Разорванный нимб. Глава 9-1

               
                1
Граждане судьи, сказал бы я на суде, если бы такой суд состоялся и если бы, разумеется, меня спросили. Ладно, сказал бы я. Допустим. Пусть дядя Митя негодяй (ладно, пусть негодяй из негодяев, негодяй века). Пусть прямо или косвенно виноват во многих преступлениях, но ведь – подождите, дайте сказать – каков мерзавец! Да, да, это я с восхищением, если кто еще сомневается. Какой все-таки великолепнейший мерзавец – ведь как он это делает! Он устраивает праздник, карнавал, ну а там уж люди топчут друг друга насмерть. И золоченые кареты давят поющих и танцующих; но что же делать, если праздник и карнавал выдуманы, а гибель, увы, настоящая?
А если бы – тьфу-тьфу – он устроил на нашеq Староарбатской, да в разгар дня, корриду? Он это смог бы, запросто: вдруг из тесного переулка, от Цойевской стены, как из загона, да на пешеходный стрежень – стадо быков; вот один, а там и другой падают на вираже, а там все напирает и напирает этот бычий поток и несется, распарывая толпу в клочья… Так вот я спрашиваю: если человек  м о ж е т, (а раз может, то, естественно, и делает), так виновен ли он? Да, скажете вы, виновен. Стократ виновен и нет ему снисхождения. Но! Послушайте меня, это «но» многого стоит; и кто там на выход – а ну сядь. Нет и не было более несчастного, чем тот, который  м о ж е т. Казните его, но и склоните над ним головы. Да, господа, это трагедия, ибо не вовремя родиться – всегда трагедия. Да какого черта «не вовремя» – ему и во всякое-то время нет места. Века назад он был бы исчадием ада, сегодня мог бы стать благодетелем человечества, если бы человечество как-нибудь вдруг подравнялось бы ему в рост. Ну а когда подравняется, где-нибудь там, в третьем тысячелетии, то там-то он нам на фиг нужен. Поплачьте, господа, над этим великим несчастным; он забавлял себя, тоскуя.
Есть преступление, и есть преступление. На иное преступление, как сказал один знаменитый адвокат, нельзя смотреть, как нельзя смотреть на солнце незащищенным зрением – можно ослепнуть. Раздайте публике закопченные стекла. Так. Виртуальный бестиарий, трали, вали, бумс; проба голоса… Раздали? Внимание. Он убил тех двоих, защищаясь и защищая отца. Убил, будучи еще совсем ребенком, то есть бессознательно; его ли вина, если в его руках оказалось столь мощное оружие. Нет, он не снял его со стены (отцовская двустволка была длиннее малыша, пожалуй, не уступала и в весе), – оно было в нем от рождения. Ему от рождения было дано видеть те нити, которые связывают людей. Или то энергетическое поле, в которое люди погружены, которое их питает, от которого зависит их самочувствие и здоровье. С помощью которого можно воздействовать друг на друга. И пожалуйста: бандит взял и собственной рукой поджег огнеопасную пленку. Тот, кто  в и д и т, тот и  м о ж е т. А в этом соблазн. Ну-ка бы в этом зале все вдруг заимели это оружие? Что бы тут началось! Такие бы импульсы пошли по разным направлениям, судью бы, конечно, на мыло, сами с кулаками, крови давай! Впрочем, это еще семечки. В одних только денежных потоках что бы началось? В банковских глухих омутах, в оффшорных перекатах, биржевых бурливых порогах? Кошмар! Да каждый бы из вас качал бы в свою утробу, да вот беда: в унитаз пошла бы одна бумажная каша, потому как дефолт анархию любит. (Дядя же Митя, заметьте, за всю жизнь не взял себе ни копейки. Ну, бабе одной в подол сыпанул доллары, да и то из одного только любопытства: много ли человеку для счастья надо). Я бы лично тех быков с Арбата завернул сюда непременно. В лифте не поместятся? Ну так не быков, а этих, шершней. Наши шершни не чета вашим осам. Долбанет своей пикой – температурить будешь сутки, плавать в поту и грезить райскими пастбищами.
Какие были пастбища под Куташом; табуны лошадей, гонимые сюда шершнями с жаркого плато Чиптагана, дичали здесь за лето. Осенью чиптаганские пастухи нашли-таки табун, но – в жердевом загоне, вытоптанном до чернозема. Дезертиры, новые хозяева табуна, встретили  пастухов радушно, отгребая в сторону прикладами двух автоматов и нескольких винтовок живые сугробы бабочек, чтоб гости могли, не маша руками, пройти к ближайшей избе – для переговоров. Так и так, дорогие гости, кони, ясное дело, ваши. А нам кушать хочется. А зима впереди. Даже не знаем, как быть. Вы ведь могли бы и не найти свой табун. Могли бы? Ну вот как хорошо: могли. Обыскали бы все распадки, дошли бы  до монгольских границ, стоптали бы три пары железных сапог… Кстати, обменяемся, а то ваши не стоптаны – разве поверят, что искали. А наши уже совсем худые. Пастухи обули солдатские прохудившиеся сапоги и погнали домой половину табуна, и были обе стороны весьма довольны.
Как же все-таки они здесь жили, как сосуществовало это странное сообщество – пятилетний дурачок и пятеро бывших солдат, из которых по каждому скучала тюрьма? Ведь они его и с собой брали – на разбой в какую-нибудь деревню, а то и просто на большую дорогу. Дальнобойщики в одиночку здесь не ездили, обычно колонной в три-четыре машины, дробовичок, конечно, под сиденьем, но что там дробовичок против автоматов. Приходилось отстегивать за проезд. Стоит эдакий в камуфляже на дороге, чешет пузо и держит детскую коляску, автомат поперек коляски. А там из коляски торчат коленки, а еще крупная башка на тонкой шее. Мальчик давно уже вырос из этой коляски, но то ли калека, то ли дебил – возят вот. Иногда – если коляска нужна как тара – его вынимали, передавали с рук на руки… Стоит, значит, чешет пузо, остальные подходят потом, как бы интересуясь, чего это тормознули, ну и про новости узнать. Как там, мол, вообще. Узнать, чего везут. Тушонка? А из радиоаппаратуры ничего нет? Ну, давай тушенку. Пацана вынимают из коляски – длинные ноги болтаются, – кладут в коляску две коробки тушенки. Нам хватит. Мясо у нас есть. Вы там, на перевале, осторожней: вторую неделю дождь. Автомат на коляске мешает – лишний здесь предмет, куда его, закинуть за спину? Иногда как бы рассеянно протягивают водителю, подержи, мол, но в последний момент с улыбкой грозят пальцем: э, э! не балуй. В зеркале заднего вида долго еще маячит эта странная группа с ребенком на руках. Курят. Курить у них есть. У них все есть: грузовики идут богатые. Но вот еще грузовики, точно такие же, только в кузовах за картонными коробками – омоновцы. Ну, где они, эти бандиты? Нет их. А нет, значит, в логове, значит, пьянствуют. У них запас: в прошлый месяц завернули грузовик с вином в рощицу и там разгрузили. Но и в логове их нет. И, судя по всему, давно нет. Бурьян. Грубая работа, ребята, наследили, себя выдали; надо рассредоточить бойцов на каждую машину, на каждый рейс. Сколько веревочке не виться… Веревочка вилась все лето, стало ясно, что банда передислоцировалась на другие пастбища. Но только пошла машина без охраны, как на том же самом месте – стоит, пузо чешет. Над пацаном в коляске – раскрытый зонт: в воздухе кружился снежок.
Симбиоз. Акула и прилепившаяся к ней маленькая рыбка-лоцман.