Разорванный нимб. Глава 10-1

                1
Первое, что я увидел, проснувшись в номере гостиницы, был плюшевый мишка, занимавший по крайней мере треть площади пола. Я долго смотрел на него, но этот благодушный гигант никак не мог помочь навести порядок в том хаосе, который царил в голове. Ясно было одно: до племянницы Ольги я так и не добрался. Все остальное было лабиринтом, из которого я, как видно, выбрался, но тоже не понятно как. Скорей всего кто-то меня из него выдернул и бросил в этот номер вместе с мишкой.
Где-то в полдень в дверь позвонили. Заглянула уборщица и спросила, можно ли наконец взяться за уборку. Это была пожилая женщина, которая, как мне показалось, пришла не убирать, а после крепкой ссоры с начальством пришла спрятаться и отвести душу – все в ней клокотало негодованием. Она села на соседнюю кровать, закурила и, время от времени постукивая себя в грудь, давая понять, что это она сама с собой, принялась доругиваться с директоршей, которая там чего-то не пойми чего.
–  Так, – сказала она, докурив и сунув окурок в кусок торта, и без того ощетинившийся окурками. – С чего начнем?
–  Начнем отсюда. – Я ткнул себе пальцем в лоб. – Во-первых, как я здесь оказался?
–  А это, милок, скажи спасибо таксисту. Видно, порядочный человек попался – не бросил, не ограбил… А кошелек все ж таки проверь.
–  Что ты, на это сил нет.
–  Сил у него нет… Будь я твоя мать, ремня бы дала. Одевайся и марш в ресторан.
Я так и сделал. Правда, не без тычков уборщицы, до того похожие на материнские, что я не выдержал и поцеловал ей руку.
В длинном зале ресторана было почти пусто. За ближайшим столиком сидели двое верзил, и в дальнем конце сплоченная кучка дальнобойщиков. Это особое сословие грузных людей, знающих себе цену, угадывалось сразу. Официанты скучали возле входа на кухню. Этот вход был оформлен в виде не то грубого пролома в стене, не то грота, ведущего в раскаленный сумрак. Держался бы лучше классики, мысленно посоветовал я дизайнеру. Классика по крайней мере не стареет, а этот пещерный пролом официантам уже давно надоел до чертиков. Я расслышал, как один из них произнес: «Что-то новенькое: еще ни в одном глазу». Я двинулся к ним через узкий проход, образованный из двух высоких псевдокитайских ваз – производство местной фарфоровой фабрики, – и вместе со мной в зеркалах за баром двинулись мои двойники. Двинулись под разными углами – навстречу, наперерез и, показав спину, от меня. Мне показалось, что двое из них повторяли мои движения с некоторым опозданием. Этого не могло быть, но это было. Решив проверить, я повел рукой вперед и резко дернул в сторону. Ваза – вместе со своими двойниками – грохнулась и разлетелась осколками.
Важно было не то, что официанты злорадно заулыбались и что дальнобойщики дружно посмотрели в мою сторону, а то, что двое верзил у ближайшего столика даже не обернулись.
Бармена я попросил прислать мне счет за разбитую вазу и заказал обычные мои двести грамм. Мысленно наметил впереди на полу черту, мысленно повез к ней ногами – не хотелось и дальше забавлять официантов – и выпил. Вместо ожидаемого облегчения все стало как-то очень серьезно. Так не замечают твоей оплошности только тот, кто очень внимательно следит за тобой.
Парикмахерская. Ага; зайду и постригусь. Посижу и подумаю. Крупная тетеха, налегая на меня своей мягкой грудью, взялась за дело, и я удивился, как неприятно может быть такое прикосновение – если обладательница груди не знает или забыла, что она женщина. В стрекот стригущей машинки все настойчивей начал вмешиваться какой-то посторонний призвук, который вдруг взорвался криками за окном.
–  Что там такое? – спросил я.
–  А! надоели. Частники с таксистами место не поделят.
–  Так много частников?
–  Одни почти что и есть. Государственных раз-два и обчелся. Место у нас выгодное: гостиница, рядом автовокзал, вот и гонят их. Милиции на лапу –  вот и хозяева.
