Женщина, созданная для меня

Как материнская улыбка
До боли близкая давно,
Весна опять в рассвете зыбком
В мое увиделась окно.

Чуть золотистей стали крыши,
Чуть выше голубя полет.
Дымками розовыми дышит
Поголубевший небосвод.

В душе надежда и тревога,
В душе отвага и печаль.
Как приподнять, хотя б немного,
Завесу, что скрывает даль?

(Из школьных стихов Ани)

АННА.

       Аня уезжала из дома навсегда. Но об этом никто не знал – ни она сама, ни близкие, остающиеся в их старинном уютном гнезде, ни огромный мир, который в скором времени влюбится в эту девочку за ее голос, чистый, как лесной ручеек, за душу трепетную, как песня жаворонка.
       А пока она быстро собрала вещички – знакомые предложили подвезти до Москвы – впорхнула на заднее сиденье автомобиля и приготовилась радоваться. А радоваться было чему – позади выпускные экзамены, впереди сто дорог, и, ближайшая, в Москву, к бабушке, которая заждалась ее.
  Бабушка Ани – Полина Георгиевна Бушуева, старая актриса, любимица Москвы, только что закончила книгу воспоминаний, с которой очень торопилась – возраст есть возраст, а сказать хотелось многое: о замечательных друзьях, о трудных, но тоже замечательных временах. И вот теперь, чувствуя себя несколько виноватой, что жила в последнее время отшельницей, звала к себе внучку.
       Машина легко летела по шоссе, а душа Ани заблудилась в облаках – ее, как ребенка, радовала скорость, радовало непривычное для нее ощущение «автобратства» с людьми, несущимися в соседних машинах. Анюте казалось, что на нее взглядывают доброжелательно и понимающе. Возможно, так оно и было – мало кого оставит равнодушным хорошенькое и взволнованное девичье личико. И только один раз, когда промелькнул вдалеке красавец-дуб – старый знакомый их семьи – сердце Ани сжалось от предчувствия чего-то невозвратимого.
       Гнездо, из которого выпорхнула Аня, и в котором остались ее мама с папой и дедушка с бабушкой, было чудесным. Его в стародавние времена построили их предки известной на Руси купеческой фамилии. Семья была богатой, и построено все было, как надо: большой двухэтажный дом из красного кирпича, украшенный двумя башенками, все полагающиеся хозяйственные строения, и даже пруд, хотя река была рядом. Усадьба чудом осталась цела после войн и революций, но, когда по новым правилам, стали нарезать надел, оказалось, что хозяйственные строения не уместились в положенное количество  соток. Их разобрали и куда-то увезли. Осталась только кузница. Она стояла на некотором удалении от усадьбы, у реки, и, хотя стала считаться общественной, подрастающие в семье сыновья, поколение за поколением работали в ней – сначала Анин прадед, потом дед и, наконец, отец. Прадеду из-за происхождения учиться серьезно не пришлось, а дед и отец закончили художественно-промышленное  училище в Питере. И как люди талантливые, любознательные, трудолюбивые, кузнецы Нечаевы пользовались известностью и уважением среди коллег. А отец даже имел звание «Заслуженный художник России».
Поэтому, когда в их городе открылось художественно-реставрационное училище, Нечаевых пригласили преподавать будущим реставраторам ковку. Благо, вокруг было много старины, которую нужно было изучать и реставрировать.
         Энтузиасты Нечаевы со своими учениками много путешествовали, стараясь увидеть и сохранить то, что еще уцелело от бездумного и бессмысленного варварства. Каждый обломок, каждую загогулину решетки, ограды, перил и т. д. собирали, срисовывали, фотографировали, учились делать подобное. И, наконец, их собраниями заинтересовались даже  серьезные ученые.
       Мама Ани в этом же училище работала библиотекарем. А бабушка была уважаемым в городе педиатром, и даже, когда вышла на пенсию, к ней приходили консультироваться.
       Дом Нечаевых стоял на окраине города, вернее особняком. И за долгие годы ничего не изменилось – маленький подмосковный городок почти не рос вширь, и все домашние привыкли – на работу, в школу, в магазин ходить достаточно далеко. Зато воздух и тишина были почти деревенскими.
       На том же берегу была еще одна усадьба – она некогда принадлежала генералу с немецкой фамилией и честной преданностью русской армии. В революцию он сражался на стороне красных и красными же был расстрелян. Потом усадьба сменила нескольких владельцев. Сейчас в нее летом приезжал отдыхать летом академик Скоблицын. Взрослые в аниной семье знались с обитателями соседней дачи, а Аня видела их только издалека и не знала, что когда-нибудь, судьба сведет ее с одним из них.
       У Ани была старшая сестра Елизавета, девушка своевольная, гордая, удивительная красавица и мечта всех окрестных мальчишек. Из-за нее шесть лет назад семья переживала те же  тревоги, что и сейчас – тогда Елизавета уезжала в Большую жизнь. И у нее все задуманное получилось: поступила в Питере на театральное отделение, очень успешно закончила и работает теперь в Театре Комедии. Где же еще с ее неунывающим характером?
       Сестры во всем были удивительно разными и внешне, и внутренне. Елизавета, похожая на отца, с ее черными волосами, белой кожей и, как будто брызжущими голубыми искрами, глазами, затмевала всех. И Аня уже привыкла к тому, что если они всей семьей куда-нибудь шли, знакомые, встречаясь, ахали: «Какая красивая у вас Лиза!». И она с почтительным интересом смотрела на старшую сестру: «Какая красивая у нас Лиза!».
        Аня никогда не испытывала зависти – ведь это чувство приходит к тем, кому чего-то нехватает, к тем, кто в чем-то не уверен. А она подсознательно чувствовала, что ее любят даже сильнее, чем Елизавету – папа за то, что Аня похожа на маму: та же золотистость волос и матовой кожи, та же, с легкой зеленцой, синева глаз. И главное, та же, что и у мамы, удивительная изысканность мимики, улыбок, взглядов. А все остальные в семье любили ее сильнее за то, что она младшенькая.
       Лизун, как ее звали в семье, была человеком общественным. Очень любила ходить в садик, хоть вставать ей приходилось гораздо раньше, чем городским ребятам. Бодро топала по дороге через снега и лужи. В школе всегда была официальным и неофициальным лидером. Проблемы с ее хождением на дискотеки и прочие развлекательные мероприятия не было никакой – за ней заходили всем коллективом, и всем коллективом провожали домой.
Аня же, едва начав ходить в садик, возвращалась оттуда настолько измученной и несчастной, что бабушка, чтобы избавить ее от этой повинности, ушла на пенсию, несмотря на уговоры коллег и мольбы пациентов. Как врач, она понимала, что девочка своеобразная, и что нужно дать ей расти так, как для нее естественно.
        Аню же возможность побыть на людях радовала только тогда, когда у нее было достаточно времени на уединение. Нет, это не как у пушкинской Татьяны: «Дика, печальна, молчалива…» Нет. Девочка росла веселой, резвой, как козленок, но слишком впечатлительной. И после каждого всплеска эмоций ей нужен был отдых. В старом большом доме хватало места всем – и шумным друзьям Елизаветы, и Анне всегда находился тихий уголок, чтобы уединиться со своими друзьями – книгами, которых в доме великое множество. Многим книгам далеко за сотню лет. И одну из прелестей их составляли удивительные иллюстрации. Особенно Аня любила книги о путешествиях и рыцарские романы. Повзрослев, с русской классикой уже не могла сравнить ничего.
       Для ее занятий, фантазий, мечтаний их дом подходил как нельзя лучше. Он весь дышал уютом, любовью, теплом и чистотой. Аня любила разложить на полу кучу книг на одну тему и читать их все сразу. На дубовом паркете всегда лежали пятна света, украшенные затейливым рисунком оконных переплетов. Окон и оконцев в доме множество. И летом по дому всегда носились веселые сквозняки.
        Внутри дома в отделке очень много дерева. В нижних парадных комнатах резные панели из темного дуба, оттеняли современные обои, которые часто менялись. А наверху сохранилась кое-где обивка из старинного штофа. За многие годы ткань сильно выгорела, но от этого стала еще прекраснее – серебристые отблески на ней тревожили воображение чем-то сказочным, лунным. Но больше всего Аня любила башенки дома, одна с видом на речку, на луга, из второй видна дорога, которая ведет в Москву и, как бы обрывается на горизонте. И вот там-то, на грани неба и земли, и рос тот дуб – прекрасный и необыкновенный. Тот самый, с которым попрощалась Аня.
       Подрастая, она открыла для себя этот дуб, когда в бинокль рассматривала окрестности из башенки своего дома. Благородные очертания силуэта делали его похожим на гравюру к рыцарским романам. Аня в первый же выходной упросила родителей пойти к красавцу-дубу. А потом это стало их семейной традицией – ходить к нему в поход. Летом пешком, с рюкзаками и амуницией на случай дождя, зимой на лыжах. И долго дуб отмечал границы ее мира, который казался просторным, но родным и уютным, наполненным до краев любовью близких, красотой природы и общением с животными. А сейчас, со снисходительной жалостью к самой себе, Аня подумала, как, оказывается, был мал мир, казавшийся ей так долго большим и изумляющим.
       Мама с папой, дедушка с бабушкой уже давно обсуждали, какое же будущее выбрать для Ани. Вернее, с тревогой ждали, что же выберет она, какую профессию, и думали, что же ей посоветовать. А Аня в раздумьях им никак не помогала – сто дорог… Но, если выбрать одну, значит отказаться от других. Глядя, как родные увлеченно и «вкусно» делали свое дело, Ане хотелось работать с каждым из них.
К папе, например, часто обращались киношники – выковать мечи, доспехи, сбрую. Аня в таких случаях очень любила помогать ему – перерывала кучи книг, искала иллюстрации с нужными странами и эпохами. Рисовали сначала на картоне, вырезали, склеивали. Обряжали в эти «доспехи» человека, с обликом, похожим на актера, которому все это готовилось. Выверяли, уточняли, а потом отец и дедушка все это выковывали. А один помощник режиссера, видя, сколько труда вкладывала Аня, и как полезна ее работа, даже внес ее имя в  рабочую ведомость и ей начислили первые в ее жизни деньги. Она накупила всем подарков.
Реставрация Ане очень нравилась. И она поступила бы в родное училище, но так хотелось посмотреть мир и, хотя бы, учиться в другом городе.
Видя, как бабушка помогает больным детям, чувствовала, что и она этому могла бы научиться. К тому же оказалось, что у Ани, как и у бабушки, была особенность – если брала на руки плачущего ребенка, он умолкал. Бабушка это считала знаком в пользу своей профессии.
Еще Ане очень хотела работать в библиотеке, как мама. Когда она с удивлением обнаруживала, что большинство людей не знают того, что знает она, у нее появлялось желание вывернуть душу на изнанку,  чтобы заинтересовать нерадивых современников всеми чудесами, которые удалось создать человечеству в литературе, живописи, музыке…
Хотелось ей быть и ветеринаром, укротителем, настройщиком роялей, модельером... Да мало ли еще кем!
       Петь она бесконечно любила – дом всегда звенел от ее голоска. Но в семье пели все и очень неплохо. Каждый,  в меру своих способностей, играл на фамильном рояле. Особенно забавно было видеть папины руки кузнеца на изящных клавишах старинного инструмента. И Ане казалось, что пением-то можно будет заниматься параллельно со всяким другим делом.
       Но в их городке уже несколько лет жила на покое актриса Большого театра Леокадия Леонидовна Бархатцева. Увидев по местному телевидению школьный концерт, она заметила Аню и попросила привести к себе. Прослушав девочку, она – опытный артист – уловила уникальность еще не сложившегося голоска и начала серьезно с ней заниматься. Благоговея перед талантом своей ученицы, требовала, чтобы и сама Аня, и ее родные отнеслись к этому серьезно – будущее девочки – опера! С этим никто не спорил, хотя чувствовалось, что вот так бесповоротно выбрать что-то одно и, значит, отказаться от остального, Ане будет непросто. 
       И родные решили в этом году свою младшенькую лелеянную-любименькую доченьку-внученьку, никуда не отпускать -  уж очень ребячливая, легкомысленная, витает в облаках, совсем не знает настоящей жизни. Пусть поживет еще годок дома, благо, и дело есть – может без помех заниматься пением. А случилось все наоборот.
          
