Серебряная цепочка

(Отзвуки нерассказанных историй)


И помни Создателя твоего в дни юности твоей,
доколе не пришли тяжелые дни и не наступили
годы,  о которых ты будешь говорить: "нет мне
удовольствия в них!",  доколе не померкли солнце
и свет и луна и звезды,  и не нашли новые тучи
вслед за дождем, (…) доколе не порвалась серебряная
цепочка,  и не разорвалась золотая повязка,  и не
разбился кувшин у источника,  и не обрушилось колесо
над колодезем. И возвратится прах в землю, чем он
и был;  а дух возвратится к Богу, Который дал его.
(Екк.12:1-2,6-7)




- …и эту сказку ты мне уже рассказывал, дедушка…

- Да, пожалуй… Получается, я рассказал тебе все сказки и истории, которые знал.

- А ты возьми и придумай новую!

- Это очень непросто, маленькая моя.

- Почему?

Действительно, почему? Как ответить на вопрос маленькой девочки, моей внучки, вопросительно смотрящей на меня из своей кроватки?

Мы сейчас вдвоем в целой квартире. Родители моей внучки ушли на какой-то вечер, не смирившись пока с новым статусом в жизни. Им кажется, что если они не потолкаются в толпе таких же, как они одуревших от излишеств свалившейся на них взрослой жизни юнцов, то лишатся чего-то страшно важного, не понимая, что самое важное для них лежит сейчас передо мной в ожидании ответа на заданный вопрос. Вероятно, объяснить это невозможно (я пытался, не получилось), к этому нужно придти самим, как пришел когда-то я. Меня они не слушают, я для них - старое поколение, хотя внутренне я себя еще не ощущаю стариком. Я давно смирился с тем, что определенные вещи в жизни переделать невозможно, их можно только принять.

- Не знаю, как тебе объяснить…

Девочка восхитительно зевает, но продолжает ожидать пояснений.

- Чтобы придумать сказку, нужно придумать героев, а потом историю про них.

- Пусть будут зайчик, лиса, волк и медведь…

- Хорошо, это - герои. Зайчик - хороший; лиса - хитрая; волк - злой, но глупый; медведь - простоватый с потугами на сердитость. Пойдет?

Девочка удовлетворенно кивает, а глазки у нее сами закрываются.

- Теперь сюжет… В конце подавляющего большинства детских сказок побеждают добрые герои, если не считать "Колобка", конечно. Все опасности преодолены: Машенька убегает от трех медведей, которые почему-то хотят ее растерзать; волк съедает Красную Шапочку и ее бабушку, но появление добрых охотников расставляет все по своим местам; бла-бла-бла, как принято теперь по-американски говорить вместо старорежимного "и так далее". Но мне, все равно, жалко волка с его безнадежной затеей поймать собственным хвостом желанную рыбку, большую или даже маленькую, или бесконечно одинокого, согласного даже на человеческую компанию медведя, который в надежде смягчить свою маленькую подружку тащит через весь лес большую корзину пирожков, чтобы в результате лишиться смышленой девочки и быть безжалостно изгнанным в свое ненавистное лесное затворничество ее дедушкой. Мне всегда хотелось придумать волшебный лес, где бы все звери жили дружно, никто никого не пытался обмануть или, хуже того, съесть…



Миссия (не)выполнима



- Ну что, убедился? - с насмешливым вызовом спросил Агнец.

Лев не нашелся, что ответить. Действительно, все выглядело так, как рассказывал Агнец: странное существо, внешне похожее на змея, лежало неподвижно, придавленное большим камнем, устремив на пришедших тяжелый немигающий взор.

- Да, ты прав… А я сначала не поверил… Зачем это существо забралось под такой тяжелый камень?

- Ты сам попробуй спросить.

Лев лег на землю, чтобы странному существу было его лучше видно, и сочувственно спросил:

- Ты что здесь делаешь?

Существо молчало, даже не попытавшись сделать вид, что его интересует то, о чем говорит Лев. Лев вопросительно посмотрел на Агнца.

- Попробуй еще раз…

Лев попробовал еще раз, затем еще и еще, но с тем же результатом.

- Оно мне ничего не отвечает. Может, оно не понимает, о чем я спрашиваю?

- Ты встречал живое существо, которое не понимает наш язык?

- Нет… Может, оно меня не слышит?

- Ты встречал глухих зверей?

Лев был совершенно обескуражен происходящим. Подумав, он сделал отчаянное предположение:

- А может, оно не хочет с нами разговаривать?

- Тебе приходилось встречать столь бестактных зверей?

- Нет… Так в чем же дело?

- Сам не понимаю… Но не это самое удивительное… Вчера камня здесь не было!

- Ты уверен?

- Абсолютно! Я был здесь вчера!

- Здесь… вчера… Что ты здесь вчера делал? В эти дебри обычно никто из наших не заходит…

- Мне было интересно. Я никогда прежде так далеко в гущу леса не забирался. Ты же знаешь, наш лес совершенно безопасен. Так вот, камня этого здесь не было. Как ты думаешь, откуда он взялся?

По растерянному виду Льва Агнец понял, что тот не знает ответа.

- Посмотри вверх!

- Ты хочешь сказать, что камень сорвался с утеса и придавил собой это существо?

- Именно!

- Но ведь такой камень, падая, способен причинить боль живому существу! Ты же знаешь, что это невозможно.

- Однако это произошло!

- Произошло… Бедный Змей! Не удивительно, что он так плохо выглядит и слова произнести не может.

- Я пытался сдвинуть камень, но мне не хватило сил.

- Не волнуйся, я сейчас все сделаю.

Лев, встав на задние лапы, передними сильно надавил на камень и, сдвинув его с места, освободил несчастное змееподобное существо.

Некоторое время Змей лежал неподвижно; затем по удлиненному телу существа пробежала чуть заметная рябь движения, соскользнувшего с острого кончика хвоста в пронизанную ласковыми солнечными лучами голубоватую дымку безмятежного нового мира, но тяжелый взгляд был по-прежнему устремлен на сострадательные морды Льва и Агнца.

- Теперь все в порядке, - от радости Агнец весело подпрыгнул, оттолкнувшись от земли сразу четырьмя копытцами, ловко приземлился и был уже готов к новому прыжку, но удивленно замер, когда его чутких ушей достигли постепенно усиливающиеся странные звуки.

Шипящие звуки исходили от Змея. Не похожие ни на шелест листвы под легким ветерком, ни на шепот травы в мягкой поступи осторожных лап, они сливались в непривычные сочетания, пока, наконец, их модуляция не изменилась, и удивленные звери не разобрали в звуках понятные им слова.

- А ведь я на мгновение заколебался, смогу ли выполнить миссию…

- Теперь, когда ты свободен, ты можешь снова колебаться! - воскликнул Агнец, обрадованный тем, что странный зверь заговорил с ними.

- Что такое - миссия? - спросил любознательный Лев.

- Миссия - это когда кто-то берет на себя смелость исправить то, что требует исправления.

- Как Лев, когда он сдвинул тяжелый камень, придавивший тебя?

Тяжесть взгляда Змея обрушилась на Агнца, его темная глубина пугала и одновременно влекла к себе прежде невиданным, немыслимым, несуществовавшим.

- Ты называешь камень тяжелым? Знай, я могу сдвинуть гору, не то что такой камень… Этот камень особенный, его могли сдвинуть только вы… Потому что так хотел Тот, Кто сбросил его на меня, чтобы не допустить выполнения возложенной миссии. Миссия - это исправление ошибок Творца.

Когда Змей произнес последние слова, его взгляд, собственной неподвижности вопреки, приобрел новое, но столь же непонятное для стоящих рядом зверей выражение, от которого им, тем не менее, стало не по себе…

- Творец не совершает ошибок! - сказал Агнец, который всегда соображал быстрее Льва.

- Разве?… Хотя, может, ты и прав. Совершаемые Им ошибки есть не более чем хитрые уловки: никто не заметит - ну, и пусть все идет свои чередом; кто-то обратит внимание - тоже не беда, создадим себе пути к отступлению, заложив их во внутреннюю структуру вещей и явлений. Возьмем для примера таинственное дерево, посаженное Им в Саду…

На это даже сообразительный Агнец не нашел, что ответить. Оба зверя удивленно смотрели на Змея.

- Хорошо, скажу попроще… Помните, как Он создал первого человека, Мужчину? Помните, как этот Мужчина дал имена всем живым существам, чтобы с тех пор всегда быть вместе с вами? Для чего потребовалось создавать Женщину? Чтобы Мужчине не быть одному, разве не так вам было сказано? Словно всех вас, животных и птиц, которые были ему верными друзьями и надежными помощниками, и не существовало вовсе… И теперь эта Женщина захватила все внимание Мужчины.

Простодушный Лев не сдержался и тихонько вздохнул, а отвечал опять Агнец.

- Разве нам стало хуже жить с тех пор? Действительно, Мужчина стал уделять нам меньше внимания, но зато звери сдружились меж собой. Мы, например, со Львом. Прежде меня гладил Человек, а теперь добрый Лев расчесывает мою шерсть своим шершавым языком. Посмотри, как она блестит на солнце.

- Расчесывает шерсть языком? Это такой-то пастью, с такими-то зубами?

- Зубы у Льва, действительно, удивительные - острые, ослепительно белые, могучие. Он мне срывает ими толстые ветви с самых крон деревьев, где наиболее вкусные побеги, и мы вместе их едим…

- Восхитительно! А эти огромные когти у него, чтобы проворнее забираться по деревьям и добывать тебе листики?

- Конечно… А для чего же еще?

Тут Змей засмеялся, если, конечно, звери правильно поняли услышанные ими неприятные скрежещущие звуки.

- Ты не прав, Змей… Не знаю почему, но мне совсем не хочется с тобой играть. Ползи куда собирался… Пойдем, Лев…


* * *

В веселых играх Лев и Агнец забыли о встрече со странным существом. Утомившись от забав, они легли рядом, и Лев принялся вылизывать шерсть своего друга.

- Слушай, Лев, как-то странно поют птицы сегодня, и других зверей совсем не видно, словно они попрятались куда-то.

- Просто мы опять забрели далеко в лес.

- Да нет, смотри, вон за деревьями видна наша поляна.

"Почему он все время суетится? Болтает без остановки, дергается? Не дает мне сосредоточиться и хорошенько его вылизать", - несколько раздраженно подумал Лев.

- Почему ты так странно на меня смотришь, Лев?

- Странно?

- Ну да, почти так же, как смотрело на нас то существо.

- Тебе показалось. Просто мне в нос попал клочок твоей шерсти, - ответил Лев и сам себе удивился: никакая шерсть ему в нос не попадала. Впервые в жизни он сказал неправду.

Агнец поверил ему и успокоился, а Лев вновь принялся его вылизывать.

"Он так много говорит, что на его фоне я выгляжу совсем глупым зверем… - Мы с Агнцем друзья, какое это имеет значение… - Нет, все-таки мне это неприятно", – мысленно возражал себе Лев, слушая невинную болтовню маленького Агнца.

Шерсть вокруг ушей и на шее Агнца была особенно мягкой. Лев долго вылизывал, любовался ее ослепительной белизной. Как-то само собой оказалось так, что шея Агнца целиком уместилась в пасти Льва, и чистая шерсть приятно щекотала язык. Лев почему-то вспомнил Змея… Где он теперь?

Лев не знал, сколько времени они провели так. Он очнулся только, когда увидел перед собой испуганные глаза маленького друга, которому удалось развернуться, но не вырваться из пасти.  "Сейчас опять начнет что-то говорить", - устало подумал Лев и сомкнул свои зубы.



Много-много воды


Кругом было так много воды, что Хаму иногда не то, что думать, жить не хотелось. Возможно, его молодая жена инстинктивно чувствовала, что в такие минуты он особенно слаб, и потому всегда начинала с ним серьезный разговор, который она (тут Хам был абсолютно уверен) готовила заранее.

- Муж мой, уже столько дней мы женаты, а ты до сих пор не вошел в меня.

- Ты сама знаешь, по воле моего отца мы так поспешно сыграли свадьбу, что в решающий день ты была нечиста.

- Ты абсолютно прав, муж мой, в том была моя вина, свойственная, впрочем, каждой женщине детородного возраста, но с тех пор я уже давно очистилась, и, если твое славное семя войдет в мое плодородное лоно, я смогу, наконец, понести, как жена твоего старшего брата, от законного мужа своего.

