя Митя.
–  Кстати, насчет скуки это ты верно: дядя Митя, по-моему, скучает в этом роскошном доме, который ты ему подарил.
–  Фауст. Ну ты меня понял, да?
–  Врешь. Неужели тот свет – всего лишь хорошо оборудованный домашний музей? Так что клади трубку и приезжай. Выпьем за встречу.
–  У меня слабое сердце, не трави. Все.
– Стой! – Я вскочил. – Мне сейчас будет грустно, я знаю; можно, я с твоими пацанами отведу душу?
–  А чего такое?
–  Да уж очень наглые у них рожи.
–  Фауст, они профессионалы.
Вован отключился. Предостережение равно разрешению. Профессионалы придвинулись, совсем близко и, глядя куда-то мне за плечо, энергично задвигали челюстями. Я сделал вид, что продолжаю разговаривать, все сильнее сжимая в кулаке мобильник. И на полуслове рубанул одного из них в жующую челюсть. Я не думал, что он упадет, но он упал. Однако руку я себе, кажется, сломал, драться дальше было бессмысленно. И когда второй достал пистолет, я просто пошел на него, уперся грудью в ствол и спросил:
–  Пойдешь ко мне в телохранители?
Он сунул пистолет обратно куда-то под мышку.
–  С какого это бодуна?
–  А с такого. Он вам велел прийти и просто пристрелить? Нет, он этого не сделал. Даже больше, он велел не трогать меня. Это плохой признак, когда человек помнит дружбу. Это значит, у человека дела пошли неважно.
–  Дела и дружба – две вещи.
–  Во-во. Мыслишь конструктивно. Даже излишне говорить, что несовместны. Две вещи, и все.
–  Серьезный товарищ, – отозвался другой. Теперь он сидел на моем диване и безостановочно тер рукой руку, не давай сложиться ей в кулак. – Но это не базар. Одно ты угадал: нам не велено трогать. А жаль… Любавин непотопляем, твоей хваленой фантазии не хватит представить, кто кормится с его стола. Смотри, Сань, как он уши навострил. Будто я и правда скажу, кому со стола, а кому крошки под стол. Так что ты, братан, по распоняткам даже на бывшего кореша не тянешь. В лучшем случае на детского мишку. Ты своему мишке лапу бы оторвал? Нет. Сунул бы обратно за шкаф, подальше, чтоб опять не вывалился.
Они ушли. Грустно мне, однако не стало, потому что возникло слишком много вопросов. «Крошки под стол» – это, конечно, те десять кусков за картину, но только это одно и было ясно. Все остальное приходилось подвергать сомнению. Даже чувство, что Вован не соврал насчет «интересующего меня вопроса». Мог и соврать. Должны же как-то менять человека годы заключения и потрясения, о которых я мог только догадываться. Один тюремный  пожар чего стоил… Это тебе не пташка Феникс из пепла – это закаленный громила в цинковой броне… на чугунных колесах по трупам в олигархи… Не знаю, не знаю, Господи, я не знаю. А вот где и способность дяди Мити бы пригодилась. И вроде бы тогда складывалось все в единую картину: Николаев превратился в Любавина, и тот стал ворочать такими делами, что не избежать было каких-то жестких акций… Складывалось, но – не сложилось. Мешал тот домашний музей. Я еще не знал, что значили те кирпичи под стеклом, о волшебной двери уже догадывался, но все это было, конечно, ностальгической дребеденью, не больше. Но и не меньше. А, значит, я все-таки не мишка, который вывалился из-за шкафа под ноги… под колеса инвалидной коляски.
Я сел за стол и придвинул лист бумаги. Пожалуй, «периодическую таблицу» можно и уточнить. Допустим, мир (слой на земле, в котором кишит все живое, «сплошность», погружен в эту чертову плазму с корнями. (Бред, но допустим). Допустим, есть человек (М), который акулой плавает в ней и видит (без кавычек) всё – некие нити-нервы с утолщениями, которые суть люди. Способность видеть есть способность влиять. Вмешиваться, рвать, связывать, перемещать и, в общем, подчинять. В общем, оружие. Страшное, уж чего уж там. И есть Л. Злодей. (Нет, лучше Икс; обойдемся без намеков). Который заполучил это оружие и, круша налево и направо, стремится к какой-то своей цели. (Что ему стоит послать шахидку в подземный переход, в высотный дом. На кинофорум. Посадить на дрезину). И есть еще Игрек и Зет, которые тоже это оружие непрочь заполучить. Бен Ладен. Бомж-коммерсанты (есть такое подозрение). Идет охота. (Тут мне вспомнилась картинка из старой подшивки «Вокруг света»: охотник в пробковом шлеме целиться из-за дерева в тигра, терзающего кабана, а на охотника с дерева приготовилась прыгнуть пантера). Так вот, кто же в этой карусели хищников и жертв мы – номера первый, второй, третий, четвертый, (пятый – предположительный) и шестой, то есть я? Не просто жертвы, а жертвы выжившие и только потом сами себя порешившие. (Первого и второго можно вполне считать за таковых – угасли, не успев наложить на себя руки). Я принялся чертить те же карточки, но в другой последовательности – не по датам, а по тем трудноуловимым признакам (движение на воображаемой карте, возрастание, так сказать, мощи преступления), которые, как мне казалось, должны были подсказать, чего, в конце концов, добивается Л. То есть, тфу, Икс. Получалось, что номером первым был ученый (он же гравер, он же художник) из Александровского ВНИИСИМСа. За ним – поляк. (Взрыв в подземном переходе). Ну и так далее, с кульминацией взрыва на Лестнице. Тут я заметил, что на бумаге вокруг табличек начинают разрастаться папоротники. Когда мысли проворачиваются вхолостую, люди бессознательно (засыпая, например, на собрании) рисуют узоры. У меня такие узоры были похожи на папоротники.
В трех последних квадратах-карточках, как в конце периодической таблицы с короткоживущими элементами, появилось мерцание, а в самой последней начала разгораться сокрушительная ясность, которую я погасил, просто закрыв глаза.