Утро в Закрытом

У него нарушился, или, скажем, поменялся режим.
Это была вторая бессонная ночь, он был занят художественным переводом книги. Каждые полтора часа он чувствовал позыв выйти из комнаты и покурить. На кухне было более прохладно. Четвёртый час утра. Он делает глубокую, медленную затяжку и пропускает дым через носовую полость, чтобы как следует ощутить вкус табачного дыма.
Этот вкус, а точнее привкус, помогал ему вспомнить своё первое утро в закрытом отделении. Узкий коридор пуст. Тусклый свет лампочек сопровождается первым свечением из зарешёченного окна.
Все спят. На несколько секунд его посещает чувство какой-то давней приобщенности к вечности и сладостного одиночества….
- Хочешь я пришлю тебе её фотографию? Она служит мне заставкой
на компьютере. Я так часто на неё смотрел, что изучил каждый миллиметр.
Видишь, - это её глаза, - открытые, ясные, весело бесстрашные. Они говорят, – "Смотрите, мне нравится эта игра – бой с жизнью – по мне. Сложность этой войны меня только раззадоривает."
А – это её улыбка. Видишь, она скорбная, в странном контрасте со взглядом. Уголки губ направлены вниз. Она говорит, – "Я всегда думаю о смерти, хотя никогда не говорю о ней вслух. Именно это зажигает мой взгляд. Я помню – Memento mori!"

Он закрывал глаза и видел тёмную арку монастыря. Ему навстречу шли молодые монахи. Они давно смирили свою страсть к миру. На миг они
поднимали опущенные веки и взором строгого понимания заменяли все существующие в мире слова.
«Помни о смерти!» - говорили они и быстро проходили мимо.
Он был монахом, размышляющим про себя: «Всё, что не дух – есть грех».

Кроме фотографии у него осталось одно единственное письмо от неё.
Почерк был настолько правильно аккуратным, что можно было только помечтать о том спокойствии, которое царило в её душе.

- Хочешь я расскажу тебе о ней, и о своей к ней любви?
- Да конечно, - вспыхивала строка на экране.
  Людям интересны любые даже самые мелкие любовные интрижки,
  а тут тебе предлагают самую необыкновенную, правдивую историю…


Раньше он мог безостановочно рассказывать обо всём что знал.
Думал, что – это может быть интересно. Теперь он говорил только с теми, кто мог понять, запомнить. И только о ней.
Его удручало, что его история казалась жалобной. Но в этой жалостливости не было уныния и уничижения. Просто – это было главным.   
Фоном его жизни был какой-то божественно бессолнечный мрак,
сожаление о вечности примешанное к смирению с ней.
А внутри та мера угрюмости, узнав которую многие, наверное, отшатнулись бы в ужасе…

Вот так рождаются грустные истории: иногда от простой сигареты, а иногда от простой затяжки…

В больнице его посещала мать. Она гладила его по руке и старалась улыбаться. Он угадывал, что по дороге домой она плакала. Он не знал,
что оставаясь одна, она переживала истерики.
Мама была единственной женщиной, чьи слёзы не вызывали в нём отвращения, - напротив, он видел в ней несчастную одинокую девочку,
чьим добросердечием пользовались все, кто мог.

 И тут ему вспомнилась отдающая древней мудростью фраза:
«Нет человека, который, умирая, держал бы все свои страсти в руке»
 Он задумался, и ему показалось, что это не о нём…
 

P. S.
Забота нужна всем – и больным и здоровым, но – это в рамках
воспринимаемого бытия….