Сто восемьдесят градусов

Ох уж эти градусы!
Цельсий и Фаренгейт в моем случае ни причем. Да и градусы винного производства не главное, хотя и сыграли в нужный момент свою роль.
Было это тогда, когда, по замыслу правителя должен был наступить коммунизм. Коммунизм всё не как не наступал, а жизнь продолжалась, народ стремился к цели. В моду входило слово «подвижки». Любое слово, как и палка о двух концах, имеет двойной эффект и смысл. Слово «подвижки» с одной стороны означало какое-то движение или порыв для реализации идеи, а, с другой стороны – резкий выпад с невыполнимой или дорогостоящей идеей на сцену жизни, для ее улучшения, для прогиба перед вышестоящим начальством – иначе самому, в дальнейшем, начальством не стать. Этим словом страшно любили пощеголять комсомольцы, у которых была перспектива партийного роста  и впереди маячил их личный коммунизм. Слышал я это слово и сейчас, видно мода на «прогиб» перед начальством вечна.
Бывший комсомольский лидер и зам директора по социальным вопросам решил всех всколыхнуть и вышел с предложением реконструкции летней базы отдыха крупного предприятия на Черном море в поселке городского типа Затока. Идею поддержали, всем хотелось на море летом отдыхать и началась работа.
Мне, как архитектору предприятия, надо было срочно разработать проект двухэтажного корпуса столовой. Предполагалось на первом этаже разместить всю производственную часть и холодильные камеры, а на втором мойку посуды и зал на 200 посадочных мест. После консультаций со специалистами, я вскоре сделал эскизный проект, а работали на предприятии с «листа», и отправил проект в работу.
Прошло два месяца. От избытка текучки и других дел я и забыл о судьбе этой столовой. Но час икс приближался, и стрелки часов стремилась к тому самому звонку, после которого я срочно, в ночь, выехал в славный пгт Затока.
Первая командировка, первые командировочные и наивные мысли о торжественной встрече на вокзале делегации строителей в сопровождении оркестра из местной пожарной части. Чем дальше от Одессы, тем меньше придорожных огней и с ними гасли мои надежды не только на оркестр, но и на какой-нибудь попутный транспорт или попутчика в сторону моей базы отдыха. Дорога в шесть часов на двух поездах дала меньше эмоций нежели те три километра по пгт Затока.
Поезд прибыл на место ледяным февральским вечером. Вокзал освещался, облепленной следами жизнедеятельности летних мух, одинокой лампочкой. А также светом из вагонов поезда, отъезжающего в сторону Измаила.
Назвать шесть часов вечера ночью – неправильно, но в феврале, в Затоке – это глубокая ночь.
Было так темно, что только летние воспоминания о трех километрах пешком от вокзала до базы отдыха освещали мне дорогу. Вдали, в сторону моря, светила вторая лампа, это дежурный свет на моей базе отдыха. Я двигался как в арифметической задачке, от лампы А к лампе В. Но вопросом задачи не было ни расстояние, ни время, ни скорость. Задача была одна – дойти и сосчитать собак, когда -то летом охранявших десятки баз и базок отдыха, и теперь сбившихся в солидные группировки. С несколькими «группировками» мне удалось договорится, нескольких я как бы игнорировал и с видом одинокого дурака прошел мимо.
Дело в том, что на зимний период все базы закрываются. То есть, с октября по апрель там никого нет. Дорога вдоль моря, вокруг которой облеплены «дома отдыха», шла в никуда и я шел вместе с ней.
Оставалось пройти еще немного и тут моя бдительность и собранность расслабились и когда я услышал заливистый и противный лай-фальцет возле своей ноги, от неожиданности я крикнул: «Пошел вон!» и топнул ногой. Потом, задним умом,  анализируя, я говорил себе: « Ну что тебе стоило промолчать, проглотить обиду и пройти эти триста метров с оскорбленным самолюбием?». Маленькая шавка взвизгнула и залилась таким звонким плачем, что меня всего передернуло. Из-за заборов, медленно, поднимались тени нескольких десятков собак и эти тени двигались в мою сторону с базарным лаем. И только тогда, когда они были от меня в десяти шагах, зашевелилась самая крупная тень  в метрах пятидесяти и направилась не спеша в мою сторону. Двигалась она молча, слегка как бы покашливая и говоря: «Не поал, а хто наших пацанов забижает?». Как я оказался на дереве, на высоте метров трех, так до сих пор и не вспомнил. Но сидеть мне там было суждено долго. На моё счастье, через полчаса, шел домой человек с палкой, он меня и снял с дерева после многоразовых убеждений, что собаки меня не тронут, если я буду ходить с палкой и продемонстрировал как собаки боятся его палки.
Еще не один раз мое начальство посылало меня в ночь зимнюю на эту базу в «командировку», так часто, что на вокзале, под кустом, у меня месяцами хранилась крепкая дубина. Она выручала меня и служила верой и правдой больше года.
На базу я попал около восьми вечера, двое строителей пили «шабское» и закусывали мерзлой сметаной из 25-и литрового бидона. Я к ним присоединился. Хотелось хлеба, очень, не ел целый день, но мне сказали: « Здесь кроме вина и сметаны ничего нет, привыкай». И я начал привыкать.
Утром, выйдя на место строительства столовой, я долго не мог разобрать планировку помещений первого этажа. Голова гудела от «шабского», горло болело от сметаны. Три часа я вертел в своих руках ксерокопию своего же чертежа и ничего не мог понять. Тогда я решил сделать обмеры того что построили и когда на это у меня ушло два часа, я понял – тот прораб, который сажал здание стоял не спиной к морю, а лицом. Потом мне рассказали, что неограниченное количество еды в виде вина и сметаны так вскружили ему голову, что у него уходило по полторы недели на запой. И в то утро, когда начали разбивку здания, было солнышко и с моря дул приятный, остужающий ветерок. И я понял, что остужающий ветерок был ему милее чем все пять лет учебы на прораба и он не обратил внимания не только на привязку здания к сторонам света, но и на мой рисунок моря на плане и даже на мою надпись крупными буквами «Море». Но построено было все довольно качественно, только на сто восемьдесят градусов наоборот, не зеркально – а с поворотом в сторону остужающего ветерка.

08 апреля 2007 года.