Нечисть

                Нечисть.

                Лесовик-леший – дух и хранитель леса в  славянской               
                мифологии,  который  живёт в лесной чащобе.
                Мифологическая энциклопедия.
            
         После обеда, отставив все остальные дела, отправился на озеро. Установив удочки на рогатины,  развалился в пластиковом кресле и, щурясь от ласкового июньского солнышка, оглядел берег.
         Слева от меня вперёд выдавался небольшой мыс, поросший соснами, а так как справа метров через сорок озеро кончалось, и начинался топкий берег болота, поросший камышом и группками деревьев, то место было настолько уединённым,  что у меня иногда во время рыбалки появлялись сомнения в существовании остального человечества.
          Раздавшийся со стороны мысочка треск веток заставил меня обернуться, и я заметил неясную фигуру, продирающуюся сквозь кусты.
          Последнее время меня посещали разные официальные и не очень лица, которым не нравилась моя затея организовать в этих местах заповедник. Идея заповедника  получила неожиданно мощную поддержку от разных общественных организаций и наш комитет, в который входили: я – пенсионер, временно проживающий в Веретье, Дмитрий Колесов – местный житель, охотник и рыболов, знающий окрестности вдоль и поперёк и краевед- учитель из соседнего городка, активно занимался этим начинанием.
         Поэтому, когда человек выбрался на свободное пространство, я вздохнул с облегчением - судя по одежде, это был кто-то деревенский.
       Тут моё внимание отвлёк поплавок на правой удочке, начавший мелко подрагивать. Я потянулся к удилищу, но поклёвка прекратилась также неожиданно, как и началась.
           - Мелочь, - услышал я за спиной и, обернувшись, увидел мужичка, удобно лежащего на берегу и задумчиво жующего травинку. 
            Мужичок с Ноготок этот был не из нашей деревни, но лицо его мне было знакомо: прошлым летом встречались  у Митьки.
         - Поймал что-нибудь? – поинтересовался он, не выпуская травинку изо рта.
         - Хрен тут чего поймаешь, когда мимо всё время шастают, - грубо ответил я, разозлённый неудачей и нахальством собеседника.
        - Ну, это дело поправимое, - незнакомец встал, сплюнул и уставился на середину озера, бормоча при этом себе под нос.
        - Ты как хочешь: одну большую или несколько средних? – спросил он, не поворачивая головы.
        - Конечно, большую, - этот цирк начал забавлять меня.
        Мужичок согласно кивнул, наклонился к воде и вдруг резким кошачьим движением хлопнул по воде. Когда ладонь приоткрылась, я увидел, что там трепещет маленькая – сантиметров пяти - плотвичка. Левой рукой он зачерпнул воды и с хлюпаньем  вобрал в рот.   Потом  спрыснул  этой  водой  рыбёшку  и  протянул мне:
        - Лови!
        Завороженный представлением, я покорно нанизал малька на крючок и закинул удочку.
         Клюнуло почти сразу и намертво: поплавок ушёл под воду сантиметров на двадцать. Не ожидая такого поворота событий, я чуть не выронил удилище. На другом конце лески почувствовал сильное тело рыбины, отчаянно рвущейся в спасительные камыши. Нет смысла пересказывать весь поединок (сотни похожих историй можно услышать у рыбацких костров) отмечу только, что я ожидал увидеть чудовище, размером с небольшую подводную лодку, и был слегка разочарован, вытащив метровую щуку. Но разочарование очень быстро улетучилось, и  вскоре я уже мастерил из прута кукан, чтобы всем в деревне была  хорошо видна моя добыча.
         За этими заботами я совсем забыл про нового приятеля, который своими странными фокусами вдохновил меня на этот рыбацкий подвиг.
         - Хлебни, - напомнил он о себе, протягивая бутылку с мутноватым самогоном,   - такую удачу отметить надо.