И правда, соотношение сил было явно неравное: один таксист против десятка частников. Криков больше не было. Его машину заблокировали кольцом разномастных машин, и теперь назревала молчаливая расправа. Таксист был мой вчерашний водила. Он поигрывал ключами и вроде бы равнодушно смотрел на сжимавшееся вокруг него кольцо. Частники, судя по животам, были любители пива, по сравнению с ними мой водила выглядел щеголем. В неприязни к нему я уловил еще и сословный привкус. Барчук. Поигрывает, видите ли, ключами. В искусстве драки частникам было, конечно, далеко до немтырей: эти заводились со стартера – обязательно надо было облаять противника и услышать ответ. И хотя ответа не было, все слова были уже сказаны, предупреждения сделаны, но не хватало искры. Наконец, один из них, не сводя взгляда с лица водилы, сплюнул ему на туфли. Водила достал мобильник, начал набирать номер, но мобильник у него вышибли. И пошли махать кулаками, но ударов я не слышал; водила почти лег спиной на свою машину и как-то вяло-расслабленно, вовсе не защищаясь руками, уклонялся туда-сюда, туда-сюда. Пауза. Водила достал жвачку, снял обертку и сунул белую пластинку в рот. Ни злости, ни издевательской насмешки – просто равнодушие абсолютного превосходства. Только я подумал, что это опасно – свора обязательно возьмет свое, или числом или пустит в ход что-нибудь железное, – как двое верзил из ресторана, раздвинув частников, двинулись на водилу. Одного из них я повалил боковым ударом, а другой повалил меня; оказывается, водила в прыжке с разворотом прямой ногой лягнул его, и я оказался под этой тушей. После чего водила швырнул меня в машину головой вперед, и я довольно долго неловко барахтался, пока не принял сидячее положение. За это время водила успел не только одолеть кольцо машин – наверное, просто растолкал их, – но и покинуть пределы площади. И я задал дурацкий вопрос:
–  Кому ты звонил?
Водила не отвечал. На подъеме на Питомническую гору, где стояли развалины обозостроительного завода, он сбавил скорость и что-то там нажал, в мишуре множества кнопок. На панели управления открылась шторка, и на небольшом экране появилось изображение, разделенное на четыре секции. На одной из них крупным планом были бампер и фары какой-то машины, на другой – стена гостиницы и хаотичное движение людей, на третьей я увидел себя и тех двух верзил. На четвертой в просветах толпы виднелась улица. Водила остановил кадры и ткнул пальцем в одну из секций.
–  Узнаёшь?
–  Эти двое сидели в ресторане.
–  Ладно.
–  Что значит ладно? Ни фига себе «ладно»… И вообще, куда мы едем?
У развалин он остановил машину, вылез и открыл дверцу с моей стороны. В руке его был пистолет. То обстоятельство, что пистолетом он в задумчивости почесал у себя в затылке, (а не приставил картинно к моему виску), почему-то убедило меня в серьезности его намерений. Так продолжалось довольно долго.
–  Ну, и что это значит? – спросил я.
–  Это значит, что ты мне надоел. Давай колись: кто ты и чего тебе от меня надо?
–  Ты не поверишь, но этот же вопрос я уже давно хочу задать тебе.
–  На поездку в Куташ из полусотни машин ты выбрал мою. И там задавал вопросы. Очень странные для нормального пассажира. В Аю…
–  Минуточку! В Куташ, честно скажу, не помню. Но в Аю – кто первым предложил поездку, ты или я?
–  В Аю, честно скажу – я. Хотел проверить свои подозрения….
–  Минуточку! Я не слепой: такая манера водить, господин Николай Крючков, выдает профессионала, только из другой области – из области сыска. А эти приемчики в драке? А эта заботливая доставка спившегося алкоголика на дом? Так что у меня больше оснований думать, что это тебе чего-то от меня надо. Да и драку, я думаю, ты сам спровоцировал… Слушай, по-моему, у нас у обоих крыша поехала. – Я достал сигарету и стал искать зажигалку. – Мне одно хотелось бы знать: почему ты приехал именно к этим развалинам?
Тут он наставил пистолет.
–  Последний раз спрашиваю.
–  Пошел ты.
Он нажал курок, и там, где мушка, вспыхнуло пламя. Я прикурил.
–  Скотина. Больше так не делай.
–  Не знаю, не знаю, – сказал он. – Во всяком случае те двое следят за мной. Я думал, ты с ними.
–  Кстати, они и за мной следят. Час назад в ресторане я разбил вазу, а они даже не обернулись… Как ты думаешь, что в нас с тобой есть такое, что за нами следят одни и те же люди? Может, карты на стол? Я, например, здесь после одной маленькой заварушки с большим количеством жертв. Ищу в темной комнате некий темный предмет.