АЛЕКСЕЙ.
      
       Я не знал, что этот звонок для меня судьбоносный. Звонила Мария Сергеевна Федорова – давняя знакомая моей матери:
- Алешка-а-а! Мы из провинции привезли такую девочку!
- Знаю-знаю, тетя Маша! Ваше поколение считает, что провинциальные невесты самые лучшие…
- Перестань ерничать и дослушай! Мы ездили навестить Леокадию Бархатцеву – она укрылась в Зареченске. Привезли сюда ее ученицу. Так что у меня к тебе, в первую очередь, деловое предложение – девчонка – мечта любого продюсера! Представляешь – школа Бархатцевой! Эталон! Плюс внешность, голос, пластика! Вот, я еще вспомню тебе по поводу провинциальных невест, когда влюбишься! Девочка, правда, очень молоденькая – только окончила школу. Да и голос еще не созрел, нужно будет беречь, но репертуар – огромный и на сцене будет хороша!
- Тетя Маша, я уже вскормил грудью двух неблагодарных, и зарекся этим заниматься!
Я плохого тебе не посоветую! Увидишь – век благодарить будешь!
      
А любопытство меня уже несколько разбирало, несмотря на зарок. И я, конечно, согласился. Мария Сергеевна пообещала, что уговорит Аню показаться у нас.