         Я вытащил зубами пластмассовую пробку и сделал небольшой глоток. Кто сказал, что крепость алкоголя не бывает выше ста градусов?! Я пил чистый спирт и знаю, что мне это по силам. После глотка этого напитка я не мог вдохнуть воздух минуты две, и лишь когда огненная лава ушла вглубь, дыхание вернулось, а огненные круги перед глазами стали потихоньку бледнеть.
         - Чттто этто? – с хриплым присвистом спросил я.
         - Сеструха  – мастерица на каких-то поганках настаивает, - сказал он, забирая у меня бутылку и делая два больших глотка.
         - Хорроша зарраза! – мужичок занюхал самогон рукавом и снова протянул бутылку мне.
         Я глянул на него, как если бы он предложил мне выпить яду, и отрицательно качнул головой.
        - Как хочешь, - он хлебнул ещё раз и, заткнув бутылку пробкой, спрятал её где-то внутри телогрейки.
         - Так, ты чего пришёл? – спустился я на грешную землю.
         - Дык хотел спросить, чего задумал? Уж не хотишь ли опять болото осушать? Да вижу теперь – не тот ты человек.
         - А с чего ты взял, что я тут главный? Тебе к Митьке надо.
         - Был я у него. Он-то мне и разъяснил, что к тебе. Токо, если б я тебя упреж увидел, то и вопросов бы не было, - тут мужик протянул мне руку. - Прохор я, меня тут каждая собака знает.
         - Саша, - моя ладонь утонула в его огромной,  несоразмерной росту и телосложению лапище.
         - Почему это ты во мне уверен? - спросил я этого странного мужика, говорящего как бы на двух языках: нормальном русском и сленге «а ля деревня».
          - А ты для леса стараешься, значит, навредить нам не можешь.
          - Пойдём в дом поговорим.
          - Это можно, Катька хорошо готовит, - он повернулся и, не дожидаясь меня, направился к сходням.
            - Ой, Проша, привет! – моя двоюродная сестра Катя, у которой я жил, вдруг засуетилась как при посещении высокого начальства. - Сто лет тебя не видела.
            Личность всем известного Прохора, про которого до сих пор я не слышал и полслова, помноженная на его непонятные речи и необъяснимые фокусы, всерьёз заинтриговала меня. Но даже при этих обстоятельствах я не забыл измерить свою добычу, в которой, к моему разочарованию, было всего восемьдесят два сантиметра.
           - Ой, какое страшилище отхватил, - Катя только сейчас заметила щуку. - Я уж думала, что таких в озере и не осталось.
            -  Куда ж они  денутся?  Есть  и  побольше,  тока  негодные  –  жёсткие очень, - напомнил о себе Прохор.
              Он снял телогрейку, повесил её на крючок за дверью и уверенно направился к рукомойнику. Сполоснув руки, он влажными ладонями пригладил волосы и сел за стол. Катя  присела с нами и, не дожидаясь кавалеров,  налила всем привезённой мной шведской водки. После первой стопки я посмотрел на Прохора – как ему этот заграничный продукт.
          - Баловство, - сказал он, выпив водку  как воду, и даже не закусив, встал, достал из телогрейки свой самогон и поставил на стол.
          - Не могу я пить теперешнюю казёнку. Или химия разведённая, или как эта – ни вкуса, ни запаха, - он попытался налить мне своего убийственного пойла, но я прикрыл стопку рукой.
          Катя,  похоже, знакомая с  погановкой, тоже предпочла  «Абсолют», несмотря  на выявленные в нём гостем недостатки.
         - Ну, будем здоровы, - Прохор опрокинул самогон в рот и, дождавшись, когда и мы справились с этой задачей, налёг на закуски.
         Катя упорхнула на кухню проследить за  чем-то  скворчащем на плите. С появлением Прохора, она забыла про свои семьдесят и обрела прямо-таки девичью лёгкость, что зародило во мне подозрение, что тут не всё так просто.
        - Ну, рассказывай, - тут было не до церемоний, любопытство распирало меня.
        - А чо рассказывать? - Прохор налил нам из разных бутылок и, что-то пробормотав, махнул стопешник.
