А. Максимов. Так было... 31. Тюрьма. -2-
Тюрьма отбирает у заключенного свободу передвижения, свободу делать то, что ему хотелось бы. Полосатая одежда лишает человека быть самим собой – он лишается "индивидуальности", становится безличным – "как все"!
Слушая рассказы или читая воспоминания тех, кто изведал "прелесть" советских тюрем, я не мог себе представить ту жестокость и ту бесчеловечность – как физическую, так и моральную, – с которой сталкивались заключенные, будь они советские или нет. В немецкой тюрьме, несмотря на полосатую одежду, заключенного не лишали его "индивидуальности": за ним сохранялись определенные права!
Как правило, тюремный персонал "нейтрален" по отношению к заключенному: он не высказывает ни соболезнования, ни сочувствия.
Убирая металлические стружки в цехе, я поранил сустав среднего пальца, но не обратил внимания. Дня через два появилась краснота и небольшие боли. Я переждал еще два-три дня, палец раздуло, потом он позеленел: я вынужден был пойти в лазарет.
– Садись, что у тебя?
Я показал мой палец.
Фельдшер осмотрел его и, совершенно неожиданно, согнул его в суставе. Я почувствовал такую боль, что не закричал, а облился потом и соскользнул со стула. Меня подняли и усадили на стул. Фельдшер взял пузырек-дозу и влил раствор йода в рану. На этот раз я не соскользнул со стула, а подпрыгнул!
– Пролежишь три дня в камере, и все пройдет, – сказал фельдшер. И добавил: – Голод помогает выздоравливать.
В тюрьме было такое правило: того, кто записывался в лазарет, снимали с довольствия (кроме утреннего кофе) на трое суток. Исключение составляли доподлинные заболевания.
Я не ожидал, что в лазарете будет такое обращение с моим пальцем!
Может быть, кое-кому и приходилось испытывать на себе произвол тюремного персонала, но это были исключения, а не система. Другое дело – концлагеря, будь они советские или немецкие, в которых царствовали произвол, насилие и бесчеловечность.
При тюрьме была библиотека. Естественно, что все книги были на немецком языке. Просматривая каталог, я увидел, что есть учебник русского языка для немцев. Я его и выписал. По вечерам и в выходные дни я расшифровывал этот учебник, стараясь улучшить свои скромные знания немецкого языка. Результат оказался положительным.
Еда является постоянной заботой заключенного. Говорить, что питание (ни качественно, ни количественно) было хорошим – не скажу. Это и естественно: в тюрьме, как и в казарме, всегда голодно. Человек все время сравнивает то, что ему дают, с тем, что у него было "на воле". Даже если на воле не было того, что выдавалось в тюрьме!
По воскресеньям на обед была поблажка: нам выдавали дополнительно по три картофелины. Они были небольшими и сладковатыми на вкус. Иногда были гнилыми.
Но всегда три! Потом, после войны, я отваривал по воскресеньям три картофелины и ел их без соли и без масла: я восстанавливал недополученное в тюрьме!
Срок заключения подходил к концу. За три дня до освобождения, меня перевели из Ротенбурга в пограничную тюрьму, в которой, чтобы заключенные не сидели без дела, давалось задание: в камеру приносили поношенное, но чистое военное обмундирование, которое надо было распороть по швам и срезать пуговицы. Я, как и все остальные, старался сделать как можно больше, чтобы получить сверх нормы полчерпака "похлебки".
Наконец, наступил желанный день свободы! С этого момента мы уже были не заключенными, а людьми свободными! В просторном помещении нас было человек тридцать-сорок. Мой сосед, француз, вынул из синего пакетика сигарету "Голуаз", закурил и предложил мне. Я взял сигарету, поблагодарил и затянулся – по телу разлилась приятная дрожь, закружилась голова и, если бы меня не подхватили соседи...
Пришел начальник со списком в руке и начал вызывать по фамилиям: одни должны были идти влево, другие вправо. Увели "левых", увели "правых". А меня не вызывают. Прошло минут десять, и к моему соседу подошел "некто в сером".
– Твоя фамилия?
– Зильберштейн.
– Иди за мной!
Зильберштейн не задал никакого вопроса и не протестовал: он молча последовал за "гидом"!
– Знает ли он, бедняга, куда он идет? – сказал другой сосед.
Назвали мою фамилию, указали на машину и повезли. Через полчаса машина остановилась перед железнодорожным шлагбаумом. Тюремный охранник мне приказал выйти из машины и подойти к шлагбауму. Я подошел и получил такой удар сапогом, что очутился по другую сторону преграждения.
– Ты свободен! – крикнул он и уехал.
Это совпало с днем моего рождения!
Где я? Куда идти? И я пошел вдоль железной дороги, наугад. Как долго шел – не помню. Помню только, что я дошел до какой-то станции. У платформы стоял состав. Я сел в вагон, и через несколько минут поезд двинулся. В каком направлении я поехал – неизвестно. Пришел контролер. Оказалось, что он француз. Я ему объяснил, что я только что вышел из тюрьмы, что меня выбросили около шлагбаума и что у меня нет денег на билет.
– Не беспокойся, ты во Франции. Таких, как ты, мы перевозим ежедневно. Через час мы приедем в город Мюлуз (Mulhouse). Недалеко от вокзала есть гостиница "Отель де ля гар". Туда и иди. Ты скажешь, что у тебя нет денег, но что ты завтра пойдешь в мэрию, и она тебе выдаст талон на проживание.
Хозяин гостиницы мне отвел комнату на первом этаже и дал поужинать. На следующий день я был в мэрии. Жестами и какими-то словами я постарался объяснить причину моего появления в этом учреждении. Из объяснений я понял, что они никаких талонов не дают, но что мне, в виде исключения, дадут небольшую сумму денег на папиросы и на суточное пребывание в гостинице. Я рассчитался за номер, а на еду мне не хватило. Что же делать? Как выйти из положения?
Я объяснил, как мог, хозяину гостиницы, что мэр отсутствует и поэтому мне не выдали на трехсуточное пребывание – некому было подписать разрешение на выдачу пособия. Также объяснил, что мэр вернется завтра вечером и что я пойду в мэрию послезавтра.
Моя уверенность в положительном исходе успокоила хозяина, и он, проведя рукой по моей спине, согласился меня кормить на протяжении двух дней. Спасибо и за это.
На следующий день, вечером, я выпрыгнул в окно и пошел на вокзал, к дежурному немецкому офицеру. Я ему объяснил, что я должен спешно попасть в свою часть и поэтому прошу его выдать билет на поезд в Париж.
– Почему? На каком основании?
– Если я попаду в часть с опозданием, то скажу, что задержка произошла по вашей вине, – ответил я.
На платформе вокзала топталось какое-то воинское подразделение. Дежурный офицер подозвал унтер-офицера, указал ему на меня и что-то приказал.
– Подождите немного, – сказал офицер.
Через два часа мне выдали дорожный паек, усадили в поезд в отдельное купе, и я помчался в Париж!
Продолжение следует.
Свидетельство о публикации №209022000002