Одной из «вскормленных» мною певчих птиц был мой сокурсник. Когда оказалось, что Данила замечательно поет, я решил помочь ему, потому что имел некоторое представление о том, как это делается и друзей в артистическом мире. Особенной удачей для нас с Данилой было то, что я, незадолго до тех событий, познакомился с немецким продюсером Шнайдером.
Хороший дядя лет сорока, по-немецки романтичный, не по-немецки эмоциональный. Он стал другом и мне, и Даниле. Герр Шнайдер пообещал Даниле хорошую карьеру, тот бросил институт, уехал с герром в Германию. Там Данилу взяли в оборот: учили, просвещали и, когда, наконец, показали большой публике, стало ясно, что труды не пропали даром.
У обаятельного простодушного парня с очень хорошим голосом, в Европе появилось имя и популярность. С помощью герра он заключил славный контракт. Я рад за него и надеюсь, что когда-нибудь он посетит и нас.
О другой «птичке» я расскажу позже.   
А в артистический мир я вхож потому, что моя мать некогда пела в театре Станиславского и Немировича-Данченко. Недолго и, возможно, не блестяще, но среди блестящих людей обрела много знакомых. Всю остальную жизнь мама уже занималась только собой, красавицей. Нам с папой от щедрот ее внимания перепадало немного.
       Отец, бывший номенклатурный работник, во время перестройки где-то смог перехватить кредит, и открыл ресторан в нужном месте и в удачное время. Администратор он был всегда отличный. Нашел хорошего повара, хороших музыкантов и у заведения появились постоянные клиенты и хорошая репутация. Но через какое-то время отца стали одолевать размышления «о тщете всего сущего», как я это называл. Он оставил ресторан на меня и поселился со своей собакой в маленьком подмосковном домике, который у него сохранился с тех времен, когда он увлекался охотой. И наша семья распалась.
       Мама осталась одна в большой московской квартире. А в маленькой квартирке, которая была ее приданым, поселился я и очень радовался своей самостоятельности. Можно вообразить, что вот тут-то я и ударился во все тяжкие. Совсем нет. Конечно, я не ангел, но от многого ненужного меня спасла любовь.
       Пока мы еще жили все вместе, я поступил в институт и отчаянно влюбился. Нет, не в студентку, а во взрослую женщину, мамину младшую подругу. Ирине было 32 года, она «служила», как они выражаются, в драматическом театре, и недавно разошлась со вторым мужем.
      Вероятно, боясь своей опустевшей квартиры, она стала часто бывать у нас. Иногда по-свойски наводила порядок, что-то готовила, и, если мы с отцом при ней возвращались домой, кормила нас ужином. Мать с удовольствием уступала ей все бытовые заботы.
Ирина была удивительной женщиной. Впрочем, почему «была»? Она и сейчас удивительная. Я и сейчас ее люблю, только в этом чувстве больше благодарности за все и ностальгии по пережитым дням. Насколько она была красива? Не знаю. Меня всегда волнуют женщины с «лица необщим выраженьем». А вот «необщего» в Ирине было море. Такая смена выражений, такая грация чувств! То ироничная и колючая, не пускающая никого за очерченный ею круг, то глянет так по-девичьи беспомощно и трогательно, что хочется «догнать, обнять, прижать к груди». И тут уже чувствуешь только, что ты – мужчина, а она – женщина. И ты рядом с ней должен быть сильным, надежным. И не важно, сколько тебе лет, сколько ей. В движениях Ирина была быстрая, порывистая, как птица, слетающая с ветки. Но, в то же время, никому так не шло выражение «гордая прелесть осанки».
       Я никогда не думал, что признаюсь Ирине в своих чувствах, это случилось как-то само собой. Однажды она заботливо кормила меня на нашей кухне, все было так хорошо и сердечно, что я вдруг заговорил. Она плотно закрыла глаза, у нее как будто перехватило дыхание. Очнувшись, сорвала с вешалки свою куртку и убежала. Матери потом позвонила, объяснила, что стало плохо, захотелось на холод и ветер.
       Ирина не появлялась долго. Мы с папой опять уныло копались в холодильнике или доводили до ума полуфабрикаты. Слышал, что на вопрос отца, мама ответила: «Учит роль, ни с кем не хочет общаться. Боится расплескать находки». Похоже было на правду, но мне хотелось думать иначе. Не решаясь ее никак разыскивать, я по-мальчишески мечтал о том, что было бы, если бы я был совсем взрослым, что бы я сделал во имя ее.
       Но вот однажды звонок. Я сразу узнал – она! Кинулся к двери. Ирина вошла, мы крепко обнялись и долго стояли неподвижно. До сих пор еще трепещет сердце, когда вспоминаю свежесть ее щеки с мороза, запах духов от мехового воротника. Потом вошли в комнату и сели поодаль друг от друга. И говорили, говорили. Она о том, что все у нее сейчас так плохо, что если б не увидела меня сейчас, то не знает, что бы с ней было. Роль отдали другой. Но хуже всего было то, что выстроенное, выстраданное (она уже показывалась в этой роли), наследница опошлила и обесценила. О том, что в театре у нее нет друзей, что никому до нее нет дела и что я единственный человек, которому она нужна. Я в ответ – то о чем думал все это время: сроки, в которые нам довелось родиться, не причина потерять друг друга.
       Когда мать вернулась, она застала нас сидящими в темноте, взволнованными. Рассказали о несостоявшейся роли – это горе ей было понятно.
       С тех пор мы с Ириной стали встречаться часто. Сначала с удовольствием бродили по улицам, но «мороз крепчал», и мы стали проводить время в ее квартире.
       И однажды случилось то, что должно было случиться. Это было прекрасно! Ее деликатность, нежность, наша горячность и восторженное отношение друг к другу, сделали это время самым светлым, самым радостным в моей юности.
       Прошло 15 лет, а я ни разу не разочаровался в Ирине, никогда  не возникало желание освободиться от ее влияния. Я ей за все благодарен. Она вылепила из меня и мужчину, и человека.
       Но со временем отношения становились спокойнее. У меня появились какие-то романы «на стороне». Возможно, это было и любопытством молодого человека, и тщеславным желанием добиться какой-нибудь престижной красотки. Но все заканчивалось разочарованием – с Ириной я привык, что женская прелесть состоит из красоты, из тонкой эмоциональности и интеллекта. И когда в компании случалось познакомиться с какой-нибудь хорошенькой хохотушкой, с каждой последующей встречей, ее обаяние таяло и таяло. К тому же, сознаюсь честно, модельные красотки в моем «донжуанском списке», появлялись только для того, чтобы потешить мое самолюбие. Ну, никак я не мог представить, что километровые кости их конечностей – это прелестные женские ножки. А самомнение и невежество многих из них? Нет!
       В каких-то интрижках я каялся Ирине, о чем-то она догадывалась сама, но, умница, понимала, что я должен это пройти. Да, под одной крышей с Ириной мы никогда не жили. Возможно, это тоже помогало дольше сохранить романтичность отношений.
       А вот  два года назад я чуть не женился. Это как раз тот случай с «птичкой-певичкой», о которой я собирался рассказать.
       Мы с Олегом (это глава моих танцоров и худрук коллектива) решили изменить окраску наших шоу. По рекомендации к нам пришла одна фемина и заворожила всех. Даже скептичный Олег смотрел на нее, как кролик на удава. Яркая, властная, черные «горячие до гари» глаза, огромная самоуверенность (да, вероятно, и опыт) в обращении с мужчинами. Богатый голосище, хоть и несколько вульгарного тембра. И взялась она в нашем заведении хозяйничать.
Я-то не из породы кроликов, но было забавно поиграть с ней в поддавки. И заигрался, чуть было не женился.
       А помешал этому герр Шнайдер. Планируя карьеру своей будущей жены, я опять, по старой дружбе обратился к нему за помощью. Герр Шнайдер охотно взялся ее раскручивать, как в свое время моего друга Данилу, показал Жанну в Германии. Был не успех – фурор. Анемичной европейской эстраде нужна была свежая хохлацкая кровь.
       Меня Жанна, может, и любила, но на нее посыпались такие выгодные предложения, в том числе руки и сердца, что будущность со мной ее уже не интересовала. Сейчас я рад этому, но далась эта «радость» нелегко. Трудно мужчине, который привык к победам, справиться с уязвленным самолюбием, а тогда мне еще казалось, что люблю. Эгоист, я еще имел совесть плакаться «в жилетку» Ирине, а она, как могла, утешала.
      Как хорошо, что эта страница жизни уже перевернута. И все, что касается Анны можно писать с чистого листа!
                ****
       В назначенный день и час сидели мы в моем ресторане и ждали Анну: супруги Федоровы, Василь Петрович, который время от времени финансировал наши проекты, и я. Странное предчувствие волновало меня, хотя Федоров говорил: «Смотри, осторожно, Алексей! Дамы — контингент эмоциональный: «Прелесть, прелесть!» – а на поверку что? Маленькая деревенская девочка с большой косой! Да, ее надо год к столице приучать. И еще, дай Бог, если один год к сцене, даже, если она так хорошо поет, как говорит Маша! Впрочем, хорошенькая!»
       И тут я увидел, что улицу переходит девушка, и уже не сомневался, что это Анна. Длинные волосы летят по ветру, она их придерживает одной рукой, в другой руке гитара. Издалека черт лица не видно, но угадывается выражение. Я вспомнил «Рождение Венеры» Боттичелли. Как описать – детский покой, светлая задумчивость и… обещание расцвета пленительной женственности в будущем. Брючный костюм многое скрывал, но мне и не хотелось цинично рассматривать подробности – облик ее был прекрасен.
       Девушка, помедлив секунду у входа, вошла. Предупрежденный охранник указал, как пройти. Я же не мог двинуться с места! И вот уже она у нашего столика. Розовая от ветра и смущения, с улыбкой, которая никак не хотела прятаться,  с пушистыми светлыми ресницами. На мгновение задержала на мне взгляд, и сразу же перевела на Федоровых. Федоров удивленно лепечет: «Ну, вот я только что говорил, что маленькая девочка с длинной косой…» Она смеется: «А оказалась большая, и косу вчера отрезала!»
Ну, не такая уж и большая, как себя воображает, а косу жалко!
Присела, дует на руку, уставшую от гитары. Василь Петрович торопится с делом: «Ну, что скажешь, коза?» Выпрямилась, как весенний прутик, четко и надменно:
- Вероятно, только то, что к незнакомым людям следует обращаться на «вы»! -  и пошла.
 Марья Сергеевна:
- Ты куда, Анна?!
- Извините, Марья Сергеевна, вам я вечером позвоню, - не оборачивается и уже далеко.
       У меня ожили ноги, вскочил, догоняю:
- Аня, вернитесь!
       Она оборачивается, внимательно и доверчиво смотрит мне в глаза:
- А это правда нужно?
- Очень нужно, правда!
       Беру у нее гитару и не верю счастью – она идет обратно.
- Извинись перед человеком, - говорю Василь Петровичу.
- Да, она такая молодая, я не хотел…
        Анна уже миролюбиво:
- Меня обидел тон. А вообще-то я не привыкла, чтобы ко мне обращались на «вы». Да, и козой дома часто называют!
      