        - Как это тебе со щукой удалось? Да и вообще, что ты за чудо такое? – я немного сорвался, но уж очень злило это непробиваемое спокойствие.
        - Дай поесть, - оборвал он меня. - Разговоры потом, сначала подзаправимся.
        Заправлялся он ещё с полчаса, обстоятельно сметая всё, что приносила Катя. Потом  откинулся на спинку венского стула и глубоко вздохнул, как после тяжёлой, но необходимой работы.
        Я ожидал, что сейчас он достанет кисет и свернёт вонючую самокрутку.
        - Не, этим не балуюсь, - ответил он моим мыслям.
         Мы вышли во двор и уселись на нагретой солнцем завалинке. Редкая тень от сиреневого куста уже доползла сюда и прикрыла нас от солнца своей ажурной шалью.
        - Я чего пришёл, - начал Прохор. – Начальство в деревне появилось, а это не к добру. Тут уже затевали мелиорацию, но в тот раз пронесло - отбились.
         - Как ты узнал, что  меня бояться не надо?
         - Так, Митька сказал.
         Такой простой ответ слегка обескуражил меня, ожидавшего чего-то более таинственного и мистического.
       - Да и печать я твою посмотрел, - добавил Прохор. – Хорошая печать.
       - Какая ещё печать? – я даже привстал от удивления.
        - На каждом человеке есть печать. Мне тут один учёный парень, что сказки собирал, говорил, её аурой у вас называют. А у нас печать. Как печать цвет меняет, так и человек меняется, а как отвалится печать, так из тебя душа и вылетит. Сеструха моя, Пелка менять её может: руками поводит – глядишь и опять цвет хороший, -  тут Прохор замолчал, и у меня появилась возможность вклиниться с вопросом.
         - Откуда вы тут появились?
         - Не знаю, про это  даже дед не помнит, а он у нас самый старый.
         - А сколько лет деду? – осторожно спросил я.
         - Да кто ж его знает? – что-то прикинув в уме, сказал Прохор. - Слышал только, что тевтонов он мороком в болота заводил уже не мальчиком, очень любит он про эту потеху рассказывать.
         Тевтоны, морок ... –  в моей голове тренькнул звоночек. У моего собеседника, похоже,  от самогона, настоянного на поганках, капитально поехала крыша.
         Эти мои мысли, как видно, отразились на лице и не остались незамеченными.
         - Засумлевался, - рассмеялся Прохор. - А представь: если б ты кому лет сто назад про телевизор или компьютер рассказал?
           В его словах был резон, да и ясные серые глаза никак не походили на глаза сумасшедшего.
         - Так кто вы такие? – задал я прямой вопрос.
         - Если по старому – нечисть, а один парень учёный мне говорил – мутанты.
         - С чего у вас эти мутации пошли?
         - Да, наверно, с болота. Недаром, если кто из нас отсюда уходит, то болеть начинает, а то и помереть может. Я, когда болото осушать задумали, месяц в областном центре прожил, мы с Пелкой и дедом начальников морочили, чтоб отказались от этой затеи. Их-то мы дожали, да и сами, кабы не Пелагея, кони б двинули.
        Попадись они мне тут, на болоте, так я их в пять минут в бараний рог скрутил бы без всякой помощи, - он задумался. - Гоняли нас при всех властях, да и было за что:
и воровали, и разбойничали – с болотной живности сильно не растолстеешь.
          - Про то, что нечисть людей в трясины и чащобы заманивала – это правда?
          - А что, в голодные зимы и человечинку пробовали, жить-то надо, - тут Прохор с хитринкой взглянул на меня, и я так и не понял, прикалывается он или говорит правду. - Да, много мы пережили. Некоторые не выдерживали – уходили, и как сгинули. Сейчас, конечно, лафа. Никому до нас дела нет, тёткин мужик  лесником числится, а нас как бы сектой считают. Ну и то хорошо - лишь бы не трогали. Одно плохо -  давно  дети не рождаются. Я не про простых говорю, а про нашу породу. Нас-то в этих болотах всего семеро настоящих осталось. Да....