- Ты же знаешь, меня постоянно преследует тошнота, ведь я не рожден мореплавателем. Хотя буря и утихла, здоровье мое еще полностью не восстановилось, и чресла не окрепли.

- Я буду непрестанно молиться о крепости твоих чресл, возлюбленный муж мой.

- Благодарю тебя, супруга моя.

На сегодня разговор окончен, но завтра начнется вновь. Иногда Хаму хотелось, чтобы он погиб вместе со всем человечеством в безжалостных и свирепых волнах, но каждый раз он корил себя за такие мысли, ибо знал, что даже думать об этом - грех.

Однажды он спросил жену, не оплакивает ли она своих родных. От неожиданности вопроса она даже на мгновение изменилась в лице, но быстро взяла себя в руки.

- Я оплакиваю их каждый день, моего отца, мою мать, моих братьев и сестер, всех моих родных и друзей. Но оплакиваю я не их смерть, а их грехи, ибо твой отец всех предупреждал о грядущей каре, но они только смеялись над ним.

- Хорошо, он предупреждал всех твоих родных, всех моих родных, всех родственников жен моих братьев, всех встречных, наконец. Они не покаялись, не изменили свою жизнь. Но смог ли он предупредить всех людей, не настигло ли наказание и невинных?

- Как можешь ты так говорить! Бог не мог наказать невинных…

Потом, помолчав, несколько растерянно:

- Лучше спроси своего отца.

Но он не спрашивал своего отца. Он вообще не сказал ни слова своему отцу после того памятного разговора как раз перед тем, как разверзлись хляби небесные.

- И ты осмелишься ослушаться воли своего отца?!

- Отец, я во всем послушен вам, но жениться на нелюбимой не хочу.

- Как смеешь ты отказываться от того, что дается тебе самим Богом!

- Что ты имеешь в виду - самим Богом? Это твой выбор…

- Это мой выбор для тебя, а значит, дар Бога. Мой отец привел в дом мою будущую жену, с которой вместе я зачал тебя и двух твоих братьев, а до этого отец моего отца привел в дом будущую жену моего отца и мою мать… И так было всегда. И так будет всегда…

- Я люблю другую…

- Слышать ничего не хочу об этой блуднице.

- Она не блудница, она готова покаяться…

- Каяться уже некогда, День Гнева настает…

- Хочешь, мы придем вместе. Ты поговоришь с ней и сам во всем убедишься.

- Видеть ее не хочу. Она лежит в грехе нагая с мужчинами и перед другими женщинами.

- Человек приходит в этот мир нагим. Наши прародители были наги, и в этом Бог не видел ничего дурного.

- Это было до грехопадения. Теперь нагота - грех. Вы никогда не видели меня нагим и никогда не увидите! А случись такое, я буду презрен пред самим собой, и не будет мне никогда прощения.

- Аминь…

- Что ты сказал?

- Да, в общем, ничего.

- Твоя свадьба будет завтра. Это мое последнее слово. Посмеешь ослушаться - прокляну навечно.

Так Хам оказался мужем, вероятно, достойной, но не любимой им женщины.

Как только гости разошлись, отец велел всем перетащить вещи в ковчег и плотно закрыть все люки. Он очень спешил, зная наперед, в какой момент начнется буря, и чем она кончится. Когда по обшивке застучали первые капли, когда небо разорвала молния, и собранные в ковчеге звери завыли, заскулили, замычали, зашипели от страха, Хам понял, что предсказание отца сбывается, что той женщины ему уже никогда не увидеть…

- Муж мой, уже столько времени мы женаты, а ты до сих пор не вошел в меня.

Опять…

- Благодаря твоим молитвам, мои чресла становятся день ото дня крепче, но они все же недостаточно крепки, чтобы я мог выполнить долгожданный долг твоего законного супруга.

- Я уже не могу смотреть в глаза твоим отцу и матери. У жены твоего младшего брата не наступил период нечистоты, и она безмерно рада тому, что зачала. Одна я бесплодна, как пустыня, лишенная божественной влаги…

- Подожди еще немного…

- Ты редко бываешь со мной, целыми днями торчишь с этими животными.

- Но должен же за ними кто-то убирать. Не вам же с матерью этим заниматься… Или ты хочешь, чтобы с их испражнениями возился мой великий отец или плодовитые мужи - братья мои?

- Ты никогда не ласкаешь меня, как ласкаешь их.

Нечистоты животных не сравняться с душевным смрадом, исходящим от людей. А еще они умеют слушать, как не умеет никто из людей… из оставшихся людей.

- …и тогда я, дружок, сказал ей: как ты можешь вести такую жизнь? Она ответила: не думай, я не блудница, блудницы делают это за деньги; с другой стороны, совсем бесплатно это делают жрицы, так ты только посмотри, с какими чудовищами и тем, и другим приходится делить ложе. Я бываю лишь с тем, кто мне нравится. Как, например, ты. Позови меня, я лягу с тобой и буду подле тебя, пока ты не прогонишь меня прочь… Знаешь что, пушистый дружок, я ведь так и не решился пойти против воли отца и позвать ее за собой. Теперь мы с тобой плывем куда-то, а она… Прости, дружок… что-то мысли мои путаются… поговорим об этом как-нибудь в другой раз…



Когда наступает тьма


- Это странное племя - как сорная трава: если их своевременно не выпалывать, они разрастутся и заполонят все. Правитель прав, их надо как-то остановить. Они - чужие в нашей стране, только внешне признают наши законы, а это значит, что в каждом еврее сызмальства воспитывается не патриот, а трусливая собака, которая поджимает хвост только перед силой и ест с руки, которую мечтает укусить.

- Ты не прав. Они такие же люди, как и мы. Среди нас есть подлецы, среди них есть достойные люди.

- Ты слишком мягкосердечна. Окажись они на нашем месте, они мгновенно вырезали бы всех египтян, принесли в жертву своему невидимому кровавому богу. Мне приходилось видеть их вблизи: гадкие люди, готовые уничтожить не только нас, но и самих себя… Как пауки в банке.

- Ты не прав. Надо дать им возможность жить достойно, и тогда мы воочию увидим, что они за народ.

В результате Имесет всегда соглашался и признавал себя побежденным в их спорах. Друзья частенько подсмеивались нам ним, называли женским подкаблучником. Дело здесь было не в недостатке воли: он был военноначальником, по долгу службы распоряжаясь судьбами многих людей, которых мог в любой момент послать на смерть. Сам он был не из трусливых, участвовал во многих схватках, из которых выходил израненным, но без страха в душе. Просто Имесет любил свою жену и берег, как самый удивительный цветок, в сотни раз превосходящий цветок лотоса. Именно так, как хрупкий цветок, потому что познал ее незащищенность перед смертью.

Их первенец рождался долго, совершенно измучив мать, выносившую его в своем чреве. Он словно не желал приходить в этот мир, и повитухе пришлось приложить все свое умение, чтобы и мать, и ребенок остались живы. Имесет отчаянно молился богине Бастет, ибо не раз наблюдал, как быстро и безболезненно ее земные образы приносят в этот мир своих чудесных пушистых отпрысков: как по волшебству возникает тоненькие писклявое многоголосье, а еще через час новые разноцветные шерстки блестят, приведенные в порядок старательным материнским язычком. Он думал, что и его жена легко перенесет роды, а когда он войдет к ней в комнату, гордо покажет ему маленького человечка, который со временем станет великим воином или достойной супругой. Имесет вошел в комнату, но увидел два существа, в равной степени измученных таинством жизни.

Сын рос болезненным ребенком, и матери приходилось прилагать много сил, ухаживая за ним. Впрочем, отец только ждал часа, чтобы в свою очередь силой любви и упорством физических упражнений превратить сына в маленького богатыря.

- Как наш маленький сегодня?

- Он у нас такой молодец. Скоро станет помогать отцу.

- Помнишь историю с Моисеем? Египтянином, который оказался вовсе не египтянином, а евреем?

- Конечно, помню. Он бежал из страны, совершив преступление. Кажется, убил надсмотрщика, который избивал подчиненного ему работника-еврея.

- Вот она, еврейская справедливость: замахнись на еврея - он уже готов убивать в ответ… Так вот, этот Моисей опять появился в Египте.

- Неразумно, мне кажется. Он понимает, что в государстве, где существуют законы, убийца должен быть жестоко наказан.

- Он понимает? Вряд ли. Он не просто вернулся; он появился, как власть имеющий. Требует от фараона отпустить весь его народ.

- Может, это и выход. Решение еврейского вопроса в Египте…

- А кто будет трудиться вместо них?

- По-моему, ответ прост: еще одна война, новые пленные, которые станут рабами.

- Чем они хуже евреев? Почему одни должны свободно уйти, а другие - занять их место?

- Можно поступить еще проще - на время приостановить как новые войны, так и новое строительство. Увы, наша страна сейчас находится не в лучшем периоде своей истории.

- Тем более нельзя проявлять слабость, которая не останется незамеченной нашими внешними врагами.

- Можно представить это не как акт слабости, а благородства силы. Пусть идут в пустыню. Может, найдут землю, где им повезет больше, чем в Египте.

- Нет на свете человека добрее тебя… и любимее тебя…

- И для меня нет никого на свете дороже тебя и нашего сына.


* * *

Шло время. Одно за другим несчастья обрушивались на землю Египетскую. Центр внутриполитических событий переместился в противостояние фараона и еврейской оппозиции, возглавляемой Моисеем. Фараон, как и каждый слабый лидер, поочередно то заискивался перед противником, то срывал на нем свой гнев. Момент возможной тайной расправы над Моисеем был безнадежно упущен, и теперь, чтобы победить и одновременно не сделать из Моисея нового мученика, требовалось немалое политическое умение, которого у фараона, к сожалению, не было.

Имесет  несколько раз видел Моисея во дворце, но каждый раз издалека. Уверенность, с которой держался Моисей в окружении врагов, вызывала восхищение и тревогу; но вопрос о судьбе еврейского народа решен не был. Однажды Имесет  все-таки столкнулся с Моисеем лицом к лицу, и эта встреча потрясла его. Он увидел во взгляде Моисея такую уверенность в собственной правоте, что даже сердце старого служаки дрогнуло: он понял, что этот человек никогда не сдастся. Имесет пошел в тот день к фараону и убеждал отпустить евреев из Египта, ловя себя на том, что, в сущности, повторяет все те слова, которые сказала ему как-то жена. Фараон согласился и велел послать за Моисеем. Результатов переговоров Имесет не стал дожидаться и отправился домой.

Удивительно, но на душе его было легко, словно был решен застарелый и больной вопрос или выдернут долго мучивший его зуб. Дома Имесета ждала жена. Они поужинали, уложили ребенка спать и любили друг друга так, словно это было в последний раз в их жизни. Усталые и счастливые, они, наконец, уснули.

Ночью их разбудил плач ребенка. Жена кинулась к малышу, но как ни старалась, ничем не могла ему помочь. Потрясавшие маленькое тельце странные припадки сопровождались удушьем, и малыш с каждой минутой все больше слабел.

Имесет кинулся к знакомому врачевателю, но, к собственному удивлению, не застал того дома. Жена врачевателя сказала, что тот ушел по вызову, но с тех пор приходило уже человек десять, и каждый говорил о болезни своего ребенка. Имесет поспешил к указанному месту и застал врачевателя уже выходящим из  дома.

- Все в порядке? - больше для приличия спросил Имесет, но врачеватель только печально покачал головой.

- Ребенок умер, я ничем не смог помочь. Это… это не болезнь, а насланная злая порча, которая пожирает маленькое тело и которую ничем нельзя остановить…

Когда они достигли дома Имесета, все было уже кончено: ребенок был мертв. Врачеватель осмотрел маленький трупик и в бессилии развел руками.

- Ничего не понимаю. Те же симптомы…

- Это был мой первенец, - сквозь стиснутые зубы произнес Имесет.

- В первой семье умерший тоже был первенцем. Извини, я должен идти. Чувствую, моя помощь еще многим будет нужна этой ночью, вот только чем помочь, не знаю…

Предположение, возникшее в голове Имесета, показалось ему сначала невозможным, но чем дольше он о нем думал, тем более убеждался в его правильности. Он обежал дома нескольких своих друзей, и везде видел одно и то же: либо отчаяние перед коченеющим детским телом, либо безуспешные попытки остановить неизбежное.