Я не сразу понял, почему, показываясь, Аня решила спеть арию Пажа из «Гугенотов». Пришла с гитарой, наверно, собираясь петь что-то задушевное, подходящее для ресторанной тематики. Да и нежный голосок стоило ли напрягать, изображая мальчишку. Зачем? А ее, вероятно, «понесло». Теперь-то я знаю, что, стесняясь, она действует по правилу «нападение – лучшая защита».  Размолвка с Василь Петровичем, любопытные из труппы, которые не слишком доброжелательно поглядывали, а то и незаметно от меня высказывались в адрес новой претендентки. И вот вам - спускаясь по  лестнице на сцену, по-петушиному задиристо, но утрированно галантно, с хорошей порцией колючек:
Мой вам привет, синьоры!
Наслаждение слушать и смотреть. Все движения точны и артистичны. Потом с удивлением узнаю, что в полный голос эту арию она пела впервые. И узнаю еще одну ее восхитительную особенность – под музыку она может без подготовки перевоплотиться в кого угодно.
       А пока перед нами средневековый мальчишка, вышколенный, но хулиганистый, который не бьет уличные фонари только потому, что в средние века не было электричества. Спела. Наши многозначительно переглядываются.
       Хоть Василь Петрович и сказал: «Ничё поет!», но я понял, что денег он не даст – привык, чтобы его обхаживали. Ладно! Выкрутимся!
       Дело в том, что я только что вложил все «под завязку» в серьезное мужское дело. Придется опять сотрудничать с герром Шнайдером. Но на этот раз он на многое может не рассчитывать – Анюту я никому не отдам.
А пока с официальным и серьезным видом говорю с ней о работе, о контракте. Теперь она – маленькая, наивная девочка, с восторгом слушает взрослые слова: «работа», «контракт». И складывает ладошки, замирая: «Ах!.. По-настоящему?!»
Договорились, что меня представят московской бабушке, и мы все еще раз обговорим с ней. Анина бабушка оказалась известной московской актрисой, и мне доводилось ее видеть на сцене в свое время. Совершенно очаровательная в жизни, умеющая так вкусно говорить, умная и добрая. Живет она в доме, некогда принадлежавшем их семье. Потом, по мере «уплотнения» их жилплощадь все сжималась и сжималась, и Полина Георгиевна оказалась с дочкой в комнате, переделанной из лестничной площадки черного хода. В этой чудной квартирке в кухню вели три ступеньки вверх. Потом дочка вышла замуж и уехала во Францию. А Полина Георгиевна жила здесь со своим вторым мужем, тоже актером, который умер лет пять назад.
       В последние годы у старушки была возможность получить квартиру в районе новостроек, но она уже привыкла к такому жилью – все-таки родительский дом. Да и ей, как многим москвичам, дышалось выхлопными газами и пылью центра слаще, чем свежим воздухом окраин.
       Полина Георгиевна написала воспоминания о театральных событиях, коих была свидетельницей, и сейчас, торопясь закончить работу, каждый день проводила в библиотеке, сверяя даты и факты со своими воспоминаниями, чтобы окончательно отредактировать рукопись.
       Для серьезного разговора я пригласил бабушку с внучкой в ресторан. Не в свой, а, чтобы было меньше любопытных, в другое уютное местечко. Заехав за ними, залюбовался – как хороши мои спутницы. Старшая в черном платье с легкими рукавами, седые волосы уложены в красивую прическу, а всякие ямочки-складочки на лице смягчают величественность облика и делают ее похожей на добрую королеву. Внучка в обществе бабушки ведет себя озорно и весело. Из-под крохотного белого с черной отделкой платья, выглядывают юные и быстрые ножки.
       При входе в заведение швейцар, всмотревшись, спросил: «Сколько лет девочке?» Но Полина Георгиевна, не замедляя шагов, величественно: «Дети со мной!» И мне приятно было почувствовать себя «дитем», которому кто-то покровительствует.
       Вечер прошел чудесно. Я был в ударе. И мне удавалось удачно шутить. Анна, смеясь, подпрыгивала на стуле и болтала ногами. Сидя с десертом и соком вполоборота к столу, глазела на эстраду и публику. И впервые никуда не срывалась. И я мог ею любоваться.
       Как объяснить, какие у нее глаза? О бровях говорят – «вразлет». У Анюты и в самом деле брови вразлет. А глаза? Раскосые? Нет. Это совсем другое. Может о таких глазах Блок сказал «крылатые глаза»? Лучше не скажешь. Восторженно и вопрошающе смотрят в мир. А эти взмахи светлых пушистых ресниц! Ротик, когда смеется, а она почти всегда смеется или улыбается – подковка, концами вверх. Но, оказывается, что когда задумается – подковка, концами вниз, как у капризного ребенка. Волосы молодые и нетронутые парикмахером, струятся почти до пояса, маленький хвостик красиво оформляет затылок, а на висках выбиваются нежные завитки. Я потом узнал, что такая прическа называется «французская невеста». Наконец понял, почему у многих женщин волосы окрашены такими странными клочками – это парикмахеры что-то подсмотрели у природы и не сумели красиво повторить. У Анюты солнце высветлило поверхность волос почти до бела, а глубже, в этом пушистом водопаде – золото, а ближе к коже – пепел.
        Сегодня она в белом с черной отделкой. Эти цвета так красиво оттеняют ее бежево-золотистую, но все же светлую кожу, по-видимому, такую нежную и шелковистую, что кажется влажной.
       Чудесный вечер! 
       Мы с Полиной Георгиевной с удовольствием поужинали, немного выпили, додумались до следующего: коль родители хотели, чтобы у Анюты был «академический отпуск», не будет большой беды если она попробует себя на сцене. Поймет ее ли это дело, привыкнет к публике и т.д. Контракта, естественно, никакого не надо, даже если начнет работать, незачем ей платить, как взрослой (тут я активно возражал). Но нужно сначала уговорить родителей, а для этого съездить к ним. А пока длятся Анютины «московские каникулы», я (с великим удовольствием) или Андрей — мой шофер-хранитель, будем привозить и увозить ее, чтобы не волноваться за путешествия по улицам Москвы – жалуется, что часто пристают.
       Еще отец в свое время нашел для труппы золотого человека, концертмейстера Аду Ильиничну. Она замечательна тем, что без нот может сыграть что угодно – от услышанного вчера шлягера до слышанной еще в детстве «Партия – наш рулевой». Я попросил Аду Ильиничну позаниматься с Аней, наметить примерный репертуар. На первом занятии заглядываю к ним, предвкушая массу комплиментов в адрес «моей находки», вижу – обе красные, злые. У Анюты на щеках слезы высыхают раньше, чем успевают скатиться. Ада Ильинична: «Этого человека научить ничему не возможно! Она не хочет учиться! Что она себе думает, что на сцене можно стоять с каменным лицом и руками в карманах?» Анна: «Я не буду стоять столбом на сцене! Но я не могу быть дрессированной обезьянкой! Я попросила вас пройти со мной только вокальные партии!» Встал на сторону Анны, сказал, что видел ее «в деле». Ада Ильинична обиделась. Успокаивал их, как мог. Придется искать для Анюты кого-то помоложе и менее педантичного. Она, несомненно, самородок, и надо бережно относиться к ее самобытности.
                ****
       Среди танцоров у нас была славная дивчина – Наташа Черкашина. Последнее время она приходила на работу с дочкой, девочкой лет шести-семи, я не придирался. И эта девчонка, Катерина, сразу стала увязываться за Анной. А той, видимо, с ребенком было комфортнее, чем со взрослыми.         И вот, пока в ресторане еще не было посетителей, они со смехом и топотком носились по всему помещению. И так хорошо было на душе, когда слышался этот шум и смех.
       Как-то зашел ко мне знакомый художник, он время от времени выполнял наши заказы. Толкнул ногой дверь, молча плюхнулся на диван и долго смотрел в одну точку. Потом: «Трах-тибидох-тибидох… на что я жизнь истратил! Налей чего-нибудь…» Когда отошел, заговорил: «Какие у тебя здесь дети бегают?» Оказалось, встретил Анну и Катерину, они носились, спасая ресторанную кошку от облезлой собачонки Ады Ильиничны. Анна, отводя упавшие на лицо волосы, из-под руки взглянула на него. И он пропал.
       О, я знаю этот взгляд! И наивность, и доверчивость, и… и… и… не передать что – бесконечная женственность чистой девочки!
       А бедолага еще долго сидел и пил, сетовал, что жизнь прошла впустую. Потом Андрей отвез его, еле тепленького, домой.
       Однажды иду по галерее, девчонки в уголке возятся с куклами. Анна, увидев меня, краснеет: «Мы не играем в куклы, а просто шьем им платья!» «Я так и думал!» Мне очень дорога детскость и чистота Анюты. «Но мысль ревнивая, что ею…», да почти, как в опере. Невыносимо думать, что кто-то тебя опередит! Например, влюбится в кого-нибудь из наших балетных. Вон, какие львы!
       Тот уголок у девчонок был излюбленным местом. Однажды утром иду, вижу – учатся читать. Яркое солнце. У них золотятся волосы, ресницы, рожицы. Они нежатся в его лучах, как котята. Склоняюсь над ними, и Анюта, забывшись, нежно и влюблено смотрит мне в глаза. Долго. Блаженную вечность. Наконец, шепчу: «Я люблю тебя!» Очнувшись, она вскакивает и убегает. И уже целый день ее больше не поймать. Ну, нет, балетные – не дождетесь! Когда же все-таки встретились, на мгновенье глянула исподлобья и принялась озорничать. Говорила колкости, подшучивала.
       Вечером повез ее домой я. В машине, в ответ на какой-то мой невинный вопрос, расплакалась. Я ей много говорил, нежно, ласково, спокойно, избегая таких слов, как «любовь». Вздыхала, смотрела доверчиво.
       Аня у нас уже много занимается пением и танцами. Золотая моя Ада Ильинична сама привела к нам Вадима, чтобы репетировать с Аней. Заглянешь в комнату, где репетируют Вадим и Аня  - у них ноты разложены по всему полу, и они ползают на четвереньках, выбирают. Интересные находят вещи, и звучит у них все хорошо.
       И Олег «припахал» Аню к своим занятиям. Относится к ней заботливо, сердечно.
       Настало число, когда наши сотрудники получают зарплату. Я внес в ведомость и Аню, начислив ей то, что платили другим в таких случаях. Кассир пожаловалась, что Анна не идет получать деньги, говоря, что еще ничего не заработала. Посоветовал подсказать Ане, чтобы деньги взяла и устроила вечеринку по поводу своей «прописки». Идея понравилась. Я, конечно, тайком добавил недостающее, и все мы неплохо повеселились.
       С Олегом Аня уже совсем друзья, и на вечеринке отплясывали что-то совершенно невероятное. Когда уселись, подошел я – пригласить Аню на танец. Она, глядя мне в глаза преданным и любящим взглядом, испуганно замотала головой: «Нет-нет!» Олег подталкивает: «Иди же, неудобно!» Пошла. Когда я коснулся ее в танце, она вся трепетала: «Нет, я не могу танцевать с вами!» Я сам взволнован не меньше, но пытаюсь шутить: «Ну, вот, а сама такое только что выделывала!» Нервно засмеялась, внутри все звенит, как у куклы. Мне хотелось, чтобы от моих рук исходила уверенность и сила, чтобы девочка успокоилась. Но, видимо, сам был слишком взволнован, чтобы успокаивать других. Еще бы! Когда в твоих объятиях такое нежное и гибкое, как у котенка, тельце, попробуй сохранить самообладание!
Я больше не могу, я сейчас заплачу!
Пойдем в бар?
Хорошо.
        А мне хорошо от того, что у нас появилась маленькая общая тайна.
- Ты какое вино любишь?
- Красное.
- А марка?
- Не знаю. Я вино пробовала только один раз – у нас были гости, и я у бабушки попросила глоточек.
- Ну, и как?
- Уже забыла.
- А почему тогда красное?
- Цвет нравится.
       В баре весело уселась за стойку – впервые все интересно. Смело глотнула вино. Поперхнулась, и смотрит полными ужаса глазами. Наконец, проглотила, закашлялась.
- Ой, какое крепкое!
- Ну, что ты, я взял очень легкое вино.
- Нет, мне больше не хочется!
       Хорошо, что я уже знал, что она любит сок, и запасся.
       Я сдал ее на руки все понимающему Олегу, и она целый вечер вела себя смирненько, не дурачилась.
       Вечеринка шла на убыль. Дамы командовали уборкой. Я пошел искать Аню, чтобы отвезти ее домой. Олег ее тоже потерял. Поднимаюсь по лестнице, слышу – кто-то рыдает. Она!
- Анюта, ты что?!
- Я не могу убирать окурки, они воняют!
       Действительно – в руках веник, в паре метров от нее, кучка окурков.
- А почему здесь ты должна убирать?
- Потому что мыть посуду тоже не смогла.
       Я быстро все убрал.
       В машине легкий туман лирики:
- Я только сейчас поняла, как хорошо в машине – совсем особый мир, как в космосе.
- Да, Анечка, мне тоже кажется, что я на седьмом небе!
- Аня, а ты умеешь водить машину?
- Нет.
- А хочешь научиться?
- Нет.
- Почему?
- Мне нравится, когда за рулем Вы.
       Мой бесценный простодушный ребенок!
               