        - Не потому ли ходят слухи, что нечистая сила детей ворует?
        - Так если у какой бабы от меня наш родится, что ж его на смерть бросать. У нас-то он хорошо ли плохо, а жить будет. А так его колдуном или ведьмой объявят, а потом если не сожгут или повесят, то всё равно жить не дадут. Потому и воровали. Да вот давно их нет.
        - Что, деревенские поумнели, перестали хороводиться с вами?
        - Да нет. Любая баба или девка хоть сейчас со мной пойдёт, да только не получается почему-то нашей породы... А просто баловаться - интересу нет.
        - Ты что, заранее знаешь, получится у тебя ваш или нет?
        - Не, я не знаю, а вот тётка моя в воду посмотрит и сразу говорит, есть ли в округе баба, от которой наше дитё родится, или нет.
        - А баловство - оно и есть баловство. Митька-то - твой дружок – моё семя. Сыном его назвать нельзя: не я рожал, не я растил, но всё равно жалко. Как он помирать задумал, так всё сердце изнылось, хорошо Пелагея помогла - потопчет он ещё родимые болота, - Прохор замолчал и зябко повёл плечами.
          Я тоже молчал, не зная, чему верит. Все эти «засумлевался» и «упреж», в сочетании с разговорами о мелиорации и компьютерах создавали одновременно впечатление сказки и розыгрыша, да ещё этот дед, который тевтонов морочил.
           - Ты давай в гости заходи. Митька тебя приведёт, сам заблукаешь, ещё и потопнешь ненароком, - Прохор встал, давая понять, что разговор окончен, потом как-то сразу нырнул в кусты и исчез,  растворившись в предвечерней мгле.
          Увлечённый его рассказами я и не заметил, что солнце ушло за сосны, подступили вечерние сумерки, когда глаза ещё видят, но доверять им уже нельзя – самое колдовское время.
          Не заходя в дом, я отправился к Митьке Хряку договориться о походе в гости к Прохору. Конечно, по правилам приличия неплохо было бы выждать несколько дней, но я точно знал, что умру за это время от любопытства.
         Лет пять назад у Митьки умерла жена. Ошалев от горя, а может от свалившейся на него свободы, он ударился в запой. Когда под пропитие попал поросёнок  Хрюша, Митька погнался за ним с топором, а поскольку молодой поросёнок бежит быстрее пьяного мужика, погоня кончилась тем, что Митька кинул топор,  как томагавк  и, как ни странно, попал  топорищем поросёнку по ноге, что не помешало тому сбежать в лес. На удивление, через неделю Хрюша,  хромой и похудевший, вернулся домой и поселился под крыльцом, и вскоре получил новую кличку – Хряк, за поведение, которое никак не соответствовало прежнему ласковому имени.  Каждого, кто пытался зайти в дом,  он хватал за ноги, неожиданно выскакивая из-под крыльца, и вскоре   отвадил от дома всех  собутыльников хозяина, чем немало способствовал выходу Митьки из запоя. Прожив так на правах сторожевого пса пару лет, как-то зимой Хряк пропал, оставив хозяину свою кличку.
       Митька мою просьбу воспринял без удивления.
      - Завтра утречком и отправимся, - спокойно сказал он. – До мельницы путь не близкий, но за день, думаю, обернёмся.
      Конечно же, где ещё жить нечистой силе, как не на заброшенной мельнице?
       - А дорога туда красивая? – спросил я, не зная, как закончит разговор.
       - Обычная: трава, болото, деревья, потом  болото, кусты трава, - Митька протянул мне руку. – Бывай, Василич (в деревни меня все звали по отчеству). Завтра вставать рано.
      Наутро проснулся от того, что Катя ругалась с Хряком. Ну, насчёт  Митьки я погорячился – он в основном молчал, зато Катя старалась за двоих.
       - Ты чего такую рань припёрся?
