***

Застегну плащ на верхнюю пуговицу, подниму повыше воротник и пойду. Уйду дальше по улице, может, будет дождь, а может сухо, солнечно или пасмурно, утро или  вечер, день или ночь. Если это будет вечер, то будет гореть тусклый фонарь и, шлепнув ботинком по луже, я промурлыкаю  себе под нос какую то мелодию и поплетусь дальше.

Каждый раз, когда уходишь, все меньше остается места там, да именно там – под плащом, рубашкой и глубже.

С каждым разом уходить все легче и как бы пустее. Когда уходишь в первый раз – ремни и стальные листы лат рвутся со страшным, хлестким и звонким звуком, крылья спешат расправится на полную, что бы нести тебя дальше и выше. В висках, вместе с ударами парового молота, гремит Бетховен и вокруг цунами и вулканы и солнце, почему то, уходит на другую, невидимую тебе, орбиту.

Но с каждым разом ремни слабеют, и латы, цвета воронова крыла, превращаются в обычный плащ, потом и вовсе пропадают, Бетховен постепенно переходит в мурлыканье под нос незатейливой мелодийки, а мировые катаклизмы обращаются простым вечерним, осенним дождем и тусклым фонарем на улице.
 
А крылья, крылья под дождем промокли и сиротливо спрятались в складки плаща. И я уже не хочу, что бы они меня уносили дальше и выше – незачем, я прекрасно могу пройтись, да и крылья устали и могут махать лишь несколько минут, эти несколько минут все, что есть у меня, за эти несколько минут я вполне успею дойти до остановки.