                ****
       Однажды в «пробке» говорю ей:
- Смотри, в соседней машине целуются!
- Фу, как в кино!
- Почему же «фу»?
- Я не люблю, когда целуются другие, в кино всегда отвожу глаза.
- Так давай сами будем целоваться!
       Восприняла, как шутку, смеялась звонко и заливисто.

                ****
       Ездим, мило разговариваем, хорошо, сердечно, но отношения не продвигаются ни на йоту. Между нами стоит ее возраст.
       В один из выходных коллектив решил поехать загород с ночевкой, как мы иногда делаем. Я ехал позже остальных, и воображал, какой ее увижу - поможет ли природа общению? Вдруг удастся прогулять с ней целую ночь до рассвета!
      Наших застал уже веселыми. Танцуют на открытой веранде. Анюты нигде не видно. Спрашиваю у Наташи.
- Аню не отпустила бабушка, и они с Катериной остались в Москве.
       Ночью не спалось и на рассвете уехал в город. А там уже не смог проехать мимо их дома. Так захотелось увидеть ее утренней, домашней. Бабушка с внучкой встают рано. Как-нибудь извинюсь за бестактность. Купил вкусненького и вперед.
       Позвонил. Веселые шажки несутся к двери. Анюта распахивает ее и, увидев меня, прыгает и радостно хлопает в ладоши.
 -Здравствуй, ты видела, как я подъехал?
- Нет.
- Почему так смело открываешь? – это я уже строго.
       Она, как виноватая первоклассница:
- Ну, потому… потому, что я почувствовала, что это вы, а во-вторых… я не могу рассматривать человека в глазок, это унижает.
- В Москве это  норма и никого не унижает.
       Мне ее уже жалко, и я говорю за нее: «Но ты больше не будешь?» Убегая в кухню, кричит: «Мойте руки, будем завтракать!»
       В ванной спугнул Катерину – она из какой-то свернутой бумажки пускала мыльные пузыри. Анюта на кухне уже разлила манную кашу по тарелкам, в розетках малиновое варенье.
       Пока я мыл руки, она убрала с плеч махровое полотенце, на котором лежали ее влажные волосы, стянула их пояском от халата на темени, и получилась восхитительная, какая-то греко-римская прическа.
Ты сегодня какая-то новая.
Ну, это, может быть, потому что волосы не высохли и кажутся темными.
       Такой домашней вижу ее впервые. Под розовым халатиком, похоже, ничего нет. Честно отвожу глаза.
- Какая вкусная у вас каша!
- Это вы, наверное, ее давно не ели.
- И в самом деле, давно. А вы молодцы – так рано встали и уже хозяйничаете. Бабушку провожали?
- Нет, она уехала еще вчера, и я первый раз ночевала одна. Ну, во всяком случае, за старшую. Так странно и страшновато. В окно смотришь и небо не такое, как дома. Уснула на рассвете, а этот образцово-показательный ребенок встал в семь!
- Жаль, что я не знал. Хотите, сегодня приеду ночевать с вами? – это я скромно по-пионерски.
       Теперь Анюта смеется по-девичьи лукаво и насмешливо:
- Ну, теперь мы уже «бывалые» - будем ночевать во второй раз!
- Тогда я вам позвоню.
       И опять – ребенок:
- Ой, правда! Как хорошо! – потом заботливо, - Вам, наверно, каша и какао кажутся приторными? Хотите кофе и сыра?
- Хочу.
- Вы сварите сейчас сами, я посмотрю, и в следующий раз, когда Вы придете, я для вас сварю, как вы любите.
- Спасибо.
       Потянулась на полку к баночке с кофе, вдруг вспыхнула и убежала:
- Пожалуйста, достаньте вон там!
       Вернулась уже в полной амуниции. Тоже симпатично. Катерина запаслась сладостями и фруктами, с которыми я явился, и ушла смотреть какой-то садиковский сериал про хомяка. Я сварил кофе.
- Будешь?
- Ну, за компанию с Вами.
- Ты не любишь?
- Мне нравится запах, а вкус — нет.
- Тебе сколько лет?
- Семнадцать… Вернее будет  15 сентября.
- Что же ты набавляешь?
- Но ведь скоро, чуть больше двух месяцев!
       Да, все – по спирали. В свое время мне было 17, а Ирине 32. Сейчас мне почти 32, а Ане почти 17.
- Мой день рождения раньше – 10 августа.
       Аня вдруг заливается смехом.
- Это смешно?
- Нет. Просто я недавно читала характеристику знаков зодиака. Знаете, что о львах? Яркие, властные личности, всегда заметные в толпе. Щедрые и инициативные. Вы себя узнаете! – опять смеется.
- А что о девах?
- Это более прозаичное существо: трудолюбивы, верны. Правда, еще артистичны и изысканны.
- Какая прелесть! Теперь это будет мой самый любимый знак!
       И опять тот взгляд, который так кружит голову: и смущение, и упрек, и легкая влюбленность. Остаться бы в этом раю навсегда, но пора. Анюта провожает и, волнуясь:
- А Вы не забудете нам позвонить?
- Да разве о вас забудешь?
       Вспыхнула и убежала.
      Освободился часов в одиннадцать: звонить-не звонить? Девчушки, наверное, уже спят. Все-таки звоню, и сразу же: «Алло!», как будь-то трубку в руках держала.
- Анюта, ты ждешь?
       А в трубку радостно:
- Да!
- Прости, я не мог позвонить раньше...
- Это хорошо, а то Катерина все взяла бы в свои руки, и не удалось бы поговорить.
- Ты что-то хочешь мне сказать?
- Я… мне хотелось услышать ваш голос…
- Тогда я скажу с удовольствием: «Я тебя люблю!»
- Ой! – и всхлипы. Похоже, выпустила из рук трубку.
- Анюта, Анюта, где ты? Прости, пожалуйста! Я не мог тебе этого не сказать!
       Трубку взяла, всхлипывает.
- Ты плачешь?
- Уже нет.
- Обиделась?
- Нет. Только не надо больше так говорить!
- Хорошо, не буду, но ты знай, что это правда! Расскажи о себе.
- О себе? Да у меня в жизни  было так мало событий.
- Значит, воспоминания о них особенно драгоценны!
       Смеется, веселеет.
- Для меня самыми интересными событиями были поездки. Когда я подросла, меня каждое лето отвозили к питерской бабушке – маминой маме.
- Подожди, сколько же у тебя бабушек.
       Смеется
- Повезло — три. Московская — сестра дедушки. Та, с которой я выросла — папина мама. А питерская — мамина мама. Я их всех очень люблю и каждая из них мне так много дала! Бабушка из Питера – бывшая учительница, очень легкая на подъем, очень много знает. Мы с ней исходили весь город и все окрестности. Она рассказывала о людях, с именами которых связаны эти места. А в музее ее пояснения к каждой картине были всегда такими интересными, что наиболее любознательные отставали от экскурсоводов и вслушивались в ее полушепот. Часто после наших походов, мы возвращались домой полные впечатлений и не могли уснуть до утра – все говорили и говорили.
А в прошлом году я победила на детском конкурсе стихов, и меня пригласили в Америку. Когда я вернулась, наша местная газета в 13 номерах печатала мои воспоминания о поездке: «Америка глазами вашей землячки». А в этом году перед самыми экзаменами, тоже победила на поэтическом конкурсе, но уже среди взрослых – до 35 лет. А призом была поездка в Германию. Когда я оказалась в числе победителей, все вдруг растерялись – несовершеннолетняя, кто же будет за неё отвечать в поездке? Взяла на себя ответственность одна хорошая женщина.
Когда мы вернулись, весь город был оклеен театральными афишами: «Я побывала на балу», и свои заметки я назвала «Я тоже побывала на балу». Если хотите, все это потом вам дам почитать.
- Анечка, ты меня удивляешь, что же ты о стихах молчала?
- Не было случая.
- Ну, теперь меня уже ничем не удивишь. Когда же ты стихи почитаешь?
- Не знаю. Ой, а еще мы с папой ездили в Сибирь к его знакомому кузнецу. От Тюмени плыли на пароходе, точнее пароходике, по рекам.Пароходик старенький, маленький, тащил большую баржу. Мест в каютах было немного, в них набились только «транзитные» пассажиры вроде нас. А все остальные располагались на палубах пароходика и баржи. Никто по этому поводу не горевал. Народ привык к превратностям погоды. Впрочем, дожди шли редко, и по вечерам устраивали что-то вроде посиделок. Всегда у кого-то находился баян или гармонь, пели, плясали, а иногда, не сговариваясь, замолкали и слушали шум воды, звуки леса на берегу. Любовались красотой трех стихий – неба, земли и воды. На остановках купались, бегали в гости с пароходика на баржу и наоборот. На троицу все было украшено березками. Грустно думать, что всех этих людей, вероятно, никогда больше не увидишь. Один раз даже ехали калмыки – играли на малюсенькой гармошечке и плясали.
Но самое яркое впечатление – кони. Я их видела много – с папой ходили в ночное. Но здесь совершенно другое – по берегам и на островах паслись вольные табуны. Мне объяснили, что в этих местах очень заболоченная почва и летом основные дороги – водные. Местные жители всюду передвигаются на лодках больших и малых. И коней на лето отпускают на волю. Они, набравшись сил, превращаются во что-то сказочное: сильные, вольные, гордые ни на кого из своих собратьев не похожие кони. А зимой их опять ждут заснеженные дороги, кнут и изнурительная работа.
К Федору Игнатьевичу приплыли ранним утром и все обитатели были дома. Как только пароходик с гудками причалил к берегу, сразу же выбежали люди – от мала до велика – с собаками, конечно, во главе. Нас так радостно встречали! И по поводу нашего приезда устроили выходной. Истопили баню, а потом началось застолье.
Папа знал, что у Федора Игнатьевича большая семья и привез целый воз сладостей, вкусных вин и еще всего, что можно довезти. Нас потчевали местными деликатесами. Взрослые за столом задержались, а молодежь и дети, быстро перекусив, веселятся на улице. Сразу за огородами – стена леса, я ко всем:
- Пойдем в лес!
- Пойдем, пойдем...
- Ну, когда же в лес?
- Сходим, сходим...
Они в лесу каждый день – им не хочется. И я пошла одна. Еще во всю светило солнце, а как только я шагнула за первые деревья – сумрак, как будто в аквариуме с синей водой, плавают пушистые темно-зеленые растения. И каждый поросший мхом пень, куст кажутся ожившими, сказочными. Почему-то хотелось здороваться. Жутковато так, что дыхание перехватывает! И интересно. Иду дальше, впереди что-то светится – поляна. Вокруг высокие ели молчат. Удивительный аромат – такой незнакомый, такой волшебный, что пугаешься еще сильнее. Может, вправду, в каком-то заколдованном царстве? Потом вижу – посреди поляны высокий стебель. На нем плотное соцветие белых цветов, как скипетр. Я протягиваю к цветку руки, и, вдруг, собачий лай, голоса людей – меня нашли. Я потом никак не могла вспомнить – сорвала я цветок или нет.
