Метаморфозы

Я еду на быке. Б-г знает, как забралась туда, но стою на его спине – широкая, поверх  смоляной жёсткой шерсти что-то вроде попоны или седла, - ногам удобно.

У быка два рога – один длинный  заточенный, словно меч, и выходит из угловатой башки почти вертикально вверх. Я держусь за этот рог, чтобы не упасть, потому что стою во весь рост как  древний римлянин в колеснице. Держусь одной рукой. Второй – придерживаю младшую сестру. Сестрёнка совсем маленькая – лет шесть, не больше. Она ухватилась за второй рог. Он поменьше – вроде не вырос ещё, - и округлой формы, вокруг него смешно топорщится шерсть  - мягкая на ощупь.

Бык молодой – я знаю это точно! Ему стоит большого труда идти степенно, не сворачивая с дороги, тогда как по сторонам жизнь кипит, животные беснуются от счастья наступившей весны, от вольного воздуха лугов, от яркой зелени травы.

Кипит и кровь в жилах моего быка – я чувствую это - животно - всем своим нутром - толчками - через босые ступни. Чувствую и побаиваюсь его. Боюсь не столько за себя, сколько за сестрёнку, - вдруг взбрыкнёт или понесёт…

Но бык ведёт себя вполне достойно. Мы торжественно шествуем, будто нас ничего не касается, будто впереди у нас какая-то значительная цель. О ней я ничего не знаю.
Гордое и сильное животное. Прямая спина, и отвага в глазах – у младшей сестрёнки. Доверие, не лишённое опаски – в моей позе.

Вдруг всё стремительно завертелось крУгом – в моей голове или вокруг…
Пространство сворачивается в спираль, сходящуюся воронкой в одну точку. Скорость нарастает вместе с шумом в ушах. Цепочка окружающих нас картинок, недовольно бряцающая каждым звеном там - на внешних, больших в диаметре, витков, - превращается ближе к центру спирали в непрерывный светящийся шлейф, резью бьющий по глазам. Нас увлекает в ненасытную пасть воронки, и, проваливаясь, я понимаю позже, чем выхватываю глазами: на пути строение из камня и стекла; высокие, очень высокие ворота; мы въезжаем внутрь, оглядываемся по сторонам и… осознаём, что находимся на рынке, внутри мясного павильона - кишащая толпа покупателей вдоль прилавков, руки брезгливы, лица жадны - голубой кафель стен - эхо ударов топора под сводом потолка, уходящего в поднебесье, пропускающего сквозь немытые стёкла ничтожную часть, отчаянно льющегося на Землю солнца - белые кости с набалдашниками разбитых суставов, кровь, запёкшаяся чёрным, красное мясо, бесформенные горы внутренностей, желудки – бурой махрой изнанки наружу… - голодная собака глотает слюну, не сводя глаз с мясника в грязном белом (!) фартуке, занесшего над головой топор – тёмные деревянные колоды, неправильной формы, покрытые крошевом из костИ и соли, вездесущие и всеядные воробьи на них.

Не знаю как, но я оказываюсь на земле…
Нет, не упала – стою на своих двоих, сестрёнку держу за руку, а бык… 
у меня запазухой, оттопыривая куртку, дрожит  взъерошенное мягкой шерстью, существо, глаза – испуг наружу, - котёнок. Маленькое горячее сердце бьётся рядом  - с моим его разделяет только тонкая кожа – в два слоя; и примятый пух подшёрстка – между; бьётся, опережая ритмом, оставляя далеко в аутсайдерах,  моё собственное. Котёнок трясётся от страха и впивается, протыкая кожу на моей груди, коготками – за своим страхом, не замечает, что причиняет мне боль…


- Как он там, - спрашивает сестрёнка, становясь на цыпочки и заглядывая в прорезь застёжки-«молнии» моей куртки.

- Нормально, - отвечаю я, немного склонившись, чтобы кроха могла разглядеть взъерошенный комок, - немного дрожит только…

- Не бойся, маленький! – говорит сестрёнка, и, взявшись за руки, мы направляемся к выходу из павильона. Туда, где отчаянно льётся на Землю солнце, жмурятся изумрудными глазами луга, кипит жизнь. Мы торжественно шествуем, будто нас ничего не касается, будто впереди у нас какая-то значительная цель. Прямая спина, и гордость в глазах – у младшей сестрёнки. Доверие, не лишённое опаски – у меня запазухой. Сила и уверенность - в моей походке.