–  По имени дядя Митя?
–  Ты откуда знаешь? Хотя да, в Куташе я чего-то такое болтал…
–  Я здесь за тем же самым. И тоже после заварушки с жертвами. В Барайске неделю назад. Про взрыв на вокзале слышал?
–  Неделю назад я был в Германии. А ты, случаем не художник?
–  Так, так, так… Это уже интересно. Я вижу, у тебя доступ к списку жертв, оставшихся в живых. Не художник, но касательство имею. Книжный график.
–  Какой скромный. Я всегда считал книжную графику одной из сложнейших отраслей изобразительного искусства. Московский полиграфический?
–  Увы. Начал с Барайского ТЮЗа, писал задники. Потом зарылся в местный архив – реставратором древностей. В том числе и книжная графика.
–  Значит, такси – твое хобби?
–  А что прикажешь делать? Сидеть и ждать, когда тебя прихлопнут? Не в моей натуре. Правда, не понятно было, что делать, но когда следы повели сюда, решил разобраться.
–  И какие же это следы?
–  Я ведь говорил, что работал в местном архиве. Так там такие вещи обнаружились… Не знаю, может, еще рано об этом – с тобой не все пока ясно. В общем, решил разобраться.
–  Взялся ты основательно, даже вон машину оборудовал камерой наблюдения… А ты помнишь, что случилось вчера, то есть, позавчра в Ае?
–  Докладываю. Твоя племянница Ольга, в замужестве Хабибуллина, год назад переехала с мужем и ребенком в Барайск…
–  Подожди. Давай по порядку. Мы въезжаем в Аю – и?
–  Въезжаем, пакуем мишку, сверху на багажник, и я, соблюдая сервис, иду искать Ольгу. Спрашиваю, естественно, Фастову – никто такую не знает. Наконец, в сельсовете мне все объяснили. Возвращаюсь – тебя нет…
–  Подожди… – Я почувствовал, что у меня задрожали руки. – Твоя камера… Или камеры – они работали в те минуты?
–  Не выключаю даже ночью. На всякий случай.
–  И что? Ты просматривал? Что там было – в те минуты?
–  Ничего. Во всяком случае, ничего особенного. А что?
–  Да так… У меня такое чувство, что после месячного блуждания по необитаемому острову я встретил Пятницу.
–  Сегодня понедельник.
–  Слушай, Понедельник, ты так профессионально взялся за дело… Может, ты и в том доме уже побывал? – Я показал на крышу особняка.
–  И даже обязательно. Больше всего мне понравилась дверь, за которой бегут вверх этажи. Как будто ты спускаешься вниз на лифте.
–  Там неслись кусты и деревья. Как будто ты едешь в поезде. Значит, картинки там показывают разные, каждому по его вкусу… Впрочем, это неважно. Накрутить на пленку можно что угодно. Соображения какие-нибудь есть?
Он показал рукой в сторону, приглашая отойти.
–  В машине могут быть жучки.
–  Да брось ты.
– Да не брось, а даже запросто. Под этим домом, на большой глубине – исследовательский комплекс.
–  Ну?
–  «Ну». Надо бы посмотреть.
–  Исследовательский – чего?
–  Ты даешь! Способность туманить мозги – чем не оружие массового поражения? Изучается природа явления, метод, идут испытания…
–  Да какие могут быть испытания?
–  А добровольные самоубийцы со взрывчаткой? Ты думаешь, они так просто идут на это? Годы нужны для обработки. А тут – пеки, как блины. Ты не улыбайся; колумбарий самураев – я тебе говорю.
–  Допустим. Только как ты объяснишь, что их подопытный что-то все больше гуляет сам по себе?
–  А это как с бабочкой: взял неосторожно, пыльцу стер – и уже она не летает. Дяде Мите – полная свобода. Вроде бы. За ним – невидимая свита, берегут пуще английской королевы. Единственный экземпляр – что ты! Как чуть кто в подозрении, как вот мы с тобой, – сразу слежка.
–  Что-то все-таки меня тут жмет. Такой сверхсекретный комплекс, а два бугая лезут в окно – и хозяева хлопают ушами. Хотя… Как заметил один тип: лучшая охрана – невидимая.
–  Что за тип? – не зевнул он с вопросом.
Я замялся: говорить ли про нашу стрелку у буддийского монастыря, и решил, что пока не надо.