Из растений еще запомнилась ягода княженика. Цветет розовым, растет как земляника, по виду малина неземного вкуса и аромата. И мох ягель – отдельное растеньице похоже на березу в инее.
Люди и природа очень понравились, но уже через три дня, когда пароходик возвращался, мы на нем отправились в обратный путь. И путешествовали с папой мы почти месяц.
Мама с Лизуном уже вернулись из Финляндии и ждали нас.
- Папе захотелось повести отпуск в дремучих лесах, а мама предпочла отдохнуть в цивилизованном обществе?
- Тут, немножко, сложнее. Дело в том, что у меня все родственники со стороны мамы – финны. Наш предок – Петер Янис – до революции, вместе с Маннергеймом, служили в Петербурге при Императорском Дворе. Они, помимо прочего, ездили в азиатскую экспедицию, вот только не знаю – по поручению правительства ли, Академии Наук ли, но читала, что польза от этой экспедиции была большая. После революции они уехали в Финляндию, а во время войны соратники Маннргейма были против обстрела Ленинграда дальнобойными снарядами.
Несколько лет назад финские высокопоставленные Янисы решили выяснить, уцелел ли кто-нибудь из родственников в России. Для них разыскали бабушку и семью ее покойного брата. Янисы всех нас пригласили в Финляндию, но наши решили, чтобы делегация был не слишком многочисленной, поедут бабушка, мама и наша красавица Елизавета. Мне тоже хотелось поехать, но я уступила. Поездка удалась. Их принимали очень радушно.
А самым замечательным было то, что среди старинных фотографий, взятых нашими с собой, нашлись две (на них, как предполагалось, снят Петер и сестрой), которые были и в фамильном альбоме Янисов.
- О, так ты у нас аристократка! А все время восхищаюсь твоим умением держаться, достоинством.
- Спасибо. Но, по-моему, аристократ тот, кто себя соответственно ощущает. Это состояние. И, простите за нескромность, я действительно чувствую, что я – венец природы, человек!
Это несомненно. Я восхищаюсь тобой. А как познакомились твои родители?
Я же, наверное, рассказывала, что папа учился в художественно-промышленном училище в Питере.
Он уже был на третьем курсе, как вдруг, мелькнула среди первокурсниц, девушка, в которую он сразу же влюбился. Пока он набирался смелости, чтобы познакомиться с ней, девушка исчезла. Папа упросил училищную секретаршу дать ему адрес девушки и явился к ней домой. Здесь я подробностей не знаю, но папа до сих пор гордится тем, сколько подвигов ему пришлось совершить во имя любимой. Оказалось, что врачи запретили маме, временно, учиться – проблема с легкими. Папа сразу же сделал предложение и уговаривал бабушку, свою будущую тещу, отпустить с ним маму на нашу родину – свежий воздух, парное молоко, витамины круглый год, свой врач в семье. Бабушка растерялась от такого натиска. Она боялась отпустить нездоровую дочку неизвестно куда, неизвестно с кем. Папа увез питерцев к себе в Зареченск. Там не могло не понравиться. Познакомил со своими родителями – они не могли не вызвать симпатии и такой сильной, что папа шутил, что даже если бы они с мамой не были влюблены в друг друга, старшие бы их все равно поженили. Не знаю, долго ли, коротко ли сказка сказывалась, но папа добился своего – женился и увез маму к себе.
А маму, и в самом деле, надо было спасать. В ее болезни был виноват не только питерский климат, но и сильное потрясение. В то время мама и бабушка жили на Невском, недалеко от Александро-Невской лавры. А в соседнем доме жил юноша. Он был на несколько лет старше мамы. Учился в одном из морских училищ и, всем своим обликом, являл иллюстрацию к романтическим мечтам девушки.
- А кто герой твоей мечты? Ты в кого-нибудь влюблялась?
- Не помню.
- Ну, наверно, в киногероев или в киноактерев?
- Нет-нет, я вспомнила! Во втором классе я впервые прочитала «Евгения Онегина» и влюбилась в Ленского. Тем более, что книжка была оформлена такими красивыми силуэтами, а лица можно придумать любые. А в четвертом классе влюбилась в Лермонтова, а, может быть, во Мцыри. Ходила и декламировала, пугая прохожих: «Меня могила не страшит. Там, говорят, страданье спит.»
- Да, жутковато, - и опять Анюта смеется-заливается, не дождешься продолжения разговора, - ну, и что же стало с мамой?
- Мама влюбилась в этого моряка, но он внимания не обращал на пигалицу. А она, читала ли какую-нибудь книгу, смотрела ли фильм, во всех героических ситуациях представляла его. Так прошло несколько лет. Но, вернувшись однажды из очередного плаванья, моряк ее заметил и пригласил в кино. Это знакомство маму совершенно разочаровало – герой ее девичьих грез оказался самодовольной посредственностью и говорил не то, и хвастался не тем, и, к ужасу моей скромной мамы, сразу полез целоваться.
Без мечты стало пусто. Книги и фильмы стали неинтересны, казалось, что все люди так же серы, как и ее бывший идеал. И папа во время ворвался в мамину жизнь – его яркие чувства, восторг перед ней, его забота и надежность, покорили маму совершенно и она со смехом вспоминала о своих полудетских горестях.
Мама мне все это рассказывала, чтобы «обогатить меня жизненным опытом», как она выразилась.
- Ну, и как тебе это «богатство» - помогло не идеализировать бедных мальчишек?
- Да мне в любом случае было трудно их идеализировать – мы вместе росли, вместе играли.
- Вот ты какая, оказывается мальчишница!
- Поневоле. Ведь я росла почему-то очень домашней и меня боялись отпускать одну. Я всегда гуляла с папой. Мы с папой и мальчишками строили крепости, горки, катались с них. Я ныряю с высоты не хуже мальчишек. Ездили с папой в ночное. У нас неподалеку – конезавод. Так приходилось защищать лошадей от любителей гонять на них по ночам. Бабушка про нас с папой говорила: «Это Максим учит ее мужественности.» А мама виновато: «Он тоскует о сыне.» Может быть они, в определенном смысле, были правы, но мне кажется, что причина самая естественная – не мог же папа, опекая меня, с девчонками в куклы играть!
У меня так и не было подруг, но я рада, что не играла в куклы – у меня было замечательное детство.
- Ты в самом деле не играла в куклы?
- Нет. Когда мне их дарили, я радовалась, любовалась и сажала их рядком. Потом вспоминала: «Они, наверное, хотят есть». Кормила. Через несколько дней вспоминала: «Наверное, устали» -  и укладывала их спать.
- Страшновато! Ты и своих деток будешь так же воспитывать?
Опять заливается:
- Ну, детки-то будут живые!
- Лень фантазировать?
- Нет – о куклах скучно фантазировать. Но вы, наверное, забыли что я победила на двух серьезных поэтических конкурсах?
- Прости, не забыл. Просто немножечко дразнюсь.
- Но я же не о себе рассказываю, а о своих близких!
- Рассказывай-рассказывай – мне очень хочется слушать о твоих близких!
- Когда мама появилась в нашем доме, она сразу стала и солнышком, и королевой, и любимицей. Бабушка с дедушкой на нее налюбоваться не могли, пылинки сдували, всячески заботились и баловали ее.  Мама поправилась, окрепла. Через два года родилась Елизавета. Учиться маме уже не дали, а когда мы подросли, она стала работать в библиотеке нашего училища. Папа закончил учебу заочно.
- Сколько лет твоим родителям?
- Маме – 41, папе – 43.
- Мое поколение.
- Алексей Борисович, мужчинам кокетство не идет.
- Ну, вот видишь, ты же сама меня называешь по имени-отчеству.
- А мне нравится, когда супруги называют друг друга на «вы» и по имени-отчеству, как в старинных романах.
(Ого! Это обнадеживает!)
С тех пор так и повелось, что она очень много рассказывала о себе. Иногда вот такие же ночные разговоры по телефону, иногда в долгих московских пробках. Вот одно из дорогих для меня воспоминаний:
Уж не помню, почему заговорили на эту тему:
- Аня, ты какие видишь сны – цветные или черно-белые?
- Конечно, цветные! Я, даже, долго была убеждена, что разговоры о черно-белых снах – шутка.
- И что же ты видишь в своих снах?
- Они, часто очень просты по сюжету, но очень сильны по эмоциям. Почему-то всегда небо, даже, когда иду по какой-то поляне, к какому-то домику. И, тем не менее, знаю, что это на небе. На поляне невероятной красоты и яркости цветы – дух захватывает от восторга. А я все иду-иду и никак не дойду до домика. Или летишь на какой-то крохотной планете, кто-то рядом. Сидим, свесив с края ноги, и такая скорость, такой восторг! И такая грусть по, оставленной внизу, земле. И опять, невероятная красота темно-синего неба и золотых звезд.
- Это ты растешь. Но кто же сидел с тобой рядом?
- Даже не знаю кто – мальчик или девочка.
- А про мальчиков сны видишь?
- Один раз видела про оленя, но было такое чувство, что это любимый или жених.
- Вот с этого места по подробнее.
Она не смеется на шутку, вспоминает.
- Тоже ночь, тоже звезды, сад.  И пронзительное ожидание чуда. Я даже стихи какие-то несуразные написала тогда: «Я знала, что чудо входит в раскрытую дверь ко мне...» «...Шагов перестук веселый, резной качнулся ставень и голова оленя возникла на фоне небес...» Олень пристально посмотрел мне в глаза, и пошел, оглядываясь, как будто звал меня за собой. И пропал.
- А дальше?
- Все, - хихикает, - Я стесняюсь рассказывать.
- Колись, колись!
- Я стесняюсь.
- Он приходил к тебе по ночам?
- Нет, никогда, - грустно.
- А чего же ты стесняешься?
- Ну, я правда, стесняюсь.
- Это я уже понял, но чего? Мы же с тобой друзья. Рассказывай!
Пыхтит, как ребенок, на том конце повода, вздыхает. Потом:
- Когда вы поднимались по лестнице,  - слава Богу – я! - Вас кто-то окликнул, вы обернулись и мне напомнили оленя.
Я тронут до спазма в горле, но пытаюсь шутить: «Мне очень к лицу рога?» Она заливается долгим, счастливым, немного дурашливым смехом.
Меня всегда умиляют в Ане сочетание простодушного детства и дразнящей женственности. Она уже столько раз, сама того не замечая, признавалась мне в своих чувствах и словами и взглядами. Но это – бессознательно. А, когда сознание включается, сразу звенят разные сторожевые звоночки. И за установленные границы не удается сделать даже малюсенький шаг.