Тогда он пошел во дворец, ибо понимал, что там - источник всех бед. Его худшие предположения оправдались: по всей стране стоял плач, ибо по указке этого страшного еврейского старца жуткое проклятие убило всех первенцев египетских.

Фараон был растерян и мрачен, поначалу даже отказался принимать Имесета, но тот настоял.

- Не понимаю, что случилось. Вы согласились отпустить евреев, а за это они произнесли проклятие?

- Я хотел отпустить, но мой советник рекомендовал мне этого не делать… Моисей выслушал отказ и произнес свое проклятье.

Советник… Евнух… Жирная свинья, которой не понять, что такое первенец… Имесет представил, с каким бы удовольствием одним ударом выпустил тому кишки… Если бы только это могло что-то изменить в случившемся.

- Узнав, что происходит в стране, я вызвал Моисея и попытался остановить бойню. Я отпустил еврейский народ из Египта, хотя сделанного им зла не исправить и мертвых детей не воскресить. Надеюсь, что я избавил страну от больших бед, поскольку все угрозы Моисея неизбежно сбывались.

- Дайте мне десяток колесниц и верных людей. Я догоню и уничтожу эту еврейскую гадину, я привезу вам его голову.

- Имесет, остановись, хватит несчастий на нашу голову. Их теперь злые языки называют даже не несчастьями, а казнями, словно это злобный еврейский пророк, а не я, властен казнить и миловать. Пусть эта зараза оставит нашу многострадальную страну…

Имесет  шел домой. Каждый шаг давался ему с трудом, он заставлял себя его сделать лишь по одной причине - дома ждала жена, которой сейчас было даже хуже, чем ему, если это хуже вообще можно было представить.

Малыш был уже обмыт, наряжен в лучшие одежды и, как живой, лежал в колыбели. Лицо его было, наконец, спокойно. Имесет не хотел думать о бальзамировании, о погребении. Самым страшным было не это, самым страшным была воцарившаяся в доме тишина.

На немой вопрос в глазах жены Имесет ответил:

- Я был у фараона. По всей земле Египетской в эту ночь умерли первенцы людей и животных… Беда не коснулась лишь еврейских семей.  Сам фараон подтвердил, что это - дело рук самого Моисея, еврейского пророка, будь он проклят. Властелин сильно испуган и приказал отпустить всех евреев из страны. Я просил несколько колесниц, чтобы догнать их и уничтожить зло, но фараон отказал… Жалею только об одном: что не разрубил мечом  чудовище, когда встретил его лицом к лицу. Сколько бы невинных жизней я спас тогда…

- Зачем говорить об этом сейчас? Он несколько раз насылал на нашу страну кары, а мы не могли поверить в силы, которые ему даны, и отчаянно молились своим богам, моля их защиты. Почему его бог сильнее всех наших? Или мы так прогневали своих богов, что они отдали нас на растерзание чужому богу? Помнишь, что мы пережили за последнее время: воды реки превращались в кровь, потом одно за другим нашествия жаб, мошек, песьих мух, саранчи, эпидемии моровой язвы и нарывов, падеж скота, град. Все это страшное время во дворце перед фараоном шло состязание фокусников: кто большее учудит - наши волхвы или их Моисей. Одни выясняли отношения и всячески старались показать свою значимость, а другие вынуждены были терпеть обрушившиеся на страну несчастья. Три дня была тьма над всей землей, везде кроме жалких лачуг этого странного народа. Мы все видели, но не делали для себя никаких выводов… То, что произошло сегодняшней ночью, это расплата за старый приказ фараона бросать в реку всех еврейских младенцев мужского пола.

- Если бы этот приказ выполнялся, среди трудоспособных евреев были бы одни женщины. Посмотри, сколько молодых мужчин среди них! У египтян никогда не было столько жестокости, чтобы выполнять зверские приказы, всегда находился и находится тот, кто смеет ослушаться. Если ты найдешь хоть одного первенца земли Египетской, оставшегося в живых после этой ночи, я не только возьму назад все слова, сказанные против этого племени, но и посвящу остаток жизни непрерывному раскаянию…

- Я не могу найти слова утешения, ни для тебя, ни для себя самой, но знаю одно: этот человек ушел, и с его уходом все кончится. Мы еще молоды, у нас родятся другие дети, хотя нашего умершего малыша нам никто не заменит. Фараон прав: нужно остановиться…

Ее слова были прерваны приходом посыльного, сообщившего, что фараон требует Имесета к себе.

- Иди, я буду ждать тебя здесь. Помни только одно: случившееся сегодня лишь тогда станет абсолютно непоправимо, если ты не вернешься сюда, и я не смогу жить без тебя и малыша…

- Ну что ты говоришь!.. Я скоро вернусь…

Они обнялись на прощание, и такая тоска была в ее взгляде, что Имесет не выдержал и отвел глаза.

Во дворце фараона толпились придворные, все были очень возбуждены, обсуждая события прошедшей ночи и уход еврейского народа. Собравшиеся замолчали, когда заговорил фараон. Голос его срывался от ярости, очередная смена настроения была налицо. Говорил он возбужденно, долго и путано. Ясно было одно: он опять раскаивался, что отпустил евреев из земли Египетской; и к внушительному списку общеизвестных преступлений этого народа против государства, он добавил еще одно - перед уходом евреи выманили лестью на время или выкрали серебряных и золотых вещей на столь огромную сумму, что она превзошла ежегодный налог, определенный для казны фараона. Возможно, именно этот последний факт вызывал особенную ярость правителя и его советников-евнухов, которые прекрасно понимали, что на этот раз их опять обошли, хотя и не имели сил признать это вслух. Вместо десятка колесниц, которые просил у фараона Имесет, чтобы разделаться с беглым Моисеем, фараон приказал собрать все войска, включая шестьсот отборных колесниц. Это значило одно: фараон хочет мести и много крови, словно мечтая превзойти Моисея в жестокости. Имесет, как прирожденный военный, любил жаркую битву и бросался в нее без страха, но бойня всех без разбору - мужчин, женщин, стариков и малых детей - была ему не по душе. Имесет предпринял усилия отговорить фараона от его затеи и ограничиться необходимым войском, но тот был непреклонен и гордо заявил, что сам поведет войска по дороге земли Филистимской. Тогда Имесет попытался сказать, что Моисей не так глуп, чтобы выбрать столь очевидный маршрут, что следует идти к Красному морю. Отсутствие точных сведений о направлении движения евреев еще раз подтверждало то, что все было изначально запланировано ими, а ночная бойня предназначалась как для запугивания, так и для отвлечения внимания египтян, чтобы они в страхе от случившегося не сразу поняли, куда ушли евреи.

Фараон сначала вскипел, но потом смилостивился и сказал, что войска пойдут по предложенному им самим маршруту, а несколько разведчиков пойдут по пути, предложенному Имесетом. Даже если евреи пошли к Красному морю, у войск фараона будет время изменить маршрут и догнать беглецов у Пи-Гахирофа. Где бы ни случилась встреча, этому вероломному племени не придется рассчитывать на пощаду.

- Пусть молятся своему богу, теперь только он сможет им помочь, - с пафосом закончил свою речь фараон.



Последняя улыбка


Гедеон стоял и смотрел, как полыхает огнем город, самое красивое и величественное творение человеческих рук, которое ему приходилось видеть. Впрочем, как могло быть иначе, если он рожден был в пустыне, и ничего, кроме нее, в жизни не знал. Но пустыня кончилась, и за последние дни произошло так много событий, что они одни могли бы наполнить собою несколько человеческих жизней.

Подобно тому, как их отцы и деды перешли Красное море, которое раздвинулось перед ними, нынешние воины Иисуса, сына Навина, воспитанные великим старцем Моисеем, перешли раздвинувшиеся перед ними воды Иордана. Бог народа Израилева не отвернулся от детей своих, правы священники и левиты.

Шесть дней под насмешки осажденных иерихонцев совершалось шествие воинства Израилева с трубами вокруг города.

Воины Израилевы приобрели в пустыне необходимую боевую и духовную подготовку, привыкли к лишениям, беспрекословно подчинялись воле Бога своего и военноначальников. Они редко встречали прежде на пути своем представителей других народов, но твердо знали, что только они, влачащие свое существование в бесплодных песках, избраны Богом для миссии, равной которой еще не знал мир. Все другие народы поклонялись ложным богам и потому подлежали уничтожению. Сорок лет суровой жизни сделали свое дело: старшее поколение постепенно забыло сытность котлов египетских и ласки чужеземных блудниц, пустыня учила помогать ближнему, уважать мудрость старших и плодородие женщин. Мальчиков с детства наставляли в боевых искусствах опытные мужчины, а священники и левиты передавали им свои знания о Творце всего сущего. Ничто не могло противостоять крепости руки израильского воина, ибо ее поддерживала в праведных делах длань самого Господа. Иногда с юношами общался сам великий старец Моисей, победивший когда-то всесильного фараона и выведший свой народ из земли египетской. Жаль, что не дожил он до светлого часа вступления на землю обетованную.

После перехода Иордана все мужчины, рожденные в пустыне, были обрезаны в подтверждении их союза с Богом. К счастью, цари Аморрейские были напуганы чудесным форсированием водной границы и не посмели напасть, поскольку после этой операции израильтяне несколько дней были слабы. Когда же они вновь обрели силы, Иисус Навин быстрым броском привел войска к Иерихону и осадил его.

Шесть дней осажденные издевались над израильтянами, но воспитанные пустыней воины хранили спокойствие. В ночь на седьмой день осады великий полководец собрал войска. Все ожидали, что он будет говорить о грядущем штурме, но Иисус Навин считал падение Иерихона делом решенным: нужно будет только всем вместе по команде крикнуть, и стены рухнут. Уверенность командира передалась воинам. Но то, что он сказал далее, поразило сначала даже опытных воинов. Будущий день положит начало новой войне; Иерихон и его жители столь грешны перед глазами Бога Израилева, что должны исчезнуть с лица земли; город этот, как и другие города Ханаана, находится под заклятием, а это значит, что следует не только беспощадно перебить мужчин, стариков, женщин и детей, но и их скот, дома разрушить и предать огню. Никто не должен брать себе ничего из этого города - ни наложниц, ни детей, ни скота, ни имущества; лишь серебряные и золотые вещи, сосуды медные и железные должны быть собраны и переданы в сокровищницу Господню. Никто не получит пощады, кроме блудницы Раав и тех, кто окажется в ее доме, ибо она укрыла израильских разведчиков и спасла их от гибели.

"Почему блудница, разве нет там более достойных женщин", - мелькнуло в голове у Гедеона, но годы дисциплины научили его не думать, когда за тебя думает командир или священнослужитель.

Иисус Навин распустил войско, оставив рядом с собой только командиров, в число которых входил и Гедеон. Говорят, когда он родился, сам великий Моисей взял его на руки и предсказал звонко кричащему младенцу славу могучего воина, грозы идолопоклонников и отрады в глазах Бога Израилева. Гедеон вырос и возмужал, женился на достойной женщине и зачал с ней детей, стал военноначальником и одним из приближенных доблестного полководца еврейского народа.

Иисус Навин еще раз напомнил, каким великим будет завтрашний день, поздравил стоящих перед ним командиров с грядущим исполнением сокровенных чаяний их отцов и дедов, но потом заговорил о возможных проблемах. То, чему суждено случиться, никто из воинов еще не испытал в своей жизни, поэтому возможны осложнения. Битва будет великая, ибо начинается невиданная ранее война за веру, можно сказать, тотальная война, поскольку должны быть уничтожены поголовно все жители города и принадлежащий им скот, кроме родственников и близких упомянутой ранее блудницы. Человек, которому дана неограниченная власть уничтожать себе подобных, иногда способен на непредсказуемые поступки, взрывы необузданной жестокости, например. Кроме того, во время путешествия по пустыне с помощью строгой дисциплины удавалось контролировать половые излишества израильтян, потворствование которым может привести к ослаблению боевого духа и другим нежелательным последствиям, что известно еще с египетского периода. На командиров возлагается обязанность контролировать своих воинов. Они должны убивать, а не насиловать или калечить. Не допускать случаев мародерства, кроме разрешенных. Чем быстрее с городом будет покончено, тем лучше: впереди таких городов еще много. Если удастся сразу установить контроль над поступками воинов, дальше дело искоренения идолопоклонства пойдет быстрее.