–  Ладно, небольшая доза здорового недоверия нелишня. Но твой тип правильно сказал. А я тебе говорю: это айсберг. Поверху – особнячок для отвода глаз, и пусть лезут в окна, пожалуйста. Но мы с тобой засветились, вот что плохо. Всю эту муру – кирпичи, трости – я, конечно, заснял, могу показать. Но, знаешь, сколько ни прокручивал, вывод один: баловство. В смысле, балуют нашего дядю Митю. Если б нашли его детскую соску – и соску бы под стекло. Есть возражения?
–  Пыль.
–  Что – пыль?
–  Прокрути еще раз и обрати внимание: на всем лежит многолетняя пыль. В этот домашний музей никто не ходит.
–  Интересно, конечно, но что это дает?
–  А ничего не дает. И вообще все абсолютно ничего не дает. Нет ключа к ребусу, и сам ребус писан по воде.
–  Давай без паники. Ты про Хаджаген слышал?
–  Кто такой?
–  Не кто, а что. Орден Мастеров. Основан в Центральной Азии в 14 веке. Основатель ордена – Ходжа Баха ад-дин, по прозвищу Накшбанд, что означает «Художник». Накшбанд стало названием школы. Мне в том архиве, где я работал, один манускрипт попался – я обалдел. Пилигримы стекались в учебный центр Баха ад-дина – я цитирую – «с другого конца Китая», в том числе из трех монастырей – Барайского, тогда еще казацкой крепости, Улалинского и какого-то еще монгольского. Ты, как местный, Улалинский монастырь должен знать – это тюрьма в Кызыле, в четырех километрах отсюда. Теперь там, правда, что-то вроде музея. В тридцать седьмом всех монахов разогнали, но особенно почему-то свирепствовали с последователями школы Накшбанда, то есть, «художников». Просто физически истребили. Но, я думаю, корни совсем истребить невозможно, особенно столь древние, обязательно дадут побеги. Предупреждаю вопрос: ничего такого особенного в учении «художников» я не нашел. Кроме одного – живучести их идей. Чего-то они там темнили, даже не носили каких-либо отличительных одежд, никаких вообще знаков: мы как все. Однако многие персидские, например, классики были накшбандами. Упоминаются названия книг с их учением: «Тайны накшбандского пути», «Капли из источника жизни». Они существуют только в рукописи, на издания – запрет. Некоторые суждения Накшбанда озадачивают. «Если человек является человеком мудрости, только тогда он становится свободным от необходимости информации». Говорит о каких-то ловушках, которые скрыты в убеждениях. Сохранилась его притча о каком-то Византийском императоре, который заболел непонятной болезнью. Никакие снадобья велийчайщих мудрецов не помогали. Наконец, какой-то Шейх аль-Ариф, из «художников», осмотрел больного и сказал, что есть только одно средство – выкупать больного в крови нескольких сотен детей. Ты обедал?
–  Что? Ну и манерчики у тебя. Я совершенно не могу представить, чтобы дядя Митя был членом ордена.
–  Это почему?
–  Да не может он быть членом чего бы то ни было. Не может. Как ребенок, как гений, как идиот; не знаю; не может, и все. Он сам по себе.
–  Успокойся. Чего вскипел-то?
–  Ты испортил мне аппетит.
–  Ну так вот. Придворные уговорили императора согласиться. Мол, твоя смерть для империи – хуже, чем смерть всех твоих подданных. Начали свозить детей, назначили срок. И в самый тот момент император вдруг отказался: лучше умру, мол. А как только отказался, тут и выздоровел. Понимай как хошь. Или император вознагражден за милосердие, или зачтены молитвы матерей. Они же некоторое время молились за выздоровление императора раньше детских казней. Шейх аль-Ариф же сказал: поскольку у императора не было веры, он нуждался в чем-то, равном ей по силе. Равное по силе! В этой оговорке, мне кажется, скрывается главная идея «художников». Что может быть равное по силе? Власть? Но властью император и без того обладал. Еще там есть вот что. Учитель этого Арифа ал-Газали сказал: чтобы добиться в чем-то результата, необходим метод и действовать в назначенное время. Метод – понял? Ключевое слово. У них есть цель и у них есть метод. Цель – властвовать над миром методом обработки умов. Как у тебя с аппетитом?
– У въезда на Питомник есть кафешка; знаешь?
– Я тут все теперь знаю.