Еду однажды, смотрю красавицы мои – Анна и Катерина – кормят около булочной голубей. Увидели меня и, как всегда, прыгают и хлопают в ладоши. Предлагаю прокатиться – у меня есть немного времени.
- Куда хотите?
- На Чистые пруды.
- Хорошо, дамы – едем. Только дайте ваши ручки поцеловать.
Катерина сует мне прямо в нос свою шершавую ручонку и я, преувеличенно громко, целую ее. Смеемся.
- А теперь твою, Анюта!
- Мою?!
Мне показалось, что она даже побледнела. Глядя глазами, полными ужаса, медленно-медленно протягивает мне левую руку. Крохотная, она тонет в моей ладони и мои пальцы касаются кожи ее запястья, нежной, как лепесток розы. Склоняюсь над ее рукой, все мое существо жаждет этого поцелуя. И вдруг... Как гром с ясного неба, Катерина: «Ну, что ты стесняешься – я никогда не стесняюсь, если мне целуют руки!»
Я человек не злой, но тут понял, с каким чувством совершают убийства. Аня резко отдернула руку и отвернулась к окну. Поехали. Катерина доканывает: «А чего ты плачешь?» «Потому что ты дразнишься!»  В зеркало вижу, что у Ани и в самом деле по красным щекам текут слезы. Остановился, купил им мороженого. Катерина опять: «А ты почему не сказала «спасибо»?» Аня и в самом деле ничего не сказала, только, потрясенно и благодарно посмотрела. Мне хочется думать, что эта благодарность была не за мороженое, а за чуткость. И это еще одна наша общая тайна.
На Чистых прудах Аня опять спряталась в свой кокон – носилась, дурачилась с Катериной на равных.
Только один раз, когда ветер бросил волосы ей в лицо, и она, отводя из рукой, взглянула на меня, я успел сделать свой самый любимый снимок. Теперь этот портрет висит у меня в гостиной. И все мужчины, приходящие ко мне (женщин, со времени Анны, я сюда не допускаю), увидев этот портрет, подходят близко-близко и стоят долго-долго.

