Паровоз выехал из сердца C в сердце D

«Вот тут сворачивай направо», – сказал молодой человек цыганского вида в синих шортах и камуфляжной майке. Уазик аккуратно спустился с асфальта и затрясся по лесной дороге, испещренной маленькими продольными волнами кочек. «Здесь грейдер ходит, поэтому такая дорога, – как стиральная доска…» – сказал один из сидевших сзади мужиков – тот, что в зеленой майке, испачканной машинным маслом. «Я знаю», – без чувства ответил с переднего сиденья молодой. Водитель упирался, держа руль, вибрировавший в руках от такой дороги, и высматривая, где волны были пониже, чтобы направить туда машину.

Второй, сидевший сзади, – то ли грузин, то ли армянин, а может вообще араб какой-нибудь – сидел молча, иногда почесывая черную короткую бороду. Он был в такой же майке, как и молодой, но в белых плотных шортах, оголявших темные волосатые голени. Играло какое-то радио, уступая иногда эфир шипению. Постепенно шипение стало одолевать Пугачеву, и водитель воткнул кассету – из колонок полился хриплый голос, воспевающий добрых и честных тюремных людей.

Молодой опять сказал «направо» и водитель, судорожно перехватывая большое и тонкое рулевой колесо, пустил машину в узкое и темное ответвление от широкой грейдерной тропы. Проехали заброшенный детский лагерь с ржавыми качелями, домами без стекол, песчаным футбольным полем и бетонным укреплением с буквами «М» и «Ж».

Метров через пятьсот показалось небольшое озеро с зеленоватой водой и растущими в нем деревьями. Летом здесь всегда купаются и через несколько часов появятся первые отдыхающие, но сейчас, утром, еще никого не было. «А я рассказывал вам про ловлю на яйцо?» – заговорил мужик в зеленой масляной майке. Ему было не так уж и много лет, но частое употребление спирта (в лучшем случае), самогонов различной степени чистоты (как правило, – не самой высокой пробы), питание чем придется сделали его если и не старше на вид, то намного страшнее, чем должно быть. Сальные волосы спускались до ушей, на темени был островок лысины, грязные руки сжимали одна другую, и на правой было два отбитых черных ногтя. «Ща расскажу, – продолжал он. – Это мы были… да, на нашей речке были, с Киряйчиком. Ну, мы, значит, все как положено – собрались утром: червей накапали, к Пушкину (cосед с такой фамилией и самогонным аппаратом) сходили за самогоном, яиц наварили, хлеба взяли. Пришли, значит, закинули, сидим. Не клюет. Не клюет и все, что ты будешь делать!? Посидели так с час наверно. Киряйчик, это, значит, ходит, место меняет, я сижу – если клева нет – его нигде нет, правильно? Вот. Ну че же, стали есть. Достали все, я колбасы брал, нарезанной уже. Киряйчик, это, яиц достал и одно у него размятое оказалось – как шли наверное, а может садился когда… ну, шут с ним, размятое короче. Вот, берет он его, в руке еще помял и в речку швырь! Я не подумал даже ниче: выкинул и выкинул. Ну, поели, значит». «Может хватит, дай музыку послушать», – перебил молодой, повернув голову в бок. «Ну самое интересное, щас, все уже. Поели, вот, садимся ловить. Он кидает, где у него там яйцо плавает, сидим – рядом сидим. И буквально через пять минут у него начинается клев, я рядом сижу, у меня ничего, вообще, ни одной поклевки, а он одну за одной. А я сижу, не пойму – че такое! Как так может быть? Между поплавками полтора метра! Мне и в голову не могло прийти, что это из-за яйца такая фигня. Вот. А потом думаю – яйцо! Беру из мешка, два, свои, вареные…». «Два… свои… вареные…», – сидевший рядом не то араб, не то грузин затрясся от смеха, запрокинув голову наверх, молодой повернулся и, глядя на него, тоже засмеялся очень громко, как-то неестественно громко. Водитель хихикал, нагнув голову. Мужик тоже нехотя обнажил свой желто-коричневый зуб посередине верхней челюсти, зубы слева от него, отполированные губой, отливали грязным металлическим блеском старого серебра, справа не было видно ни одного. Он замолчал. «Ты не обижайся, Алеша, – начал бородатый араб сочным тенором, – это шутка – смейся. Тебя здесь никто не обидит».

Переехали через большую лужу между двумя большими буграми, потом еще через одну поменьше, и метров через сорок сквозь деревья рассвело отраженным солнцем второе озеро. Машина перевалила через холм и стала спускаться к воде, водитель щурился, прикрываясь рукой. Уазик катил вдоль озера, постепенно солнце ушло на левый бок, и бородатый грузин стал солнечным, – будто барельеф короля на золотой монете. Спустя четверть своей окружности озеро отстало, и машина стала подниматься по песчаной дороге, ведущей к вершине пологого холма. Как только показалась просека и провода над землей, молодой сказал остановить.

