В Питер!

           В молодости работал  я на катере в Москве. Баржи с песком для новостроек толкали из Серебряного Бора. Нудная, надо сказать, работа. Никакой романтики и удовольствия. На суточной вахте стояли по двое: у нас -   Сережка как старший, потому что техникум окончил, и я, недоучка, мотористом. И случился в ту смену ремонт «двигуна». Так мы называем судовой дизель. Подзадержались после работы, посидели со сменщиками: отметили удачный ремонт. Как же иначе? Потом хватились, ба! Метро уже закрыто, а Сережке ехать аж черт-те куда, за город. То ли в Домодедово, то ли в Раменское. Я говорю, Сереж, не переживай. Дотопаем своим ходом до Смоленской, там переночуешь у меня, а рано утречком спокойненько сядешь на электричку. Всего и делов-то. Тем более, у нас впереди двое суток свободных.

           Короче, уговорил я его. От Филей до Смоленской не так, чтобы далеко, но и не близко. По пути магазины разные, и, понятное дело, все до единого закрыты. А жажда одолевать стала, никакого терпения нет. Вот подходим к одному продовольственному, я не выдержал.

           -Подержи  гитару, - говорю, -  я – мигом.
           Спустился по черному ходу. Там свет горит, мужик за столиком сидит, кефир пьет. Сторож, значит. И, конечно, у него где-то, думаю, для меня бутылка водки припрятана. Не задарма же ему ночь коротать. Короче, купил бутылку по рыночной цене, еще и яблоко на закусь выпросил. Не жадным сторож попался.
           Но не в этом суть. Присели мы с Сережкой на лавочку в сквере. Понятно, выпили. Потянуло на лирику. Да и погода к тому располагала: тихо, свежо, и по деревьям шелест листвы успокоительно погуливает. Смутно помню, стихи Есенина вслух читал, а потом и спрашиваю:

          -А что, Сереж, ты в Питере бывал когда-нибудь?
          -Нет, не был.

          Тут мне его так жалко стало, весь хмель мигом вылетел.
          -Все, - говорю. – Ловим такси, едем к тре вокзалам, и буквально через какие-то семь часов я показываю тебе мой любимый город.

Он что-то начал бубнить, что его дома родители ждут, волнуются, но я его доконал железным аргументом:

           -У меня жена страдает с грудным ребенком на руках. Мне позарез надо быть рядом, чтобы облегчить ее существование. Но я готов всем пожертвовать ради друга. А ты что же, пренебрегаешь мной?
 
          Короче, наскребли мы по карманам кое-какой мелочишки и, действительно, вскоре очутились на нужном вокзале. А денег на билеты, сами понимаете, нет ни гроша. Сбегал я к очередному сторожу, на остатки бюджетных финансов взял бутылку «бормотухи» и пошли вдоль поезда умолять проводников. Выручайте, мол, братцы: невесту в Питере хотят увести из-под носа, спасать срочно надо, а тут, как на грех, кошелек в толкучке сперли. Вот, все, что и есть при себе, пол-литра красного вина, возьмите за ради Христа, больше нечем отблагодарить.

          И что же? Конечно, сердобольная женщина нашлась. Запихнула нас в какую-то каюту.
          -Сидите тихо аж до самого Калинина. Потом пристроитесь на свободных местах. А ваше вино мне без надобности.
 
          А саму слеза в голос прошибает. Видно, шибко сентиментальная барышня попалась. Не знаю, как Сережке, а мне так даже немного стыдно стало. Но не отступать же в решающий момент! Тем более что «бормотуху» уговорили, и сделалось совсем хорошо.

          Не помню, как уснули, а проснулись уже в Питере. Выбрались на волю, а там ветер, холод, и сверху дождь поливает беспощадно. А на нас кроме тонких рубашечек никакой одежды на теле. Не то, что зонтика, какой-нибудь газеты голову прикрыть, и той нет. Окружающие питерские пешеходы, обернутые в непромокаемые плащи, смотрят на нас и недоумевают: мечутся, два мокрых дурака с гитарой, и не знают, куда себя деть.

           Тут увидели мы, трамвай идет.
           -Поедем, - говорю, - Серега. Есть одно место, где нас радостно примут, обсушат и все такое прочее. Еще и денег дадут на обратную дорогу. Эту идею как сюрприз я ему с самого начала сберегал.

           А мысль у меня еще в Москве возникла вот почему. Когда служил на флоте, во время увольнительных отлучек в город завел я в Питере зазнобу. И вот этот трамвай шел как раз в ту сторону, где она проживала. Короче, залезли мы внутрь и поехали. Пассажиры, конечно, сторонятся, поглядывают недружелюбно, потому что с нас течет в тридцать три ручья и на голове полное безобразие из-за липких волос. Кондуктор к нам протиснулась, обилетить захотела. Я тут выступил и сказал, что была трешка в кармане, но размокла, и пришлось ее выбросить как грязь, а ехать надо. Кондуктор ничего на это не сказала, только проворчала, что первый раз видит народ, который выходит на улицу в таком легкомысленном виде. Вежливый этот народ, питерцы.

           А когда она отошла, Сережка, сдерживая лязг зубов, зачем-то рассказал мне, что на ближайшем к его дому военном аэродроме летчики устроили такую шутку. У проходной они увидели спящего алкаша, осторожно перенесли его в самолет и после часа полета опять же с нежными прикосновениями выгрузили его около другой проходной, уже в Киеве. Алкаш так ничего и не почувствовал.

