Немного Польши в февральских снегах

Немного Польши в февральских снегах.
Самый сильный ветер сдует меня с пирса на Котлине, и через спрятанную под коркой снегов страну спящих и неразбуженных, пронесусь в просторы прошлого. Не знаю, какой год и по какой последней моде одета она – самая красивая, но чувствую – где-то рядом, рядом её аккуратные шаги, и в своей натруженной, но красивой руке держит она твою – чтобы мальчик не заблудился в огромных просторах тепла и света, на старой карте, изрисованной мной в детстве, обозначенной как Польша.
Польша. Полония. Ты ведь помнишь пять весёлых сестёр и одетого в строгий костюм, с усами мужчину с добрым лицом, которых больше нет под снегами российских кладбищ, но которые навсегда остались здесь, где солнце светит в январе ярче, чем в июне, где высится Краков, где самая красивая и мальчик шагают по бульвару Планты, и их смеющиеся лица отражаются в воде игристого фонтана.
Ноги мои скулят от тяжести тела, в котором слишком разрослась, раздвинулась во все стороны душа, ищущая на ушедшей в прошлое родине белокурую женщину и её названного внука - тебя, сын еловых лесов, и леденистых сопок. Смотрит на меня Сандомирская башня, но не вижу в её настороженно прищуренных глазах ответа на единственный вопрос – их шаги – где?
Из под льда подстилаются под мои растоптанные вечными странствиями ноги озорные польские цветы – маки, лилии, коровяки, осоты, и мне мягче, и мне нежней, и снова вижу я впереди пять сестёр, пересмеивающихся друг с другом.
Стасенька, ответь!
Молчит Стасенька. Молчат – ведь они только тени, и костёл святого Анжея приглашает немного помолиться об их вечной, незабвенной памяти, но далёк мой путь, и кивает с витража костёла Францисканцев Бог-Отец – не суровый совсем, а добрый, как и тот родной мне мужчина, когда-то покинувший эту страну, после чего корни увяли, а следы перепутались.
В капелле Скорбящей Богоматери названные мои сёстры и братья, чей язык так похож на мой, молятся о тебе, и капелла Страстей Господних с содроганием ещё помнит страдания твои – мальчик в белой кофточке, мальчик, обречённый на музыку.
Герб «Подольве» кивает куда-то на запад, но сколько не вглядывайся во льва, приросшего к дому, он не ответит ни слова. Только Божья матерь на «Доме под иконой» качнёт плащом в ту же строну, только барбакан, который всё ещё охраняет древний город от тысяч недругов, вдруг загудит, загудит, словно от толчка, и направит своё мощное тело туда, туда – где они.
И в поисках оставленной предками родины взберусь я на взгорье Лассоты, разбужу Короля Крака, который и сам порой выходит из своего кургана, посмотреть, не прилетел ли новый дракон к его жемчужному городу, и Крак ответит, что красивая женщина и темноволосый мальчишка с янтарными глазами проходили где-то между реками Прондинкой и Сонсувкой, и снова отправится в своё подземное жилище.
Пуст Казимеж, ветер разгоняет листву на Раковицком кладбище, и юрские скалы, которые так долго и старательно точил ветер, отзовутся холодным молчанием.
И вдруг словно вспыхнет что-то перед глазами, и откроется невидимая дверь ветра. И выйдут из соседней таверны самая красивая и мальчик с глазами из янтаря и с сердцем, мягким, как иголочки молодой ели. Обниму их обоих, и Польша, такая большая и разная, улыбнётся со мной вместе, и снизу это будет похоже на узор из разошедшихся облаков.
Она всё ещё пахнет молоком.
Ты всё ещё пахнешь мармеладом.
И молится Святая Ядвига за чистоту сердец людских, и путь наш течёт впереди, ведь Родина – бесконечное и самое мягкое слово.
Friday, February 06, 2009