Свет

 
Переливами cолнце в холодной воде
Промерцает багрянца дождям по глазам
Ливень мягко шумит, как всегда, о тебе
Только стоит немножко дать волю слезам.
 
Вектор - вверх и вперёд, как попытка полёта
Скорость - открыто непререкаема
Оттолкнуться, махнуть, чёрт возьми, грудь взорвёт, а
Лишь барьёр позади, изначально отчаянна.
 
Гроза, в железных тисках зажавшая Москву уже третьи сутки, то ли выдохлась и отступила, то ли набрала в грудь воздуха, как известный волк из Красной Шапочки. С Юго-Запада все ещё неслись редкие всполохи, стегало порывами холодной мороси. По счастью, квартира выходила окнами на север ("Какая жалость, доча, тебя будило бы по утрам солнце"). Впрочем, с тех пор, как её перестал будить Гимн, играемый на максимальной громкости в шесть утра, от которога волком выла, забиваясь в кладовку, одуревшая Динка, солнце не делало погоды. После вчерашней ночки поднять её мог разве что пляжный спасатель. Сначала посиделки за полночь с редактором, которая после шестого стакана путала её с собой и напористо требовала восхищения её, Роксаны, идеей поместить в номер совершенно невыгодный журналу материал о беззарплатных Урюпинских учителях. Потом рейды с тяжелыми сумками с продуктами по домам фрилансеров, которым она платила гонорары из собственного кармана, потому что в какой-то момент начала серьёзно рассчитывать, что те заслуживают не меньшего внимания, чем бессчастные учителя. На кухне ждали (повара) ужин и бельё, полы, раковина и иже с ними. На намёки колумниста по здоровью ("Продаётся нервная система в отличном состоянии: заводится с пол-оборота") она отвечала такими же мрачными каламбурами ("Больному нужем уход врача: чем дальше, тем лучше).
Со свойственной ей, как и всем, кто сгорал, отдавая другим тепло, монашеской невинностью она не вполне осознавала, что причиной, почему она так упорно год за годом искала свет, было то, что её попросту тянуло к себе подобным. Так же, как тому мальчишке в "Тридцатого уничтожить", ей нужен был вопрос "У него есть оружие?", чтобы получить гениальный по своей простоте и самоочевидности ответ: "Он сам - оружие". Если бы она была способна, как путник, поднявшийся на гору, понять её совсем несообразную его ранним представлениям неогромность, измерить себя глазами тех, кто её любил, зашкаливающая искренность понимания того, что сама она - огонёк в ночи, избушка, к которой бредёт Малыш, и является необходимой даже тем, кто не может не дойти, вкатила бы если не со скоростью, то хотя бы неизбежностью, воздавшей честь лучшему из паровых катков.
А так оставался лишь серо-бурый потолок с тёмными прожилками подтёков и осьминожьим пятном шампанского выстрела. Тени шепчущихся деревьев. Одиночество такое, что до тени на стене хочется дотронуться рукой. Кажется, так. Из её окна была видна ровно одна звезда. Где-то она вычитала, что свет от звёзд доходит до Земли долгие-долгие световые годы, за которые те давно успевают поменять своё местонах. Так что там, куда смотришь, их уже нет. И тут обман.
Людям, сравнивающим свою жизнь с чередующейся чёрными и белыми полосами зеброй, она втайне даже от себя завидовала, как человек, наделённый, по её словам, в этом отношении пантерой- немножко не по-русски).  Кандидаты на роль Его с коварством, достойным лучшего применения, обнаруживали роковую несвоевременность, оставляющую горечь и смутную надежду, что вот в следующий раз выпадет червовая дсятка и выйдет дивный королевский флэш, самая могущественная комбинация в игре. Но выходила чаще всего  злорадно ухмыляющаяся червовая дама, а один раз даже смазливый бубновый валетик. Но об этом случае Роксана стыдливо избегала вспоминать. Если бы только она могла услышать, как меняется её голос, когда рождается в уголках рта улыбка, трепещут ресницы, а в глазах начинают играть коварные зайчики...Но он привык, что его голос не слышен ей, так напряжённо вслушивающейся в вакуум ночной спальни, что, казалось, ещё немного, и она услышит, как растёт трава. Его крылья бессильны защитить её от полуденного пекла города или холода застывших одеял. Его ладонь проходила сквозь её, и в те моменты она чувствовала лишь, что то, самое главное, бродит где-то совсем рядом.
В те моменты (она и не подозревала, как была права), становилось как бы более явным сопение мальчишек и даже самая смоляная тьма не то чтобы рассеивалась, а стала видeться фоном, необходимым, чтобы был заметен не видный днём свет...Её размышления прервал больно врезавшийся в спину острый предмет. Извернувшись, она смогла сползти попой вниз по кровати и, усердно кряхтя, приподняться над матрасом. Среди пуховых глубин её взгляду явилась треугольная щепка из резного изголовья кровати, которое прабабка, большая авантюристка и любительница произвести эффект, притащила из Нормандии, якобы отколов от кормы затонувшего корабля. Из уважения к прабабке изголовье оставили, хотя не раз остервенело проклинали, встретившись ночью в собственной кровати с грудастой тёткой с вытаращенными глазами.
Доигрались всё-таки, обрёченно подумала она, на моей кровати. Говорила же, не прыгайте, кровать хрупкая, можно сказать, антикварная...Как будто они послушают. Погруженная в свои размышления, она механически со со злостью выдернула щепку из бюста, только та не послушалась так просто, а потянула за собой другие и с громким треском открыла разлом, ведущий в какую-то, видимо, полость внутри. Скорее из паники от того, что сломала семейную реликвию, за которую отцы убивали дедов или как там, она дёрнула ещё раз и деревушка легко, как карточный домик, пошла рушиться по швам, хруп, хруп - и показался птицевидный разлом размером с кулак. А внутри полой статуи была жемчужина. Она робко протянула руку. Наощупь пронзительно белая жемчужина оказалсь гладкой и тёплой и, чёрт возьми, Роксана готова была поклясться, чуть ощутимо пульсировала под пальцами. Ошалело помотав головой, она повертела жемчужину. На одной стороне, высеченный изнутри, полыхали алым пламенем буквы: "Nous serons toujours". На другой стороне, белым: "Аvec toi". Что же онa пропустила? И тут, повинуясь её неумелым прикосновениям, верхняя половинка шарика со словами провернулась по горизонтальной оси и встала прямо над словами нижней. Раздался отчётливый щелчок. Очередная молния ярко осветила комнату, стало светло, как днём, и с порывом тёплого ветра она, отказываясь верить, жадно поглощала глазами огромные, горделивые, пушистые, белоснежные, картинные крылья, грациозно обмахивающие того, кто стоял у неё за спиной. Он спокойно вложил его ладонь в её. В её глазах заплясали коварные зайчики, но на этот раз это была его вина. Его и грозы. (C) Niko