Во дворе

           У нас во дворе хотят что-то построить. То ли бензоколонку, то ли гаражи, не знаю. Кто как говорит. Сначала пришли дяди в оранжевых куртках и наставили вокруг колышки. Какие деревья охвачены, сказали, то должно быть спилено. Только дяди ушли, колышки пропали. Так им и надо. А сегодня пришло сразу много рабочих. Одни ставили новые колышки, а другие стали спиливать деревья. Взрослые из наших домов  стыдили их, говорили, мы эти деревья сажали, ухаживали, и что же вы теперь с ними делаете. Но рабочие не обращали никакого внимания и продолжали уничтожать своими бензопилами природу.

          А деревья были не толстыми. Даже я помню, хотя был маленьким, когда их сажали. И вот они падали одно за другим, сплошной треск стоял. Потом рабочие подошли к большому тополю, и у них что-то там не заладилось. И с одного бока к нему подойдут, и с другого – ничего не получается. Стоит себе дерево, хоть бы что. Пила визжит, дым пускает, а оно все стоит.

          Тетя Настя даже сказала:

          -Молодец, не поддавайся варварам, - это она так тополь похвалила.

          Только  зря похвалила: долго возились рабочие с ним, но все-таки свалили. Тут дядя Миша вскочил со скамейки и громко сказал такие слова, которые говорить нельзя.
Дядя Миша всегда сидит под липой на скамейке, если тепло и нет дождя. Он всю жизнь прожил в тюрьме, потому что тунеядец. И вот теперь его выпустили,  и он поселился в нашем доме у своей сестры, тети Тамары в коммунальной квартире. Мой приятель одноклассник Юрка говорит, что когда кто-нибудь попадет в тюрьму, оттуда выходит бандитом. Но дядя Миша на бандита не похож. Он тихий и ничего не умеет делать. Даже из сторожей его выгнали, потому что уснул в сторожке, когда спать было нельзя. И вот он на пенсии, нигде не работает. Тетя Настя про него говорит, что таким, как он, полагается камни ворочать, а не прохлаждаться без толку. А тетя Тамара заступается: Мишенька  намучился, пусть отдохнет, потому что ничему не выучился, а теперь поздно.
 
            Когда дядя Миша пьяный, он ни к кому не задирается. Выходит на балкон и песни поет. «По тундре, по железной дороге…». Или: «Ты жива еще моя старушка…». А трезвый он всегда на скамейке сидит под липой. Любит он там сидеть, смотреть по сторонам и ругаться. Ругается он не шибко. Отойти от него на десять шагов – и не слышно почти. Куда ни посмотрит, все ему не нравится, вот и ругается поэтому. Только на липу посмотрит и замолчит. А что на нее ругаться? Наша липа – знаменитое дерево. Учительница сказала, во всей Москве больше такой нет. Ее то ли Пушкин сажал, то ли Ломоносов, не помню. Толстая – три моих обхвата. Дядя Миша уважает липу. Зимой сук обломился от снега, так он сам лазил наверх, краской рану залечивал.

            Да, что я хотел рассказать-то? Ах, вот.

            Дядя Миша вскочил со скамейки и громко сказал такие слова, которые говорить нельзя. А потом подбежал к рабочим, отнял у них бензопилу и обругал.

           -Эх вы, - говорит, - безголовые дураки, смотрите, как надо работать.

           Тут он вернулся к липе и - раз, раз – вмиг спилил ее, хотя она была намного толще того тополя. Липа упала и накрыла весь двор, никто ничего и сказать не успел. Зато потом все набросились на дядю Мишу. Хулиганом обозвали. Зачем, говорят, сгубил дерево? Его даже сами рабочие не хотели трогать!

           А дядя Миша побледнел весь, заплакал и убежал в подъезд.

           Только тетя Тамара за него сказала:

          -Не сам он, - говорит, - привычка в нем сидит. Она виновата. Всю жизнь только и знал, как лес валить. Большим мастером был во всей зоне, ничего больше не умеет. Вот и результат.