Наутро все произошло так, как сказал Иисус Навин. Под градом насмешек осажденных, вновь собравшихся на неприступных стенах города на бесплатное представление, израильтяне шесть раз обошли город кругом. На седьмой раз, в нужный момент они одновременно крикнули под звуки труб, и стены Иерихона рухнули, погребая под собой орды насмешников, а войска Иисуса Навина с четырех сторон атаковали город.

Возможно, из Иерихона действительно никто не ушел живым. Специальный отряд был послан к дому Раав, а остальные воины принялись уничтожать немногочисленных вооруженных защитников города и методично прочесывать дом за домом в поисках остальных жителей. В дом заходили вдвоем или втроем, опасаясь возможной засады и для лучшего контроля ситуации. Сначала Гедеону было смешно смотреть на лица иерихонцев, которые молили о пощаде и с надеждой ловили его взгляд. Гнусные идолопоклонники, они смертью заплатят за свои богомерзкие заблуждения! Как и было приказано, он заходил в дом, вытаскивал из-под столов, из чуланов дрожащие тела врагов и несколькими отработанными ударами выполнял свою миссию. Потом шел в следующий дом, и все начиналось сызнова. Гедеон понял, что их не всему научили в пустыне. Например, если нужно уничтожить всю семью, с кого следует начать - со стариков, молодых женщин или детей? Пробовал разные варианты, но к правильному решению так и не пришел; видимо, все зависело от обстоятельств.

Как ни были тренированы его руки, но и они уставали наносить удары. Тогда, в качестве отдыха, он пытался контролировать действия своих подчиненных. Если они подолгу задерживались в доме, Гедеон тоже заходил туда, чтобы проверить правильность выполнения приказов, и с гордостью убеждался, что его подчиненные эффективно исполняли все, что от них требовалось. Однако, некоторые семьи были многочисленны, при виде последствий первых ударов оставшиеся в живых, не надеясь более на пощаду, приходили в неконтролируемый ужас и пытались скрыться от преследователей, так что от израильских воинов требовалось иногда проявление недюжинной ловкости.

Когда Гедеон вошел в тот небогатый дом, он сразу почувствовал неладное. Сначала он едва не поскользнулся на луже крови, в которой лежала, раскинув руки, старуха, прошел в комнату и увидел, что на полу трое его воинов насилуют молодую женщину. При виде его двое сразу отскочили в сторону, а третьего, трясшегося в пароксизме оргазма, он сбросил с женщины сильным ударом в промежность. Тот завыл, откатившись в сторону, а Гедеон отточенным движением превратил крики женщины в булькающий хрип, а потом, боковым зрением заметив под низким столом съежившуюся человеческую фигурку, хотел ударить чуть ниже обезумевших от непостижимости происходящего детских глаз, но меч задел за ножку стола, и он промахнулся. Ребенок пытался кричать, но крика под тяжелым взглядом Гедеона не получалось. Гедеон занес руку для решающего удара, но ребенок выпрыгнул из-под стола, какой-то необъяснимой звериной ловкостью уклонившись от смертельного удара, и проскочил за спину на минуту замешкавшегося Гедеона. Гедеон быстро и слегка даже театрально в присутствии зрителей развернулся, рассчитывая одним рывком настичь беглеца, но один из воинов, раскаиваясь за прежнее нарушение приказа, опередил командира, насадив ребенка на свой меч и подняв над полом. "Девочка", - автоматически подумал Гедеон, бросив взгляд между судорожно дергающимися ножками…

Что было потом, Гедеон плохо помнил. Он превратился в автомат, несущий смерть всем идолопоклонникам, раз так рассудил Бог Израилев. Гедеон устал наносить удары, а количество жителей в городе казалось безмерно велико. Опершись на стену, он иногда смотрел, как следом за ними идет следующая волна израильских воинов, входящих в подготовленные первой волной атакующих дома, чтобы собрать там вещи для сокровищницы Господней. Следом за второй волной шла третья, состоящая из самых молодых и менее опытных воинов. Они аккуратно складывали трупы в кучи и поджигали дома. Иногда им приходилось добивать чудом оставшихся в живых или убивать наиболее хитрых, которым на время удалось спрятаться и которых пламя неумолимо бросало на мечи нападающих.

Лишь однажды Гедеон показал слабость, когда запах горелой человеческой плоти окружил его со всех сторон. Он спрятался от чужих глаз за стену одного из домов, и его вырвало. Сразу стало легче, и он смог посмотреть в чьи-то навсегда открытые небу глаза, в которых застыл животный страх, залитый желчью его временной слабости.

К вечеру все было кончено: сопротивление подавлено, население перебито, имущество собрано, дома преданы огню. Воинам был дан приказ отдыхать после совершенных славных дел, а также предупреждение не удалять от лагеря, даже по нужде не ходить в одиночку, поскольку от разведчиков поступили сведения, что небольшой группе вооруженных защитников города все-таки удалось вырваться из кольца окружения, и возможны случаи попыток нападения на израильтян.

Почему Гедеон нарушил этот приказ, почему один смотрел издалека на развалины города, он сам объяснить не мог.

Часовой хотел его удержать, но, узнав командира, привычно подчинился. Гедеон отходил от города по пыльному бездорожью, припадая на правую ногу, видимо раненую в только что закончившемся бою. Он попытался определить, куда пришелся вражеский удар, но не смог различить в спекшейся мешанине собственную кровь. Когда Гедеон наконец остановился и обернулся, то увидел город, истекающий сполохами дымных пожарищ. Он стоял и пытался думать о вещах, не связанных с событиями прошедшего дня.

Гедеон не сразу услышал шаги приблизившегося к нему сзади человека. Обернувшись, он увидел израненного аморрейского воина и занесенный над собой меч, инстинктивно попытался прикрыться рукой. Меч отсек два пальца на руке и скользнул по груди.

Аморрейский воин вновь и вновь вонзал свой меч в неподвижное тело врага - за поруганную жену, за убитых детей, за разграбленный и сожженный дом, за униженный родной город. Собрав силы, он попытался отсечь голову врага, так и не осознав до конца, что его противник даже не пытался сопротивляться. То ли потому, что меч был скользкий от крови, то ли рана в боку вымотала его силы, но удар получился слабым, меч ушел в сторону и рассек губы пришельца, застывшие в первой в этот день и последней в его жизни улыбке.



Письмо


Маттафии казалось: он с самого начала почувствовал, что добром это не кончится. В тот памятный вечер они с великим царем прогуливались по кровле царского дома и вели неторопливую беседу. Сейчас он уже не мог вспомнить, о чем конкретно они говорили; скорее всего, вспоминали свои прошлые подвиги. Маттафия, как прежде его отец, служил великому царю давно и преданно, служил не как раб, а как друг. Он был рядом, когда царь еще не был царем, и его жизни каждую минуту угрожала опасность.

Отец Маттафии учил будущего царя пастушьему делу, наставляя и помогая, а когда однажды, вернувшись вместе с ним с пастбища, увидел великого пророка и был свидетелем того, как тот помазал его молодого питомца на царство при живом царе, то не ужаснулся грядущим невзгодам, а принял волю Божию как смысл своей жизни. Предание гласит, что именно он помогал выбирать камни для пращи, когда в руках его воспитанника оказалась судьба царства. Маттафия с детских лет был рядом с отцом, а значит и с тем, кому волей Господа Бога Израилева суждено было стать царем своего народа; вместе с отцом принимал участие в сложных  и кровавых событиях, отражавших запутанные отношения любви-ненависти прежнего и будущего великих царей, дочери прежнего - любящей жены будущего царя, сына прежнего - истинного друга будущего царя. Отец погиб, не дождавшись исполнения воли Божией, но его сын Маттафия стал свидетелем торжественного восхождения на престол нового царя, великого царя Давида.

Нельзя сказать, что с гибелью старого и приходом нового властителя земля Израиля и Иуды обрела долгожданный покой. По-прежнему враги испытывали силы царства, но тридцатилетний государь снискал любовь народа и армии, и под его началом царство одерживало одну победу за другой, хотя и немалой ценой.

В тот памятный день, когда они с царем Давидом беседовали на кровле дворца, на границах Израиля и Иудеи продолжалась война, но войсками командовал не сам правитель, а его опытный военноначальник Иоав.

Царь был хорошем настроении, много шутил и даже позволял Маттафии шутить в ответ. После очередного удачного замечания Маттафии царь Давид добродушно рассмеялся, но неожиданно осекся.

- Нет, Маттафия, не оборачивайся и не смотри в ту сторону. Глаза простого смертного недостойны видеть такое: красота ее обнаженного тела как откровение, доступное только царям.

- Если я не посмотрю на нее, то как узнаю, кого должен привести сегодня ночью к великому царю?

Царь заговорщицки улыбнулся и рукой, прежде равно уверенно державшей боевой меч и хрупкую псалтырь, а теперь усеянной как искрами в отблесках свечей бесчисленными драгоценными кольцами, указал на объект своего восхищения. С кровли дворца было прекрасно видно, как во дворе одного из близлежащих домов купалась молодая женщина; она не догадывалась, что за ней наблюдают, и оттого естественность ее движений, ласкающих собственное тело, была еще более соблазнительной.

- Великий царь, это - дом Урии Хеттеянина. Его молодая жена осталась одна, потому что муж храбро сражается в войсках Иоава.

Маттафия говорил и отчетливо осознавал, что великий царь околдован открывшейся ему женской красотой, и до его сознания не доходят слова друга.

- Приведи ее ко мне.

Маттафия неоднократно с блеском выполнял подобные поручения, но в то мгновение вместо предощущения обычной радости юношеского озорства у него непривычно горько защемило сердце.

- Государь, она - жена вашего храброго воина.

- Я слышал… Приведи ее ко мне, и можешь быть свободен.

Маттафия не посмел больше возражать. Его друг и властелин очень изменился после восшествия на престол: он позабыл простоту прежних дней, окружив себя роскошью. Число его жен и наложниц росло день ото дня, как и число прижитых с ними детей. Любая еврейская семья считала честью, если великий царь обращался к ней в поисках новой супруги, и представляли на его выбор самых красивых юных девушек, понимая, что могут стать в будущем родственниками нового царя, но забывая при этом, что с каждым таким выбором подобная возможность становилась все более эфемерной.

Маттафия выполнил все, как было сказано, хотя его минутное колебание не прошло незамеченным, и последующие недели он редко видел царя. В своей собачьей преданности он ни на минуту не осмелился осудить своего господина, и потому был безмерно рад, когда его вновь вызвали во дворец для личной беседы.

Царь говорил непривычно сухо и сдержанно, но от отточенного долгими совместными беседами внимания Маттафии не ускользнула скрытая за требовательным взглядом властелина тревога.. Он поручил своему провинившемуся другу отправиться к войскам, вызвать Урию Хеттеянина в Иерусалим, а самому остаться на время с Иоавом и узнать, как обстоят дела, особенно - как воюет Урия.

Маттафия старательно выполнил все, что ему было приказано, надеясь тем вновь обрести доверие своего своенравного повелителя и друга, и не медля вернулся в столицу. Царь Давид сразу допустил его к себе и внимательно выслушал. Когда Маттафия рассказал, как храбро воюет Урия Хеттеянин, царь помрачнел и прервал друга.

- Удивляюсь я твоей беспечности… По имеющимся доносам, в истинности которых я не сомневаюсь, Урия Хеттеянин, подкупленный врагами-иноплеменниками, готовит против меня заговор с целью убийства.

Маттафия хотел возразить, но его язык отказывался подчиняться. Он был уверен в абсолютной преданности Урии, но сказать сейчас об этом значило возразить великому царю, на что Маттафия не мог осмелиться, а потому молчал.

Царь Давид смерил его взглядом, безошибочно почувствовав развернувшуюся в душе друга внутреннюю борьбу, оценил ее исход и продолжал.

- Наша беда в том, что мы слишком доверчивы к инородцам. Скажи, к какому колену Израилеву принадлежит Урия? Молчишь… Тебе не кажется подозрительным то, как старательно он хочет убедить нас в своей храбрости и преданности? Впрочем, ты не все еще знаешь… Предположим, ты женат на прекрасной женщине, но твой господин отправил тебя на войну. Бог был милостив к тебе, ты не погиб в схватке, и вот господин вызывает тебя к себе и расспрашивает, как идет сражение, высказывает свое полное удовлетворение и отпускает на одну ночь. Куда бы ты пошел? Не отвечай, знаю: к молодой жене, ибо впереди опять бои, где каждое мгновение может стать последним. А что делает он? Вместо того чтобы идти на супружеское ложе к молодой жене, которая ждет его, он отправляется спать с моими слугами, а наутро уверяет меня, что не может спать с женой своей, пока его командир ведет войну. Странно? Несомненно… Тогда я оставляю его еще на один день в Иерусалиме, угощаю вином и явствами, о которых он позабыл в походах. И куда он идет после этого спать? Опять к моим слугам… Что скажешь?

