Малюсенькие трагедии

Трудно, ах, как это трудно —
любить тебя и не плакать!
Ф. Гарсиа Лорка


*  *  *  *  *
— Мой автобус, я побежала.
— Постой, — он удержал ее за руку. — Бог с ним, пусть уходит. Автобусов, их ведь так много. А мы одни.
— Но ведь поздно уже.
— Я тебя сто лет не видел.
— Неправда, только неделю. Вон еще один идет.
— Да, в этом-то все и дело. Я тебя сто лет не видел, а ты меня всего неделю. Беги. Нет, постой. Я люблю тебя. Да ты знаешь, только тебе все равно. Беги.
Он не стал смотреть, как она садится в автобус.

*  *  *  *  *
— Мне очень нужно поговорить с тобой, я буду долго, ты только не перебивай, хорошо? — Она открыла крышку фортепиано и тронула клавиши. — Ты знаешь, мне кажется, человеческие отношения выстраиваются по законам музыкальной гармонии. Я встречала людей, которые звучат в унисон, есть такие, которых разделяет терция, кварта или чистая квинта. У них у всех разный уровень родства, но они созвучны. Даже люди в октаву, как они ни далеки , подходят друг другу, потому что они вышли из одной ноты. А мы с тобой несовместимы. Между нами всегда напряжение малой секунды, мы очень болезненно, трудно  звучим. Слишком натянута нить. Можно верить, что здесь есть какая-то особая красота, но с ней достаточно сложно жить. Странно, да, стоящие рядом клавиши, так близко, что ближе просто нельзя, издают звуки, терзающие друг друга.  Непонятно, как и зачем они оказались рядом. Я все время сомневаюсь, стоит ли им звучать одновременно. Не лучше ли никогда не сталкиваться в мире, в котором звуки и без нас в столь хаотичном переплетении? А? Ну скажи что-нибудь. Ведь тебе тоже больно. Я знаю.

*  *  *  *  *
— Мне кажется, люди знают два языка — один для своих, один для чужих. Язык для чужих  проще — говори обо всем, не углубляясь ни во что. На таком языке говорят и с незнакомыми, и с малознакомыми, и просто с хорошими, но не близкими людьми. Язык  для своих — особенный. Он только для тех, кому доверяешь, с кем можно поделиться всем, что у тебя есть, всем, что надумал, пережил, перечувствовал. А с тобой у нас ни то ни се. На языке чужих говорить глупо, мы ведь не чужие, зачем пустой воздух словесами забивать. А своего языка у нас нет, он почему-то не складывается. Мы как на границе, нужно перейти нейтральную полосу, но ни ты, ни я не решаемся сделать первый шаг. И я не знаю, как осмелиться. Ждать, что осмелишься ты, я устала. Но переломить свой страх — а вдруг ты станешь стрелять, а вдруг ты возьмешь меня в плен, а вдруг ты меня не любишь, — я не могу его переломить. У меня нет против него аргументов, ведь я еще не знаю твоего языка. Это замкнутый круг. Его покинуть можно только взлетев.

*  *  *  *  *
— Мама, а папа помнит о нас?
— Конечно, помнит, он ведь нас любит.
— Да? А он помнит о том, что он нас любит?
— Он нас любит, даже если не всегда об этом помнит. Конечно, он нас любит.
— Мама, а разве можно любить и не помнить об этом?
— Конечно, можно. Вот ты дышишь, ты ведь дышишь всегда, а всегда ли ты помнишь, что воздух надо вдыхать, потом выдыхать? Ты об этом вспоминаешь, только когда тебе становится трудно дышать. Только тогда  ты вспоминаешь, что надо дышать, чтобы жить. Понял?
— Понял. Только тогда почему ты плачешь? Тебе трудно дышать?