Спящий красавец

Про дедушку Ленина я знал всё. И как он баловался с детишками кипяточком. И как тягал бревно на субботнике, а Надежду Константиновну в разливе. И про письмо молоком, и про всякое Шушенское. Всё знал.
И моя октябрятская звёздочка не тускнела.
Я нарочно слюнил её каждое утро, чтобы Екатерина Семеновна не называла меня засранцем.
– Врёшь, засранец! – любила повторять она. – Вон и звёздочка у тебя потускнела.
А у меня – не тускнела.

Когда папа сказал, что мы едем в Москву, я обрадовался.
– К дедушке Ленину! – запрыгал козликом.
– К дяде Срулю, – ответит папа.
Сруль меня сразил.
– Но я хочу к Ленину! – заупрямился я.
– Сперва к дяде, потом к дедушке, – успокоила мама.
– Пусть к дяде, только не к Срулю! – захныкал я, и мама потянула папу за локоть.
– При ребёнке зови его Израилем! – и тут же мне: – Поедем к Израилю, да?
Свет в моих очах померк.
Я завопил и, вцепившись руками в звёздочку, бросился наутёк, но материнские руки нежно ухватили меня за шиворот.
– Не поеду в Израиль! – бился я в истерике.
– Тихо-тихо! – затравленно озиралась мама. – Не в Израиль, а к дяде Срулю, в Москву.
– Хоть к Срулю, хоть куда, только не в Израиль!
Папа ушёл на кухню, откупорил бутылку, и мама на него не злилась.
 
Москва оказалась большой. Дядя маленьким. Я стеснялся его имени и называл «дядя Дядя».
Вообще-то он был добрым. Угощал конфетами. Но я не брал. От мысли, что они побывали у Срули, меня подташнивало.
Однако разговаривать с ним, отвернувшись к стенке, я любил.
– Дядя Дядя, а где дедушка Ленин?.. А почему не в Смольном?! А Екатерина Семеновна говорила, что у него есть близнец – Партия... Дядя, а Партия девочка? А как же она близнец, у неё что, тоже борода?

Дядя, как и дедушка Ленин, знал несколько языков. Когда я что-то рассказывал, он всегда посмеивался и называл Екатерину Семёновну «дрекенкопф», что по-древнегречески означало «классная руководительница».
 
– Давай уже отведём его в мавзолей! – вздыхала мама. – Ребёнок же просит!
– Зачем в мавзолей? Давай уж сразу в морг! – отвечал папа.
– А Екатерина Семеновна говорила, что Ленин живее всех живых! – встревал я в спор старших.
– Твоя Екатерина Семеновна, – цедил отец, – такая бл-большевичка со стажем. Она тебе расскажет, эта передовица!
– Да, – шмыгал я носом, – она на доске почёта.
– Во-во... И на доске, и под забором.
Тут мама, потянув папу за локоть, зашипела, и он сказал:
– Да идите вы... в мавзолей!
И мы вошли в метро.

На Красной Площади продавали мороженое – шоколадное эскимо.
«Мороженое и Ленин, – подумал я, – что ещё надо?».
Детское счастье незатейливо.
Папа встал за потной тёткой и сказал, поправляя на мне панамку:
– Хотел в мавзолей, вот и стой!
Мороженое капнуло мне на сандалик.
– Это за чулками? – всхлипнул я.
Мама говорила, что без чулок из Москвы не уедет.
– За Лениным, – сокрушённо вздохнул отец.
– А что, его можно купить?!
– Нет, только покататься.
Людская цепочка петляла, изгибалась, то сжимаясь пружиной, то вытягиваясь тонкой лентой. Конца ей не было. Мы топтались. Солнце палило.
– Есть у революции начало, нет у революции конца... – то и дело бормотал папа непонятное.
Периодически меня отводили в тень, поили и поливали из фляги.
– Может у Ленина обед? – предположил я.
– Сейчас проверим, – сказал папа. И, оставив маму, мы двинулись вдоль живого ручейка к мраморному кубическому домику.
– Пиво... – отирая лоб платочком, всё повторял отец. – Ни одной бочки пива. А ещё Кремль называется!

От скуки я едва не проковырял в носу дырку. Секундная стрелка двигалась, минутная ползла, часовая прилипла. Два раза я терял сознание, три – ел мороженое, четыре – ходил в туалет, раз семь хныкал.
А потом со мной приключилась истерика.
– Пусть меня простит дедушка Ленин! – вопил я. – Пусть Екатерина Семеновна простит, но я хочу к дяде Срулю, в Израиль!
Люди стали оборачиваться.
Тётка, со словами:
– Я тут стояла! – ледоколом двинула вперёд, обставив нас на добрый десяток.
Мама, сделав отсутствующее лицо, тихо проговорила:
– Чей это ребёнок? Кто потерял ребёнка?!
А папа ощутимо врезал мне под попу.
«Ленин, так Ленин» – решил я, растёр кулаком сопли и затих.
Последние полчаса я проклевал носом, сидя у папы на «копках-баранках».

У мавзолея нас встретили мужчины в одинаковых серых костюмах. Они держали пальцы на губах и очень забавно шикали. Перед входом папа поставил меня на брусчатку и взял за руку.
– Кто эти дяди? – послюнив звёздочку, спросил я.
– Ленинцы.
– Верные?
– Вернее не бывает.

Пройдя тёмным коридором, мы скользнули за тяжёлую, душную гардину. Потянуло холодом. Ленинцы были повсюду. Тусклая подсветка, льющаяся откуда-то снизу, едва освещала щиколотки. Я то и дело спотыкался и, тычась лицом в чьи-то зады, наступал на ноги.
– Где же Ленин? – ежесекундно озирался я. – Где же...
И тут папа направил мою голову.
– Вот, – сказала он, – любуйся!
Больше я ничего не спрашивал.
 
– Он спит, да? – вжимаясь спиной в ствол акации, шмыгал я носом. Ответ меня страшил.
Папа кашлянул и строго посмотрел на маму.
– Говорил тебе, надо было сразу в морг!
– Да, он спит! – с вызовом проговорила мама.
– В хрустальном гробу? Он что: съел отравленное яблоко?
– Угу.
– А кто ему дал, ведьма?
– Фани Каплан.
– Фани?!!
На душе стало совсем гадко. Так звали мою бабушку.
– Так, может, его поцеловать? – спросил я с надеждой.
– Прекрасная идея! – ответила мама. – Видишь, какой ты хороший мальчик.
– Тогда я попрошу Екатерину Семеновну.
– Во-во, – скривился отец, – её разве что Ленин ещё... не целовал. Передовицу!