Маттафия молчал.

- Молчишь? Так я тебе скажу: он знает, что его жена имеет во чреве от меня,  и таким образом хочет выразить к ней презрение. Ему не понять обычаев нашего народа. Он затаил на меня злобу, хотя и не смеет пока ее открыто проявить. Как он обо всем узнал, когда еще ни мгновения в доме своем не был? Кто ему рассказал о нашей с Вирсавией любви? Ты?

- Помилуй, господин, - крикнул Маттафия, бросаясь в неподдельном ужасе на колени перед грозным царем.

- Верю, друг… Так как же он узнал?

- Благословенный царь, твои жены и наложницы - растревоженный улей. Волхвы предсказали им, что твой подлинный наследник, продолжатель великого дела, еще не родился, вот они и следят за всем, что происходит на твоем ложе…

- Возможно, ты и прав, что, впрочем, не меняет дела. Вопрос с Урией требует решения. Садись и пиши.

Маттафия послушно написал то, что продиктовал ему царь, и тот скрепил письмо своей печатью.

- А теперь иди и передай это письмо Урии Хеттеянину, пусть отвезет своему командиру.

- Господин, лучше пошли меня самого в самое жаркое сражение…

- Ты отказываешься выполнить волю своего повелителя? Одумайся, Маттафия. Твой отец был моим наставником, когда я был еще неопытным юношей и пас овец; он до самой своей смерти был рядом со мной, будучи готовым выполнить любое мое распоряжение. Когда я выбрал себе четыре гладких камня из ручья, твой отец протянул мне еще один. Кто знает, может, именно этот камень поразил тогда великана. Ты сам был мне преданным другом, а таких вещей я никогда не забываю…

Маттафия опустился на колени перед царем, покорно протянув руку к письму.

- Теперь я вижу перед собой прежнего друга… Подумай, может ли помазанник Божий совершить что-то вне Божией воли? Господь Бог Израилев столь всеблаг, что может обратить промахи или грехи Своего помазанника в будущее добро. Вирсавия родит мне сына, который прославит себя, меня, нашу землю и Бога нашего народа. Я в этом совершенно уверен… Я знаю, что тебя гложет и о чем ты не решаешься меня спросить… Нет, ты не можешь оказаться на месте Урии Хеттеянина. Даже если бы у тебя была самая прекрасная на свете жена, я не возжелал бы ее, потому что выше всего на свете ценю преданность друга… если я в этой преданности уверен. Теперь иди… Будь спокоен и верь своему господину.

Маттафия взял письмо и вышел из зала. Когда обитая золотом тяжелая дверь закрылась за ним, он прислонился к ближайшей колонне, чтобы не упасть. Ему захотелось, подобно Самсону, обхватить колонну руками, сжать с такой силой, чтобы она задрожала, треснула, сложилась в нестройную груду обломков, потянув за собой остальные колонны, укрыться величественной кровлей дворца, чтобы не видеть, как рушится окружающий его мир.


* * *

Урия Хеттеянин соскочил с лошади, развел под деревом костер и наскоро перекусил. До стана Иоава оставалась часа два пути. Жизни Урии оставалось немногим больше, это он прекрасно понимал. Можно бросить письмо царя в огонь, но это лишь ненадолго продлит агонию. В письме содержится его смертный приговор, в этом Урия был абсолютно уверен. Там может быть прямое приказание Иоаву официально, но без лишней суеты казнить Урию за вымышленную провинность перед властелином; может быть негласное распоряжение послать за ним в первый же бой человека, который прикончит его ударом в спину; также может быть приказ торжественно отправить Урию на самый опасный участок сражения, откуда он вряд ли вернется живым. Остается только гадать, какой способ расправы над ним выберет царь. Учитывая врожденный ум правителя, скорее всего третий, для уверенности подстраховав его вторым.

Можно бросить все, затеряться в этой взбаламученной постоянными войнами стране. Пожалуй, это будет нетрудно. Забыть свое имя, происхождение, профессию, поселиться где-нибудь в глуши, возможно, завести даже новую семью и вдалеке от распутного и лживого царского двора отдаться нехитрым радостям жизни.

Радоваться? Урия грустно улыбнулся и потрепал холку своего верного коня. Человек может все на свете пережить, так уж он создан. Кроме предательства любимой… Если он хочет остаться человеком.



Чужой ребенок


Авихаиль проснулась от легкого шума: кто-то осторожно стучал в дверь. Взглянув первым делом на ребенка и убедившись, что он спокойно спит, она подошла к двери и прислушалась. Человек стоял у двери, нетерпеливо, но осторожно переступая с ноги на ногу. Похоже, мужчина. Авихаиль была в доме одна, без мужа, и в ее планы совершенно не входило открывать дверь ночному незнакомцу. Она уже собралась пойти вновь лечь на кровать и попытаться уснуть, когда услышала за дверью тихий голос:

- Это я, Авихаиль, открой…

Немного помедлив, Авихаиль открыла дверь, и в нее протиснулся молодой мужчина, запахнутый в темный плащ.

Авихаиль закрыла дверь и повернулась к мужчине, который выжидающе смотрел на нее.

- Здравствуй, Авихаиль.

- Здравствуй, брат.

- Муж дома?

- Нет, он уехал на месяц по делам. Дома мы с сыном… Проходи… Только тихо, ребенка не разбуди.

Комната была бедно обставлена. Авихаиль и ее ночной гость, сев за старый, немного покосившийся стол, расположенный вдалеке от спящего ребенка, долго молчали. Первой заговорила Авихаиль.

- Как здоровье отца и матери? Как братья и сестры?

- Слава Богу, все здоровы.

- Они, конечно, не знают, что ты здесь…

Ночной гость опустил глаза и промолчал.

- Полно тебе… После того, как отец проклял меня, лишь ты иногда приходишь сюда…

Авихаиль воспитывалась в семье богатых и уважаемых еврейских переселенцев, где было много детей. Она была младшей в семье, и потому неизбежно должна была стать в ней всеобщей любимицей. Старшие сестры по очереди носили ее на руках, а старшие братья не давали никому в обиду. Старшие братья… Авихаиль прежде мало уделяла внимания тому из старших братьев, который сидел сейчас перед ней: если он чем выделялся на ярком фоне своих одаренных братьев и сестер, так это не своим умением ладить с окружающими, не природной сметкой или приобретенными профессиональными навыками, не физической красотой или силой, а своей молчаливостью, которую многие принимали даже за угрюмость. Она, как и все прочие, беззлобно посмеивалась над его медлительностью, ставшей притчей в их большой семье, а брат смотрел на нее своими печальными глазами, как большая собака, которую обижают хозяева, но она все равно остается преданной им.

Все евреи Вавилонской диаспоры свято верили, что наступит то время, когда они вернутся в родную Иудею и восстановят разрушенный храм, верили даже тогда, когда всем казалось, что для этой надежды больше нет оснований. Еврейским юношам и девушкам было запрещено вступать в браки с местными идолопоклонниками, ибо тогда им пришлось бы навсегда остаться в чужой земле. Замкнутая жизнь еврейской общины, строгие правила в семье позволяли людям сохранить свою веру и традиции в безумной обстановке новой столицы мира, где было все, и все было на продажу.

Когда Авихаиль с первого взгляда влюбилась в молодого парня с огромными карими глазами и обезоруживающей белозубой улыбкой, который мог говорить о своей любви так, как никто из людей, она, любимица всей семьи, считала, что для нее будет сделано исключение. Она пришла со своей просьбой к отцу и впервые в жизни увидела, как его лицо исказилось от ярости, а голос сорвался на пронзительный крик. Авихаиль не стала молить его, даже когда он приказал запереть ее дома. Она знала, что гнев отца пройдет, и она сделает так, как хочет. Авихаиль убежала к своему возлюбленному, как только смогла, провела с ним удивительную ночь, о которой никогда не расскажет никому, даже любимой сестре, потому что рассказать об этом просто невозможно, а потом на утро, еще до конца не придя в себя от случившейся с ней чудесной метаморфозы, пришла в родной дом, в который ее просто-напросто не впустили. Она не могла поверить в случившееся, пока не услышала, наконец, проклятие из уст собственного отца перед тем, как двери закрылись перед ней навсегда.

И тогда Авихаиль поняла, что она - не гордая красавица народа Божьего, как ей всегда казалось, а обычная маленькая девчонка, которая не может жить без родительской любви, как бы она себя не убеждала в противоположном, и от того ей было еще обиднее. Она ушла, поклявшись никогда более не переступать порог родительского дома. Она ушла, втайне надеясь, что через день, через два, в крайнем случае, через неделю, отец придет в себя и пошлет за ней, но прошли месяцы, а гонец из дома так и не появился. Но самым обидным было не это… Авихаиль думала, что даже если отец будет по-прежнему зол на нее, ее любимые братья и сестры не смогут без нее жить, а потому будут тайком приходить к своей обожаемой малышке. Увы, никто не появлялся, за исключением ее неуклюжего брата, который изредка тайно приходил к ней и молчал, поскольку всегда был сдержан на слова.

Но и на этом разочарования не кончились: оказалось, что красота возлюбленного очаровывает не только ее, что удивительные слова предназначаются не исключительно ей. Прежде своевольная Авихаиль, несмотря на все свои усилия, не смогла стать его женой и была вынуждена смириться с положением покорной и терпеливой наложницы. Ее муж (ибо так она его называла не только в присутствии посторонних, но и наедине с самой собой) стал подолгу пропадать из дома, возвращался пьяным и укорял за то, что приходится содержать ее. Иногда даже бил, но, к счастью, не гнал совсем от себя прочь. В положенные сроки Авихаиль родила ему сына, ставшего с тех пор единственной ее радостью в жизни…

- Авихаиль, я не случайно пришел сегодня ночью. Наши люди при дворе сообщили, что великий царь со дня на день объявит всем о своем решении прекратить Вавилонское пленение. Наша семья будет включена в первую партию возвращающихся на родину.

- Какое отношение это имеет ко мне?

- Отец очень по тебе тоскует, но сам никогда не сделает первого шага к примирению. Его должна сделать ты: брось своего мужа и прижитого от него ребенка, пади к ногам отца и моли о прощении. Важно чтобы это произошло до того, как великий царь объявит всем о своем решении…

- Чтобы не выглядеть в глазах общины расчетливой особой. Чтобы выглядеть просто бессердечной… Как я смогу оставить мужа и ребенка?

- Мужа оставлять тебе не придется, поскольку он сам намерен расстаться с тобой… Извини, я все знаю. Но, к счастью, далеко не все так хорошо осведомлены, как я… Остается придумать только, как быть с ребенком.

- Вижу, у тебя уже есть решение.

- Да, есть. Таких как ты, к сожалению для общины и к счастью для тебя, если не много в городе, то достаточно. Сейчас важно, кто первой отречется от заблуждений и вернется в общину.

- Ты хочешь, чтобы я была первой?

- Увы, ты уже не сможешь быть первой. Помнишь Мааху? Она была немного старше тебя, и, также как ты, сбежала со своим мужчиной. Так вот, вчера она вернулась, оставив мужа и принеся маленького ребенка с собой. При всех она раскаялась в своем проступке, целовала ноги отца, просила дать ей разрешения вернуться, а когда тот в праведном гневе взглянул на ее ребенка, она, не колеблясь ни минуты, распеленала младенца, схватила за ноги, разбила его голову о каменную стену и бросила  плод своего греха на кучу мусора. Отец, изумленный подобной решимостью, простил блудную дочь, а вся община была так потрясена случившимся, что о ее мужестве слагают торжественный псалом.

Авихаиль смотрела на брата глазами, полными ужаса, а тот продолжал.

- Я размышлял о судьбе Маахи и видел трезвый расчет: вернуться в общину с чужим ребенком она не могла; оставалась еще возможность продать младенца, понимая при этом, что он будет принесен в жертву языческим богам, если с ним не сделают нечто худшее. Из двух зол она выбрала меньшее… Знаю, тебе не по силам такой поступок. Но я нашел выход. Мы подбросим твоего ребенка в дом одной из евреек, которая подобно тебе… Я узнал пару таких мест. Твой сын останется жив, в нашем народе любят детей. Подумай, я не тороплю тебя. Я приду за тобой завтра ночью и помогу  выполнить задуманное.