Приехали. Армянин вышел, по-хозяйски достал из багажника светло серый мешок, облегавший что-то гладкое, и лопату и позвал Алешу с собой – помочь. Молодой предложил водителю выйти покурить, угостил его сигаретой, закурил сам и начал разговор про машины. «УАЗ – хорошая машина! Везде проедет: ни грязь не страшна, ни снег, ни песок». Водителю понравилась лесть, если бы не серая, уже старая кожа, можно было бы увидеть румянец, тронувший щеки и уши. Он стал хвалиться, как однажды «ехал зимой и вижу: какой-то Опель старый вытаскивает девятку, пыжится изо всех сил, но никак. И сам уже застрял, стоит, ни туда, ни сюда. Ну я остановился, попробовать просто интересно – вытащу или нет».

Алеша и араб были уже шагах в двадцати от машины и ждали пока пройдет поезд. Как только последний вагон исчез за елками, Алеша пошел дальше, но грузин удержал его за рукав, и секунд через тридцать поезд, видимо что-то забыв или передумав, простучал обратно. «Теперь пошли», – сказал араб. Алеша начал рассказывать, как они уже воровали щебенку с соседом, лет пять назад, сосед делал тогда гараж и заливал цементом дорогу к гаражу и дорожки во дворе дома. «Хозяйственный мужик такой – золотые руки! Когда трезвый, что хочешь сделает, построит, починит. А, это, када пьяный, слышь, такого наворотит – сам потом удивляется, как это у него получилось». Он засмеялся левой зубастой стороной, уже по привычке на один бок, пряча правую пробоину. Армянин тоже одобрительно засмеялся белой улыбкой и хлопнул Алешу по плечу.

«Подцепили мы, значит, ко мне трос, я сажусь и поехал – дернул, хоп, – все, вытащил. Вылазию, смотрю, а они с девятки трос не успели еще отцепить – я их обоих вытащил! – довольно говорил водитель. – Они глаза выпучили, говорят: «У тебя двигатель что ли какой особый?». Я говорю: «Нет, обычный, семьдесят шесть лошадей». Они смотрят так, мне даже смешно стало. Расход, конечно, большой. Десять литров как отдай – это минимум». «Ну… хочешь такую машину – на расход не пеняй», – сказал молодой, выбросил сигарету и, встав напротив водителя, правой рукой ударил его незаметно вынутым ножом в брюхо снизу вверх, а другой туго прикрыл рот. Он почувствовал кровь, струящуюся вниз по руке, через несколько секунд водитель обмяк, и он затащил тело за машину.

Грузин извлек из серого мешка другой мешок – зеленый и протянул его Алеше: «Вот тут, с краюшку, копай и насыпай в мешок, держи лопату. Я тебя сменю попозже». Наклонясь, Алеша, держа лопату привыкшими к работе руками, стал наполнять мешок быстрыми, сильными движениями. Он уже насыпал почти целый мешок, когда пришел молодой. «Помочь нам пришел, Ихсан?» – обратился к нему армянин. «Да», – ответил Ихсан и, заглянув в заполненный на три четверти мешок, сказал Алеше: «Давай отнесем в машину». Они взяли его с двух сторон и понесли, держась уступом и шагая немного боком. Шагах в тридцати от машины в просвете между землей и машиной Алеша заметил свалившееся на бок тело водителя, посмотрел огромными, полными ужаса глазами на Ихсана, бросил мешок и кинулся бежать в лес между деревьев, ломая в чудовищных прыжках ветки и царапая лицо об них. Ихсан достал воткнутый за пояс шортов пистолет, прицелился хорошенько и стал стрелять наверняка. С третьего выстрела он куда-то попал, и Алеша упал на одно колено, тут же он получил еще две пули в спину и упал лицом в сухую хвою. Ихсан даже не стал проверять, мертв ли он.

Араб, спокойно понаблюдав за этим, посмотрел на часы, вынул из светло серого, под цвет щебня, мешка два провода: один он обмотал вокруг ближней рельсы, второй – вокруг дальней. Потом они с Ихсаном принесли обратно зеленый мешок с набранной Алешей щебенкой и высыпали ее на светло серый мешок, чтобы было еще незаметнее. Проверив все взглядом, они стали спускаться по пологой песчаной дороге, скользя в песке.

– Аккуратнее надо, Ихсан.
– Все равно они разберутся, что это не они все сделали.
– Разберутся, но чем запутаннее, тем лучше, тем больше времени, – сказал грузин просто, будто рассказывал как печь блины.
– Машину будем жечь? – спросил Ихсан.
– Нет, протри там просто и все. Дым может напугать машиниста.
Когда Ихсан закончил стирать с машины свои невидимые следы, они пошли к другой машине, стоявшей в полукилометре на заброшенной лесной дороге.
– А хороший народ эти русские, – сказал Ихсан.
– Поэтому за них и хорошо платят, – ответил араб и оба засмеялись громким злым смехом, и каждый поддерживал своим смехом смех другого, и долго они хохотали… и никто не знал уже почему.