       - ........
       - Тебе делать нечего, а человек умаялся.
       - ........
       - И когда уж надоест по этим болотам шлындрать? Остепениться пора!
       - Он сам просил, - пробурчал Митька.
       - Ты поори, поори ещё тут.
       Тут и я показался на пороге своей комнаты.
       - Ну вот.  Я ж говорила; разбудил, - Катя картинно взмахнула руками и скрылась за дверью.
       - Умывайтесь и завтракать, - донёсся с кухни её голос. – А то уйдёшь голодным – с тебя станется.
       Обруганный ни за что Хряк даже и не подумал обижаться, он быстро прикончил свою порцию яичницы и даже подобрал остатки хлебной корочкой. Запить чем-нибудь отказался, а пока я допивал свой чай и собирался,  вышел во двор и сел на завалинке – покурить. Своим непробиваемым спокойствием и обстоятельностью он очень напоминал Прохора, чего ему не хватало, так это отцовской уверенности в себе,  и тут уж ничего не поделаешь:  слабохарактерность - чисто человеческая черта.
        - Ты чего позволяешь Катьке ругать тебя? - спросил я Хряка, когда мы отошли от дома.
        - А чего зря лаяться? Она ж не со зла.
        - Так что, если не со зла, значит можно всякую напраслину возводить? Обидно должно быть.
        - Не, когда брехня - не обидно. Обидно, если правду говорят.
        Сам того не понимая, Митька рассуждал почти как философ. Убеждённость, основанная на опыте простой и честной жизни, делала некоторые из его редких фраз почти афоризмами, не хватало только литературной обработки.
        Погрузившись в размышления, я не заметил, как мы свернули со знакомого грибо-ягодного маршрута. Путь наш лежал теперь строго на север через места, считавшиеся у местных гиблыми. Пейзажи не баловали сильным разнообразием – точно, как описал вчера Митька: трава, болото, деревья, потом  болото, кусты трава.
        Мы два раза устраивали привал, пока, наконец, Хряк не сказал, наконец:
       - Немного осталось.
       Минут через десять мы вышли к большому серому, как и все деревянные строения в округе, дому. Одной стороной, той, где располагалось большое деревянное колесо, дом выходил на запруду с зеркальной поверхностью, а другой глядел на берег, круто сбегающий к воде. Озеро размерами и видом сильно напоминало то, у которого стояло Веретье, но производило совершенно другое впечатление: не тянуло почему-то меня посидеть с удочкой на его берегу.
       У входа в дом нас встречали две женщины в серых холщовых платьях, тоненькая девчурка лет четырнадцати и белобрысый мальчишка лет семи.
       Женщины  церемонно поклонились и открыли нам двери.
        Внутри дом ничуть не напоминал о своём первоначальном предназначении, не осталось никаких следов от жерновов и приводного механизма, а то место, где они когда-то были, превратилось в большой зал, посреди которого стоял накрытый стол, около которого нас ждали остальные члены этой необычной семьи.
        Чуть в стороне стояла молодая, лет двадцати девушка с двумя расшитыми геометрическим узором полотенцами в руках, а навстречу, широко улыбаясь, шёл Прохор. Слегка приобняв каждого из нас, как бы прижимая к сердцу, он радостно приветствовал «дорогих гостей». Потом ко мне стали подходить по одному остальные  члены семьи, а Прохор, как завзятый мажордом, представлял их.
        - Дед, - протянул мне руку юнец, только что вышедший из подросткового возраста.
         Я недоумённо обернулся к Прохору, не понимая, то ли это своеобразная местная шутка, то ли мальчишеская выходка переходного возраста.  Но тот без всякой улыбки  кивнул  головой, и  я решил пока подождать, состроив индиферентную морду.
          - Баба Дуня, - чуть слышно произнесла, склонив набок голову, девчушка, встречавшая меня у входа.