Брат уже давно ушел, так же тихо, как появился, но Авихаиль даже не думала о сне. Она потратила столько сил, чтобы перестать надеяться вернуться в родную семью, она с таким трудом из зыбких мечтаний создала в душе островок твердости, но вот приходит брат и, из лучших побуждений, несколькими фразами мгновенно разбивает этот слабый сгусток уверенности в себе, который только и позволил ей выжить все эти месяцы. Значит, эта уверенность была не более чем самообманом. Она не стала самостоятельной женщиной, а по-прежнему осталась испуганным ребенком. Только у этого ребенка родился свой ребенок, который еще не научился пугаться, и ей теперь приходится это делать за двоих.

Авихаиль вспоминала свою чудесно беззаботную жизнь, которой лишилась из-за собственного непослушания. Завет почитания отца и матери передан людям самим Богом через пророка Моисея, а она посмела нарушить его. Нынешняя жизнь - Божие наказание ей за непокорность. Брат прав, отец обязательно простит ее, если она покается…

На улице утомительно стонал бродячий кот, вызывая свою подругу. Разве она сама не была похотливой кошкой, в лоне которой горел такой нестерпимо зудящий огонь, что она, чтобы притушить его, отдалась первому встречному. Нет, не наговаривай на себя, он не был первым встречным. Мы любили друг друга, и наша любовь была как праздник. Но никакой праздник не может длиться вечно. Он кончается, и люди опять вынуждены трудиться. Он, ее муж, просто не хотел трудиться, строя основание новой семьи, которую никакое внешнее потрясение не сможет разрушить, а ей одной это было не по силам.

Что станет с ней, если она не послушается совета брата? Решать надо именно сейчас, потому что если все ее родственники покинут город, она простится с ними уже навсегда.

Возможность первая и основная: Авихаиль останется одна с ребенком… Вероятно, брат тайно следил за ней, если знает, что ее бывший возлюбленный, ради которого она пожертвовала всем, в свою очередь не станет жертвовать ради нее ничем. Как и на какие средства она будет тогда жить? Надо найти смелость сказать то, что Авихаиль сама от себя скрывает: она сможет зарабатывать деньги лишь одним способом – продавая свое телом. Если бы совсем недавно Авихаиль посмели – не сказать, только намекнуть, что красавица-еврейка станет блудницей, она убила бы этого человека своим бесконечным презрением. Теперь ей не хватает презрения даже на отца ее ребенка, разве что на саму себя…

Как достойна презрения ее слабость, ее неспособность переступить через маленькое, сладко сопящее в своем углу существо! Ведь именно оно - единственное препятствие, которое не дает ей вернуться в потерянный рай родительского дома. Без этого ребенка Авихаиль будет прощена, брат прав. Конечно, после всего случившегося ей вряд ли удастся найти высокородного еврейского супруга, который станет отцом ее будущих детей, но не следует забывать, что она - из колена Иудина, из которого, по обетованию, произойдет Мессия. Если Авихаиль останется здесь, она навсегда лишит себя непостижимого счастья быть перечисленной в Писании среди предков будущего Спасителя Израиля. А детей у нее будет много! Как быстро и безболезненно она родила своего малыша… свое единственное препятствие к соучастию в высшей славе Израиля. Отец найдет ей достойного мужа, деньги всегда позволяют закрыть глаза на многие неудобные вещи. Для своих соплеменников она сейчас практически блудница (да и в своих глазах, увы…). Но ведь и среди блудниц были достойные женщины. Раав, например…

Брат правильно рассчитал: у нее никогда не хватит смелости повторить отчаянный поступок Маахи. Продать ребенка Авихаиль тоже не сможет… лучше уж сразу убить младенца. А вот подбросить его другой беспутной иудейке - это, пожалуй, хорошая мысль. Наш народ любит детей, никакая еврейская женщина не даст умереть чужому ребенку. Проблема, впрочем, остается: что станет с ее сыном, кем он вырастет? Она этого никогда не узнает. У нее будет еще много детей, много забот. Они, эти многие заботы, и позволят забыть о многом… О своем неудачном первом шаге в самостоятельной жизни, например. Впредь она всегда будет слушаться родителей.

В предчувствии грядущих добрых перемен нестерпимый трепет ожидания охватил все ее существо. Ей хотелось открыть дверь, выйти на улицу, распрямиться, наконец, от терзающих ее забот, вздохнуть полной грудью, прогнать надоевшего кота… Лишь бы не смотреть в угол, где спит ребенок.

Преодолев все ночные страхи, Авихаиль подошла к двери и распахнула ее…

У ее порога лежал маленький сверток, издававший кошачьи звуки. Авихаиль наклонилась и подобрала ребенка. Девочка. Ровесница ее сына. Похоже, иудейского происхождения. Имя матери можно будет узнать, спросив у брата, кто и в какую семью придет завтра каяться в непослушании, чтобы вместе с родными  вернуться в ставшую почти сказочной в рассказах стариков Иудею. Пройдут годы, и постепенно забудутся непростительные ошибки, совершенные этой женщиной в чужой стране. Она, эта решительная женщина, будет видеть, как возводится новый храм, на том же самом месте, где когда-то возвел его сам царь Соломон. Всю свою жизнь будет пытаться забыть, как для искупления ее грехов был принесен в жертву непорочный агнец, и эта жертва была принята Богом и общиной.

А она, Авихаиль, умрет в безбожной стране, иссушенная похотью чужих мужчин. Потому что она не сможет уподобиться праведному праотцу Аврааму и решиться принести в жертву рожденного ею невинного агнца…

Двух в равной степени невинных агнцев.



…И множество скота


Ночь скрывала контуры мира за пределами светового круга костра: поставленные роскошные палатки, отдыхающих верблюдов, богатые товары. Владельцы торгового каравана устроились ближе к костру, нежась в сполохах, изгоняющих надвигающуюся прохладу ночи; погонщики верблюдов сидели дальше, покорно ловя остатки дозволенного им тепла и света.

- Главное, чтобы человек раскаялся в своих грехах, - сказал один из торговцев, собравшихся у костра.

Глаза большинства богатых торговцев невольно обратились к одному из погонщиков, молчаливо сидящему среди своих уставших коллег, но он, погруженный в свои мысли, не обратил на это никакого внимания.

Заговорившего о покаянии торговца, чьих верблюдов погонял этот человек, еще в Иерусалиме предупреждали о том, чтобы он не связывался с молчаливым погонщиком, намекали на темное прошлое, включавшее как грязные денежные махинации, так и вероломное предательство ближних. Торговец был новым в городе человеком, и, видимо, оттого он не прислушался к наветам доброжелателей. Ему понравилось виртуозное умение погонщика обходиться с животными, быстрое и точное выполнение данных хозяином распоряжений. Торговец любил сдержанных людей и в душе всегда считал, что человеку, совершившему проступок, надо дать исправиться, а не преследовать его недоверием.

- Хочу вам рассказать историю человека, с которым встретился однажды, как с вами, на привале в пути. Сказанное им показалась мне удивительным, но он почувствовал мои сомнения и заверил, что все происходило в действительности. Он говорил так убедительно, что я ему поверил. Впрочем, судите сами…

Все приготовились внимать рассказчику: с делами на сегодняшний день было покончено, наступал час историй, и чем они были занимательнее, тем интереснее было их слушать.

- И было слово Господне к Ионе, сыну  Амафиину…


* * *

- Согласись, самые прекрасные бордели на свете - в Вавилоне. Вижу, ты сам это заметил, раз посещаешь блудниц только в этом великом городе. Неизгладимые воспоминания детства? Впрочем, не будь этого, я бы перестал считать тебя мужчиной: жены нет, женщинами не интересуешься… Чего ни попроси у этих блудниц, все выполнят, только правильную цену назначь. Уж насколько я опытный в таких делах, но и у меня иногда дух захватывает. Твоя сестра, конечно, женщина прекрасная, но уж слишком простая и скучная в некотором роде…

- Ее приданое тебе скучным не показалось. Посчитай, сколько раз ты брал деньги у моего отца и сколько раз возвращал.

- Что об этом сейчас говорить… Твой отец - мудрый человек, он понимает, что мои деньги - это деньги всей нашей семьи.

- Если бы он знал, на что ты их тратишь…

- Каждому необходимы мгновения отдыха... Кроме того, я всегда раскаиваюсь в своих проступках, и приношу Богу богатые жертвы.

- Вспомни слова пророка Исайи.

- Подожди, подожди. Это ты у нас знаток писаний, я - больше по торговой части. Кстати, есть у меня одно интересное предложение…

- Оставь его на следующий раз. Я устал, а завтра - Вавилон, тяжелый день.

- Ты прав… (мечтательно) Вавилон…


* * *

- Это опять ты… Странный человек, заказываешь себе лучших блудниц, платишь большие деньги, а не пользуешься их услугами… Впрочем, твое дело…

- Ты узнала, о чем я просил тебя прошлый раз?

- Пыталась узнать, но безрезультатно… Я же говорила тебе: женщина, становясь блудницей, обычно меняет свое имя и родословную. Я не нашла женщины с таким именем. А что касается ребенка… Среди нас многие имеют детей, хотя некоторые и скрывают это. Когда ты видел ее последний раз?

- Давно, лет десять назад.

- И все еще помнишь? Счастливая… Сбежавшая возлюбленная?

- Младшая сестра.

- Сестра? Почему же ты не помог ей прежде?

- Я хотел помочь, но не смог, не успел… Мы договорились о том, что она уедет со мной в Иерусалим, но когда я пришел за ней, дом был пуст - ни ее, ни ребенка.

- Это твой ребенок?

- Конечно, нет. В нашем народе запрещено входить к родной сестре.

- Странно… Впрочем, что взять с народа, живущего на самом краю ойкумены… Чем будешь заниматься этой ночью? Опять молиться за меня и свою сестру? Неужели твоему Богу не хватает других забот, кроме проделок вавилонских блудниц?

- Господь милостив.

- Поверь, у каждого милосердия есть свои границы, за которыми - только расплата.


* * *

- Как тебе мое предложение? Не правда ли, многообещающе?

- У нас нет столько денег.

- Вот чудак! Кто говорил, что потребуются большие деньги? Только в начале, чтобы убедить их в наших серьезных намерениях.

- А потом?

- Потом мы получим большой доход!

- Что станет с ними?

- Какое нам до этого дело?

- Но это же бесчестно…

- Может, ты научишь, как сделать большие деньги честным путем? До тебя это никому не удавалось.

- Я в этом не хочу принимать никакого участия.

- Кого ты пожалел? Язычников? Господь таких, как они, никогда за людей не считал. Вспомни, как он отдал их на уничтожение Иисусу Навину или царю Давиду… Да разве всех достойных воителей нашего народа перечтешь! Язычники - не люди. То есть люди, конечно, но только внешне. Яхве отдал нашему народу Землю Обетованную, выкорчевав всех язычников, как сорную траву. Да, наш народ тоже грешил, но был наказан Вавилонским пленением и принес должное покаяние, вытерпев множество мук и унижений. Я был там и все помню…

- Впервые слышу, чтобы твоя семья подвергалась гонениям в Вавилоне. Скорее наоборот, все твои родственники были всегда близки ко двору и моральными проблемами себя не мучили.

- Это все наветы врагов. Наша семья страдала в пленении, просто мы не кичились этим, как другие семьи. Теперь Господь снова с нами, и взывает о мести язычникам.

- Я не только не буду в этом участвовать, но и сделаю все, чтобы не допустить задуманного тобой зла. В Иерусалиме я открою всем правду…

- Ну, что ты так разволновался. Забудь! Я просто немного размечтался, только и всего… Я всегда удивлялся, как ты научился так ловко управляться с верблюдами?


* * *

Рассказчик немного помолчал, оценивая впечатление, которое произвела его история на слушателей. Некоторые торговцы переговаривались между собой, изумленно качая головами, другие сидели молча.

- Что это была за большая рыба?

- Как он мог выжить в ее чреве три дня и выйти живым?

- Господь всемогущ, он может все. Раз он мог создать столь большую рыбу, то мог сделать и так, что человек вышел живым из ее чрева спустя три дня. Хотя бы в назидание другим.