          Сережка, наверное, хотел повеселить меня, думал, я отвлекусь от невеселых дум и посмеюсь, представив проснувшуюся алкашную рожу. Но своим рассказом навел еще большую тоску. Плохо ли проснуться среди окрестностей, согретых солнцем? Да еще, поди, когда кругом каштаны благоухают. А здесь… Да, что там говорить!
 
          Короче, вылезли мы на нужной остановке, зашли в знакомый мне подъезд, и позвонили в квартиру бывшей возлюбленной. Сережку, на всякий случай, оставил этажом ниже. Дверь, насколько позволила предохранительная цепочка, приоткрылась, и в узкой щели показалась половина мужского лица. Благородная лысина, ухоженные усики и бородка под вождя революции. И глаз с недобрым прищуром. Хоть я и продрог до замерзания мозговых извилин, но сообразил, что здесь нам не светит.

          -Ой, - говорю, - разве Перекатиносовы не здесь живут?
          -Нет, - отвечает ленинообразный тип, что и следовало ожидать.
          -Ах, извините, видно, я этажом ошибся.
          А в это время из глубины помещения зазнобин голосок:
          -Милый, хтой-то к нам пришел?

          Хотел я плюнуть в доступную часть мерзкой хари моего преемника, но дверь поспешно захлопнулась, и остались мы с Сережкой при своих интересах, несчастные и никому не нужные.

          Стоим в подъезде, где не так холодно, как на улице, и рассуждаем. Конечно, Питер красивый город. Есть, что посмотреть. Ну, пусть нам не попасть в какой-нибудь там Эрмитаж, Русский музей, не говоря уж о Мариинском театре: не до роскоши. Но даже и по Невскому прогуляться разве позволит негостеприимная погода? Даже «Невы державным теченьем» не залюбуешься, когда зуб на зуб не попадает, и ледяные струи безжалостно бегут вдоль спины.
 
          Пошарили еще раз по карманам, и набрали в общей сложности четыре копейки – весь наш капитал. Чужой город, знакомых – никого. Продрогшие, голодные, усталые. Что делать? Конечно, обратно на вокзал, скорее в милую и теплую Москву.

          Не буду задерживать вас долгим рассказом. До вокзала мы добрались. А что дальше? Оставил Сережку около газетного киоска, хожу среди ожидающих пассажиров, присматриваюсь, кому бы гитару продать. Отказываются. Говорят, куда ее намокшую, в ней древесные слои разошлись, настоящий звук пропал. Наконец, отыскал чудака, убедил, что сверху все лаком пропитано, и влага дерево не берет. Дал он мне за нее три с полтиной. Больше, говорит, она никак не стоит.

         Ладно! Отлучился я в туалет, деньги Сережке вручил. Наказал:
         -Бери билет до ближайшей станции. Нам бы только в поезд попасть. А потом что-нибудь придумается.

         Возвращаюсь, смотрю, Сережка как-то виновато взглядом косит и руку за спиной держит.
         -Ну, что, взял билет? – спрашиваю.
         -Извини, - мямлит, - не совладал с собой. Шел мимо буфета, а там такой соблазн – сил нет, - и выдвигается из-за спины бутылка водки в руке.
 
         Нет, я понимаю, надо бы тут предателя в порошок стереть. Но помимо воли мои губы вытянулись в радостную улыбку, я обнял Сережку:
         -Да, ты настоящий друг!

         Помню, как мы помогали какой-то даме затащить ее чемоданы, корзины и баулы в вагон, помню, как она угощала нас чем-то крепким, помню, с кем-то сидели в купе и что-то пили, потом – сплошной туман. Очнулся – лежу на верхней полке. Ночь, перестук колес идущего поезда. Мерное покачивание. За окном темень и редкие проплывающие огоньки. Но вот толчок, торможение. Глянул вниз – на постели какой-то недружелюбный мужик, не спит.

         -Какая станция, - спрашиваю.
         -Должно быть, Череповец.

         Мучительно соображаю сквозь туман головы, с какой стати, откуда взялся Череповец? Насколько помню, кажись, такой станции между Москвой и Питером сроду не бывало.
         -А куда идет поезд?
         -Как куда? В Воркуту, конечно.

         Вот так фунт! Полежал немного, головой потряс, щупаю ноги: интересно, во что одет? Ничего не понимаю. Вроде бы трусы есть, а брюк нет. Щупаю еще раз – действительно, рука скользит по шершавым мурашкам голого тела и ничего больше не нащупывает. Пошарил вокруг – пустая дерматиновая поверхность полки – и все.
 
         -А где мои штаны?
         -У тебя что, память отшибло? - спрашивает мужик. –  Они были мокрые, вот  ты и решил их просушить,  выставил за окно вагона. Конечно, ветер из рук вырвал их и они  улетели прочь. Помнишь, как мы все смеялись тогда? А ты - громче всех.

         Вол так и пришлось по Череповцу с голыми ногами бежать. Холод, мокрота сквозная, на месте не постоишь. Иначе дуба дашь. На вокзале узнали, в какой стороне порт искать, бежим с Серёжкой, злые, как черти. А порт нашли, полегче стало, на душе отлегло. Сразу прыгнули на первый попавшийся буксир - у берега он стоял. Перерыв в работе у них был. Такое часто случается. Ну, тут уж по поговорке: речник речника видит издалека.  То, да сё, рассказали всё по порядку. Дали нам робу из бэу, обогрели, накормили, денег на дорогу собрали, Нормальные ребята, свои потому что.

         Ну и что? Намыкались, сказано, зато есть что вспомнить.
 

               
   ?