          После этого я не удивился бы, если бы тихий мальчонка назвался отцом Прохора, но тут оказалось всё в порядке: Ваня был сыном встречавшей меня прохоровой тётки Ульяны и её мужа Евгения, интеллигентного вида мужчины лет сорока.
        Весёлый мужик, очень похожий на Прохора внешне, но совершенно другой по характеру, назвался дядей Фёдором и подвёл ко мне свою дочку Нюшу, которая, подав полотенца, проводила нас к рукомойнику, завершим тем самым официальную часть.
       Если я скажу, что за ужином не пили, то мне всё равно никто не поверит. Но я в этот раз налёг на квас. Нет, меня не заставляли пить прохорову настойку: для редких тут гостей в запасе была «казёнка», вот только при одном взгляде на неё, было заметно,  что купили её в каком-то ларьке, и рисковать я не захотел.
        В этом я был не одинок, кроме женщин,  не стал пить и Женя, или как его все звали - Жека. Поэтому вполне естественно, что мы раньше остальных мужчин, управившись с едой, разговорились.
       Оказалось, что он то и был тем учёным парнем, который просветил Прохора насчёт мутантов и ауры. Жека когда-то имел самое непосредственное отношение к науке.
       Лет десять назад он, будучи аспирантом филологического факультета псковского пединститута, прослышал про живущую в лесной глухомани семью и решил добраться до них в надежде разжиться старинными сказками или песнями.
        Женя ещё только зашёл в лес, когда его заметила Ульяна. Но вместо того, чтобы поводить его по болоту до посинения и тем самым отбить всякую охоту соваться сюда, она вывела его на красивую полянку, где «случайно» встретила своего будущего мужа. Жека и ведать не ведал, что очень скоро закончится его прошлая научная и холостяцкая жизнь, зато об этом точно знала хорошенькая ведьмочка. Проведя с ней сумасшедший день, юный аспирант вернулся в институт, написал заявление по собственному желанию и через два дня уже жил на старой мельнице.
       - Через пару месяцев я опять выбрался в город и оформился лесником. Должность была, а служить в этих гиблых местах желающих не находилось, так меня, да ещё с высшим образованием, пусть и не профильным, за пять минут оформили, чтобы хоть  временно дыру заткнуть. Вот так затычкой и служу уже одиннадцатый год, - Женя задумался о чём-то, но сразу расцвёл в улыбке, когда подбежавший к нему Ванюша  привычно забрался к отцу на колени.
        - А назад не тянет? - спросил я не в силах понять, как такой образованный человек может довольствоваться этой сверхпростой жизнью.
        - Да ты что?! Я сюда электричество и телефон провёл, так у нас теперь и телевизор, и интернет есть, а я, хочешь верь – хочешь нет, по свечам скучаю. Раньше всё жил «светлым» будущим, а теперь иногда утром глаза боюсь открывать: а вдруг это просто сон? Да я бы сам себе завидовал, кабы сглазить не боялся, - Жека с нежностью погладил сына по голове и поцеловал в вихрастую макушку.
        Мужики тем временем закончили своё трудное, но нужное дело и встали из-за стола. Митька оглянулся и, заметив нашу маленькую компанию, подошёл.
        - Давай, Василич, в сарае на сеновале переночуем. Там такой запах, что прям дух захватывает. Утром встаёшь, а в башке какое-то просветление.
        - А змей, мышей или ещё какой живности там нет? – спросил я осторожно, хотя предложение меня заинтересовало, не хотелось на ночь глядя, переться по болоту.
         - Да что вы, дядя Саша?! Кто ж из них Пелагеиного приказа ослушается, - неожиданно раздался звонкий, как у девочки,  ванин голос. - Пап, а можно и я с ними?
         Его  светло-серые глазки с такой мольбой смотрели на отца, что казалось, решается важнейший в жизни вопрос.
        Я давно заметил, что дети и собаки, с безошибочностью опытного психолога, легко находят в любой компании слабое звено и используют его в своих целях. Вот и в данном случае наверняка можно было предсказать, что ответит Жека, достаточно было взглянуть на его обмякшее от умиления лицо. Более того: он и сам выразил готовность разделить с нами компанию.