Рассказчик обвел глазами слушателей и продолжал:

- Но самым удивительным в рассказе того человека было другое… И молился он Господу и сказал: о, Господи, не это ли говорил я…


* * *

- Зачем ты пришла, сестра?

- Что ты завтра скажешь старейшинам?

- Скажу, что есть: муж твой - низкий человек.

- Не говори так, брат, молю. Мой муж был обманут. Он - прекрасный человек, верный муж. Он - отец моих детей, твоих племянников и племянниц. Если ты завтра будешь жесток к нему, ты опорочишь не только его, но и всю нашу семью. Подумай об этом.

- Я буду говорить только правду.

- Кому нужна твоя правда? Кого ты будешь защищать? Безбожников, язычников? Вспомни, сколько зла они сделали нашему народу, нашей семье. Вспомни нашу обесчещенную сестру, которую мы все так любили.

- И которую постарались быстрее забыть?

- Забыть? Нашу несчастную сестру никто никогда не забывал. Сколько лет жизни унесли горькие слезы нашего отца? Разве случившееся с ее любимой дочерью не свело нашу добрую мать в могилу? Сколько печалей изведали мы, ее братья и сестры? Если бы не эта варварская страна, не ее распутные обычаи, наша младшая сестра по-прежнему была бы с нами…


* * *

- Как это ужасно! Я до сих пор не могу поверить! Неужели все это правда?

- Так сказал твой муж.

- Теперь всем известны твои отвратительные деяния: ты спаивал его, заключал за его спиной эти бесчестные сделки, а потом проводил ночи с блудницами.

- Так сказал твой муж.

- Этот благородный человек хотел взять всю вину на себя, но я настояла, чтобы он сказал правду. Ты мне более не брат! Никогда не смей переступать порог моего дома. Думаю, все твои братья и сестры поступят так же. Не знаю, кто впредь вообще захочет иметь с тобой дело…Чудовище! А я только вчера на коленях просила тебя за мужа. Как ты посмеялся надо мной, над всеми нами.

- …

- У меня лишь одна просьба к тебе: если у тебя есть хоть остатки совести, не ходи к отцу. Он не переживет этого бесчестья.



* * *

- Как, как вы сказали?

От неожиданности все слушавшие рассказчика вздрогнули. Слова хрипло произнес молчаливый погонщик, чьего голоса никто из торговцев и погонщиков не слышал с самого начала пути. Если рассказчик и был удивлен, то не выдал этого, а спокойным голосом, словно его странный помощник уже не первый раз заговаривал с ним, повторил:

- Тогда сказал Господь: ты сожалеешь о растении, над которым не трудился и которого не растил, которое в одну ночь выросло и в одну же ночь и пропало. Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати тысяч человек, не умеющих отличить правой руки от левой, и множество скота?

Молчаливый погонщик попытался еще что-то сказать, но из его горла вырвались незнакомые звуки, словно человеческих слов, которыми он пренебрегал столько лет, ему уже не хватило.



Звездный камень


Озия давно привык, что все подшучивают над ним, почти как над деревенским дурачком, хотя лицо его всегда осмысленно, одевается он в меру аккуратно (по крайней мере, аккуратнее многих), не теряет сознание, не трясется в конвульсиях, выкрикивая непонятные злобные и гадкие слова, не испражняется с дикой ухмылкой у всех на виду. Просто он часто молчит и не всегда может сразу выразить сложные мысли. Сначала он очень обижался на обращенные к нему шутки, поскольку всегда осознавал как мало на свете добрых шуток, и, конечно же, все шутки, обращенные к любому человеку, кроме себя самого, бесконечно злы, ибо предполагают, что говорящий умнее, добрее, лучше того, к кому эта шутка обращена, хотя на самом деле все всегда наоборот, но никто этого признать не хочет.

Озия несколько лет назад женился на замечательной девушке, которая никогда над ним не подшучивала. Сначала все было хорошо: они любили друг друга, и у них родилось двое детей. Озия перепробовал много работ, чтобы содержать семью, но на каждой из них подолгу не задерживался, пока, наконец, не стал пастухом. Эта работа была ему по душе, потому что животные, в отличие от людей, не умеют зло подшучивать друг над другом, не любят неожиданностей и ко всему относятся серьезно. С другими пастухами ему приходилось общаться редко, и в эти недолгие часы он мог молча перетерпеть обращенные к нему шутки.

Но работа пастуха имела и свою отрицательную сторону: он подолгу бывал вне дома, и его жене приходилось часто общаться с другими людьми. Вероятно, они так часто подшучивали друг над другом, что научили этому и его жену. Однажды, когда Озия вернулся с пастбищ и сел есть приготовленную женой пищу, она не сдержалась и подшутила над ним. Он так удивился, что не только ничего не ответил, но даже ничего и не понял. Жене, похоже, сначала стало стыдно; Озия, чтобы она не испытывала неудобства, попытался улыбнуться и даже рассмеяться, но получилось еще хуже. Жена убежала в слезах и целый день с ним не разговаривала. Он не понимал, в чем был неправ, но с того случая жена всегда подшучивала над ним, каждый раз все более и более зло, и ему иногда казалось, что она вместе со своими подругами специально придумывают новые колкости к его приходу. Озия стал реже бывать дома, потому что он по-прежнему любил свою жену, и ему было больно видеть ее искаженное насмешкой лицо.

Этой ночью он не сдержался и показал сидевшим с ним пастухам странную звезду, которая уже не первый день перемещалась по небу и, наконец, остановилась прямо над ними. Конечно, никто ему не поверил, хотя не составляло труда заметить, сколь необычна эта звезда. Пастухи, по своему обыкновению, засмеялись над ним, и один из них сказал, что звезда пришла, чтобы отобрать у Озии камень, который он всегда таскал с собой, но никому не хотел показывать. Раздался новый взрыв хохота. Озия, сколько не пытался, не мог понять, почему взрослым людям так нравятся подобные бессмыслицы.

Действительно, у Озии был камень, который он нашел в день, когда впервые устроился на привал со своим стадом. Камень был, несомненно, волшебный, но объяснить этого Озия никому не смог, да никто и слушать не хотел. Он, этот камень, был всегда теплый и переливался всеми цветами на восходе солнца. Озия носил его на груди и никогда с ним не расставался.

Когда на привале ночью пастухи начинали подшучивать над ним, Озия замолкал, делал вид, что уснул, и шутники быстро теряли к нему интерес. Иногда он действительно засыпал, как, например, этой ночью.

Проснувшись, он понял, что остался один. То есть, стадо, конечно, было с ним, и не только его стадо, но и стада других пастухов, но самих пастухов нигде не было видно. Озия сразу предположил, что это - какая-нибудь новая гадкая шутка. Скажут, что не заметили, что он уснул, когда поручали ему присмотреть за своими стадами, а сами направились повеселиться к знакомым девушкам. Случись что, все на него свалят. Еще работу потеряет…

Озия испуганно вскочил, осмотрел мирно жующих траву или дремлющих животных, убедившись, что все было в порядке, облегченно вздохнул и вновь сел на землю.

Ночь была удивительно тиха, и Озия был рад, что никого из людей нет рядом, некому громко перебрасываться никчемными словами.  Он долго всматривался в темную дань, прикидывая, сколько еще остается до восхода солнца. Ему казалось, что что-то изменилось за то время, пока он спал, изменилось к лучшему, потому что никогда еще не был так сладостен разлитый в окружающем его воздухе покой, и Озия на мгновение загрустил о том, что никому не сможет передать словами то, что он сейчас ощущает.

И, как всегда в таких случаях, он обратился к самому надежному средству: вытащил завернутый в старую тряпицу удивительный камень, хотя понимал, что солнце еще не восходит, и он не увидит своего волшебства, успокаивающего волнения души. Но случилось неожиданное: камень заискрился, засверкал всеми цветами радуги, словно не луна, а солнце было на небе. Впервые в жизни Озия не стал раздумывать над причиной случившегося, потому что был абсолютно уверен, что совершить такое по силам только той удивительной звезде, которая несколько дней двигалась по небосклону, а теперь застыла прямо над его головой.

Он долго любовался камнем перед тем, как вновь завернуть его в старую тряпицу. У Озии было радостно на душе. Он знал, что покажет свой камень жене, когда вернется домой, и она впервые за многие месяцы над ним не рассмеется.



Апокалипсис


Андрей Петрович был, в сущности, безвольным человеком. Воспитанный бабушкой в отсутствии вечно занятых родителей, он был непростительно мягок для реальной жизни. С возрастом юношеский инфантилизм перешел в скрытую стадию, лишая Андрея Петровича способности принятия решений и взятия на себя последствий такого принятия. Задумываясь о будущем, он каждый раз с ужасом задавался вопросом, как же он будет жить дальше, но время шло, и он жил, хотя, возможно, не всегда так, как ему хотелось.

Он был когда-то блестящим студентом, на которого с восторгом смотрели преподаватели, и, естественно, окончил университет с отличием. Перед молодым перспективным биологом открывались все пути… А чем кончилось? Работает директором местного зоопарка. Зарплата смехотворная. Чтобы как-то сводить концы с концами, его семья живет прямо в зоопарке, в небольшой сторожке, а квартиру сдает посторонним и не всегда ответственным людям.

Андрей Петрович  поздно женился, и теперь у него растет дочка, которая единственная из всей семьи с восторгом относится к месту их жительства, мечтает, подобно отцу, стать биологом и жить среди животных, с удовольствием возится со зверьем. Последнее ее увлечение - маленький пятнистый олененок, Спотти, родившийся в неволе. Разве что не спит с ним…

Жена… Она по-прежнему любит Андрея Петровича и молчит, не осуждает за то, что не сумел найти достойное место в жизни. Те, кто учились хуже его, теперь работают по грантам кто в Шотландии, кто в Швейцарии, кто еще в каком беспечном месте. Некоторые оставили биологию за ненадобностью, ушли в большой бизнес. Как, например, Змей…

Когда год назад Змей в сопровождении двух мордастых телохранителей появился в зоопарке, Андрей Петрович не сразу узнал в пришедшем холеном барине вечного задолжника Мишку Змеева, который неизменно списывал у него. Мишка тоже был удивлен встречей.

- Так это, действительно, ты, Эндрю? Вижу - фамилия твоя, а глазам не верю… Думал, ты уже в Штатах замутил тему для Нобелевской.

- Здравствуй, Змей.

- Знаешь, я предпочитаю, чтобы меня так не называли… Меня зовут Михаил Викторович.

- Дурные воспоминания об университете?

- При чем тут университет… Был у меня, как у всех предпринимателей, неприятный период, о котором лучше не вспоминать. Тогда меня тоже Змеем звали. Теперь я - законопослушный бизнесмен, аккуратный налогоплательщик, то есть содержатель паркинсоновских стариков и смурных организаций, вроде той, где ты мазу держишь. У меня крутая фирма, многомиллионные обороты, в "зеленых", конечно. Жить стало легче, жить стало веселее, вот и решил прежнюю специальность вспомнить. Буду теперь твоим спонсором.

Деньги Михаил Викторович давал исправно, и Андрею Петровичу удалось улучшить многое в зоопарке, включая и собственную заработную плату. Время от времени Змеев снисходил до того, что сам появлялся в спонсируемом заведении. Однажды Андрей Петрович осмелился спросить, не может ли Михаил Викторович помочь ему с трудоустройством. Змеев понимающе кивнул.

- Надоело дерьмо за зверьем собирать? В большой бизнес захотел? Для большого бизнеса нужны большие деньги.

Андрей Петрович уподобился детскому надувному шарику, ощутившему явную недостаточность находящегося внутри него воздуха.

- Ну, ты даешь… Я же не сказал "нет". В любом случае, надо учиться держать удары, если хочешь заниматься бизнесом. В бизнесе нет друзей и врагов, а есть только надежные/ненадежные партнеры и конкуренты. Мы не можем себе позволить жить эмоциями, мы живем трезвым расчетом, оттого и приходится восстанавливать свои израсходованные физические ресурсы на самых крутых курортах.

- Знаешь, сколько ударов я уже выдержал?

- Это хорошо, такая сноровка всегда пригодится. Думаешь, у меня проколов не было? Вот, выстоял же… Да еще как выстоял. Знаю, ты - парень с головой, такие в нашем деле нужны. В общем, подумаю, чем смогу тебе помочь.

Через неделю Змеев пригласил Андрея Петровича на охоту, пообещав познакомить с нужным человеком. Кто из собравшихся был нужным человеком, Андрей Петрович так и не понял. Все одинаково интенсивно матерились, пили и рассказывали скрабезности. Многого Андрей Петрович вообще не помнил, потому что вместе со всеми упился, но Михаил Викторович убедил его позднее, что он произвел на всех хорошее впечатление.

- Кстати, нужный нам (не мне, конечно, а тебе) человек будет на пятилетнем юбилее моей фирмы,  - сообщил Змей Андрею Петровичу.

- Хочешь сказать, что ты меня на этот праздник тоже пригласишь?

- В том-то и вся фишка, Эндрю! Наш юбилейный вечер мы проведем в твоем зоопарке!

Андрей Петрович недолго отказывался: сейчас деньги могут все устроить, а именно их Змеев обещал не жалеть. Конечно, для зверей мероприятие будет излишне шумным, но они уже всякого насмотрелись за свою жизнь в клетках.

- Сам знаешь, Эндрю, я в долгу не останусь. Если юбилей пройдет, как задумано, я перечислю на твой счет сумму, которая с лихвой покроет затраты на весь процесс получения твоей дочкой достойного образования. Сейчас за все надо платить, бесплатный сыр сам знаешь, где бывает… Поступит на бюджетное отделение какого-нибудь затрапезного института, так из нее фрайера-преподаватели взятками не меньшую сумму вытрясут. Я тебе вот что посоветую: ты эти деньги на депозит положи, проценты набегут - вот и папе машина, чтобы дочку в вуз как человека возить.

Исходя из тягостного опыта прожитых лет, Андрей Петрович знал, что за всем этим последует необходимость определенной услуги с его стороны, и не ошибся… Конечно, он мог не соглашаться, но Змей сразу ясно дал понять, что можно выбрать только все или ничего. Причем Андрею Петровичу даже голову ломать не придется, ребята Змея уже все продумали.

- Круто и современно, реалити-шоу. На Западе теперь эти снафф популярны, вот мы и замутим нечто подобное…

Андрей Петрович подумал, вздохнул и выбрал "все".

Он рассказал жене о запланированном в зоопарке празднестве, умолчав только о готовящемся реалити-шоу. Жена возражала, но он сообщил, что змеевских денег хватит на будущее обучение дочери, а потом вскользь упомянул, что на юбилее будет человек, который поможет ему найти высоко оплачиваемую работу. Жена сказала, что ей это не по душе, но тоже выбрала "все", хотя и не знала все его составляющие.

День рождения фирмы был пугающе близок, и потому с началом серьезной подготовки к проведению юбилея тянуть было невозможно. Андрей Петрович тоже принимал в ней участие и, видя, как серьезные люди прислушиваются к его замечаниям, предчувствовал свой будущий успех в менеджменте.

За пару дней до грядущего торжества Андрей Петрович настоял, чтобы жена на день юбилея отправила дочку к теще.

- Сама знаешь, какие фортели выкидывают эти ребята, напившись… Ребенку это видеть не годится.

Жена, конечно, не знала точно, какие фортели имеет в виду муж, и потому, подумав о худшем, с ним согласилась.


* * *

В день юбилея зоопарк было не узнать: территория буквально блестела чистотой, на центральной площадке была возведена трибуна для выступающих, вокруг стояли ломящиеся от всевозможных яств столы. Кроме того, по всему зоопарку, у наиболее интересных вольеров были установлены крытые беседки с удобными креслами и большим выбором напитков для приглашенных.

Праздник, как и положено, начался с приветственных речей. Дали слово и Андрею Петровичу. Он, к удивлению для самого себя, рассказал, каким многообещающим студентом был Змеев, хотя его не всегда ценили преподаватели - вероятно, завидовали, предчувствуя его большое будущее. Змеев был растроган речью своего бывшего сокурсника, поверив сказанному. Они выпили на брудершафт.

Андрей Петрович понял, что выпил лишнего, лишь когда сам Змеев попросил его немного повременить с крепкими напитками, чтобы не сорвать задуманный гвоздь программы.

Юбилей набирал обороты: приглашенные разбрелись по территории, и повсюду слышался довольный смех.

Когда Змеев кивнул Андрею Петровичу, тот понял, что время подошло.

Михаил Викторович взял микрофон и еще раз в двух словах напомнил о внушительных успехах фирмы.

- Все знают, что символом нашей фирмы служит тигр. Он отлично отражает суть нашей политики: мы мощно вышли на рынок, захватили свою значительную нишу и, гордо главенствуя в ней, не знаем пощады к конкурентам. Сейчас я приглашаю всех к клетке с огромным тигром, живым воплощением нашего символа. Вы станете участниками экстремального реалити-шоу, так что женщин и слабонервных прошу воздержаться от просмотра…

В толпе приглашенных раздались ахи и охи, но большинство присутствовавших, не исключая и женщин с железными нервами, потянулись к клетке с тигром.

- Еще раз прошу обратить внимание на красоту зверя, уважаемые гости. Он кажется большой добродушной кошкой, но не советую эту кошку дразнить…

Раздвигая собравшихся, к клетке подошел Андрей Петрович, неся в руках нечто, закрытое материей.

- Мне хотелось бы предложить тем, кто не приемлет экстремальных развлечений, удалиться, - еще раз напомнил Змеев.

Из толпы раздались веселые возгласы протеста.

- Что ж, Андрей Петрович, раз все готовы, приступаем…

Андрей Петрович, повернувшись спиной к собравшимся, сбросил материю.

- Итак, вот он, наш конкурент!

Андрей Петрович держал на руках дрожащего пятнистого олененка, к голове которого был прикреплен символ главного конкурента фирмы Змеева.

- Думаю, все узнали символ! А теперь давайте посмотрим, что скажет на это символ нашей фирмы.

Ватными руками Андрей Петрович открыл клетку с тигром и под удивленные крики пьяной толпы быстро протолкнул туда олененка.

"Вот и все", - подумал Андрей Петрович и закрыл бы глаза, если бы не прозвучавший, как удар, знакомый голосок, срывающийся отчаянием:

- Папа, папочка! Это же Спотти…

Андрей Петрович покачнулся.

- Дорогой, я же говорил тебе, что надо меньше пить… Помогите нашему хлебосольному хозяину.

Чьи-то руки подхватили Андрея Петровича, сунули в руку фужер коньяка и, когда он залпом осушил его, помогли ему отойти в сторону.

"Все, что угодно, - думал Андрей Петрович, - только бы не видеть глаза дочери".

Как она оказалась здесь, Андрей Петрович не знал. Наверное, ей так хотелось посмотреть на праздник, что она уговорила добрую бабушку… Вот и посмотрела…

Тем временем Змеев продолжал представление.

- Когда наши конкуренты выходят на рынок, им не остается ничего другого, как зажаться в угол и дрожать, осознав нашу мощь… Впрочем, вы и сами все видите… Мы не торопимся напасть. Честно говоря, мы иногда даже бываем немного поражены той бесцеремонностью, с какой пытаются вторгнуться в нашу нишу конкуренты. Мы внимательно наблюдаем, пытаясь понять, что же они намерены сделать… Мы не торопимся, мы уверены в своей силе… Все равно конкурент обречен, ибо рано или поздно нам приходится прибегнуть к решающим мерам и тогда… Впрочем, мы могли бы дать нашим противникам уйти, но они так напуганы, что не могут сделать ни одного движения… Увы, иногда наши менеджеры среднего звена бывают недостаточно быстры, как этот тигр, и тогда топ-менеджменту приходится их стимулировать… Принесите что-нибудь острое, я покажу, как это следует сделать…

Один из телохранителей протянул Змееву найденную ветку, но Михаил Викторович глазами показал, чтобы охранник сделал все сам. Тот перескочил через ограду и попытался сквозь звенья решетки ткнуть острым концом ветки в бок тигра, который стоял к зрителям спиной и смотрел на забившегося в дальний угол маленького пятнистого олененка. Тигр мгновенно развернулся и с такой силой ударил по концу ветки, что телохранитель выпустил ее из рук. Огромные немигающие желтые глаза смотрели на толпу, собравшуюся у клетки.

- Найдите палку с железным наконечником, - бросил Михаил Викторович. - Должна же быть такая в зоопарке… Андрей Петрович! Где Андрей Петрович? Кто его вид…

Жуткий первобытный рык оборвал Змеева, он вздрогнул и замолчал под ослепительно желтым презрительным взглядом зверя.

- Прекратите это безумие! Вы же люди, а не пьяные скоты!

Жена Андрея Петровича, перескочив через ограждение, стояла перед клеткой, словно желая закрыть собой тигра, олененка, весь мир. Забыв всякие требования безопасности, она буквально прижалась к решетке спиной, но тигр, словно не заметил этого, продолжая пристально смотреть на Змея.

К Змееву подошел телохранитель, держа в руках затребованную палку.

- Что смотришь, делай, что тебе сказано.

- А она?

- Убери ее, не мне тебе объяснять.

Но прежде чем телохранитель, перемахнув через заграждение, достиг стоящей у клетки женщины, раздался голос:

- Еще шаг, и я стреляю…

Только сейчас Змей заметил Андрея Петровича, держащего в руках свое старое ружье.

События приобретали нежелательный оборот. Телохранитель тупо озирался, не зная, что делать, и Змей сделал ему знак рукой убираться. Конечно, он не боялся своего бывшего сокурсника, и знал, что его люди способны быстро навести порядок. Боялся он нежелательной огласки. Да и этот пьяный ковбой мог случайно в запале выстрелить. Змей понимал, что кое-кто может подумать, что эта рвань одержала над ним победу, но он не мог рисковать имиджем фирмы, тем более, что среди приглашенных были и представители масс-медиа. Исходя из своего большого опыта, Змей знал, что внешняя победа может легко обернуться поражением. Пусть сегодняшнее празднество продолжается: кому есть дело до того, съел ли тигр олененка. Жрать захочет - съест, теперь уже не стоит привлекать к этому внимание. Будут новые тосты, будут новые поздравления, а о неудавшемся представлении все скоро забудут.

Все, кроме него и Андрея Петровича.

"Я уничтожу эту шваль," - подумал Змей, а вслух, не удержавшись, все-таки сказал, обращаясь к Андрею Петровичу и его жене:

- И этой дряни я хотел помочь…

Потом, хотя настроение и было серьезно испорчено, направился в окружении гостей к центральной площадке для продолжения торжества, успев через плечо бросить своему финансовому директору:

- С завтрашнего дня - ни копейки этим ублюдкам. Пусть жрут собственное говно!

А они так и остались на своих местах: испуганный пятнистый олененок, забившийся в дальний угол; могучий тигр, с полосатой мордой в правильных ромбах ячеек клетки; усталая женщина, безбоязненно откинувшаяся назад, словно зверь в клетке был менее опасен, чем те, кто бродили сейчас на свободе; протрезвевший Андрей Петрович, по-прежнему сжимавший в руках старое ружье, словно ища у него защиты от окружающего мира; и присевшая на землю маленькая девочка, у которой уже не было сил плакать.



* * *


- Вот мы и опять вместе, Лев!

- А кто эти, собравшиеся у клетки, Агнец? Неужели Люди?

- Ты слишком суров к ним, Лев! Смотри, вот Мужчина, вот Женщина. Все как прежде. Даже лучше: они не заняты собой, они опять с нами. А та девочка, что оплакивает меня? Разве она не Человек?

- Им не выстоять против окружающего их сброда, даже вместе с нами…

- Почему ты считаешь нас такими слабыми? Да, противостоять толпе непросто, но разве Он когда-нибудь говорил, что это будет просто? И вглядись в тех, кого назвал сбродом… В каждом из них есть Человек, только всегда нужен тот, кто найдет в себе силы напомнить им об этом.

- Даже в Змее, Агнец?

- Надеюсь, даже в Змее, Лев…


* * *

Открыв глаза, я понял, что сам заснул, укладывая внучку. Она спала в своей кроватке, счастливо улыбаясь чему-то во сне. Надеюсь, в ее сказочном лесу все звери жили дружно, никто никого не пытался обмануть или, хуже того, съесть… Потому что рядом с лесом жили люди, добрые, как мама с папой, которые любили друг друга и своих детей, других людей и их детей, разных зверей и птиц и их детей, в общем, любили всех-всех-всех. Это возможно только во сне, вот потому он и приходит к людям каждую ночь, чтобы не дать сойти с ума нескончаемым днем.