         Нельзя сказать, что Ульяна пришла в восторг от нашего плана, но поперёк принятого мужем решения говорить ничего не стала, только посоветовала взять с собой подушки и одеяла, чтобы назавтра не чесать весь день исколотое сеном тело.
         Подготовка ко сну при свете карманного фонарика незаметно переросла в подушечный бой, и когда Хряк вышел покурить, все взбудораженные битвой участники сражения выбрались следом, чтобы немного остыть.
         Стали говорить о том - о сём: обсудили, почему московское «Динамо» никак не может высоко подняться в чемпионате. Потом я вспомнил преподавателя по термеху  (его так и звали - динамовец), к которому на экзамен ходили, обязательно имея бело-голубой элемент в одежде - это было гарантией от неуда; и началось: - А вот у нас было….
         Уже давно ушёл спать, прихватив задремавшего Ванюшу, Митька, в доме погасили свет, а мы всё говорили и говорили..., перебивая друг друга.
        От запальчивых разговоров пересохло во рту. Женька (мы давно уже перешли на Жень и Сань) принёс из дому бутыль из-под колы, наполненную брусничным морсом, и две глиняные кружки. Мы с наслаждением выпили по паре кружек и тут же обсудили достоинства всех безалкогольных напитков, дружно придя к выводу, что большинство магазинных нужно выбросить на помойку, а вот среди домашних явного лидера нет: каждый хорош в своё время.
        Исчерпав и эту тему, мы помолчали немного, потом я решился всё же спросить: кто есть кто в семействе на самом деле.
        - А, ты об этом, - рассмеялся Жека. – Я тоже поначалу думал, что меня разыгрывают.  А потом, когда при мне дед, тогда ещё мальчонка чуть старше моего Ванятки, на полном серьёзе дал подзатыльник Прохору за то, что тот опоздал к обеду, я заставил Ульяну рассказать всё.
        Оказывается, когда кто-нибудь из них чувствует, что настало его время, он идёт вместе с другим членом семьи на романтическое свидание и в момент зачатья переселяется в зародыша, а дальше всё идёт естественным путём, разве что ребёнок с первых минут зарождения знает, кто он, и помнит весь опыт предыдущей жизни. Обычное для некоторых религий переселение душ, только под контролем не высших сил, а самого переселенца.
          Раньше бывало - для этих целей баб воровали, но потом, когда государство усилилось, то перешли, от греха подальше, только на свидания с парнями. Хотя многие бабы до сих пор облюдков  рожают.
         - А Митька догадывается, чей он сын? – задал я давно интересующий меня вопрос.
         - Даже если и знает, что с того? Он же не герой бразильского сериала,  чтобы в обморок от этого падать и потом всю жизнь переживать.
         - А твой Ваня, он как...? – осторожно спросил я.
         - Мой Ваня весь в меня. Просто мальчик, без всяких необычных способностей, но если бы они и были, я не любил бы его меньше, чем сейчас.  Да и вся семья моя теперешняя не уроды какие-то, а люди, глубже остальных связанные с природой. Если честно, то я иногда думаю, что это остальное человечество – мутанты,  которые, из-за произошедших у них изменений, оторвались от природы, растеряв свойства, которые сохранились у моей Ульяны и её родни, - высказав это, Женя обернулся ко мне, стараясь при свете луны разглядеть, как я отреагирую на его слова.
        Нельзя сказать, что я сразу проникся этой идеей, но невольно сравнив простых приятных людей, так радушно принимавших меня, и тех существ в людском обличии, с которыми частенько сталкивался, вынужден был согласиться, что в словах  Жеки есть рациональное зерно.
         После этого разговор увял; мы, не   сговариваясь, встали и отправились на сеновал, откуда уже доносился лёгкий митькин храп.
         Засыпая, я думал о том, что сбылась моя детская мечта: я попал в сказку и сделаю всё, чтобы остаться в неё навсегда.