Мой закадычный друг Антон тоже долго стоял перед этим портретом. У нас с ним никогда не было тайн друг от друга. А вот об Анюте мне даже с ним не хотелось говорить. Но, увидев его растроганность, не выдержал и излил душу, рассказав и о несостоявшемся поцелуе руки в том числе.

Мне нравится появляться всюду с Анютой. Нравится внимание, которое на нее обращают. Нравится ее манера вести себя. На тусовках – привычные лица, привычные роли, а тут что-то новенькое. При всей детскости и простодушии, некоторая светская отстраненность и даже легкое высокомерие.
Вскоре после моих признаний Антону, я познакомил их с Анютой. Мы сели за столик, который я заказал  заранее. Антон, сидевший неподалеку, дав нам адаптироваться, подошел. Поздоровались.
- Кто вы, прелестное дитя?
- Спасибо на добром слове. Меня зовут Анна.
- «И нарекли сладчайшим словом Анна...»
- Мужчина знает Ахматову?
- Мужчина, кстати, меня зовут Антон, надеется, что знает достаточно многого вообще и поэзию, в частности.
- Как хорошо!
Я:
- Что же вы не спрашиваете, что знаю я?
- Но Антон уже целует руку Анюты. Она, хоть и смущена, но не отнимает ее. Антон:
- Уверен, что эту ручку я целую первым!
Я его здорово пнул под столом. Аня, быстро взглянув на меня:
- Я об этом напишу в своих мемуарах!
- Чур, первый экземпляр – мой! (Антон)
Они сразу нашли общий язык – болтали, хохотали, бегали танцевать. А я сидел и думал, как же я отколочу своего дружочка. Ане, наконец, стало меня жалко и она сама пригласила меня не вальс. И опять трепетная птичка в моих объятиях. И потом воспоминания, которые мешают спать ночью.
Да, с Антоном они быстро подружились и, вероятно, надолго. Но с людьми она бывает очень разной. У меня есть знакомый журналист – я иногда обращаюсь к нему по поводу рекламы и раскрутки – умница, но неисправимый циник и скептик. Высокий, через толпу всегда бредет с выражением верблюда, собирающегося плюнуть. Вот таким же образом он подошел однажды и к нашему столику (мы сидели в модном ресторане, по поводу какого-то мероприятия).
- Ну, знакомь.
Анна взглянула:
- Не трудитесь, Алексей Борисович, я не способна запомнить всякого в этом зале.
Бережков хохотнул:
- А я не всякий – я журналист и от меня зависит репутация очень многих.
- Репутация любого человека и ваша, в том числе, зависит от степени его порядочности.
Бережков, уже грустно:
- Хорошая ты девчонка. Но мы еще подружимся.
Когда Бережков ушел, Анна растерянно:
- А почему он не рассердился?

До сих пор среди моих знакомых девушек было две разновидности: одни пытались как можно больше у тебя выманить, другие ничего не просили, но радовались подаркам. Этой девочке я не могу подарить ничего – на все мои попытки «одарить» ее чем-нибудь: «Алексей Борисович, вы всегда так хорошо меня понимаете, поймите же и на этот раз.»
Даже заботу о концертных костюмах они с бабушкой взяли на себя. Бабушка, человек проживший жизнь и нелегкую, тоже не научилась быть корыстной. «Алешенька, мы справимся!» У Ани пока три номера в наших концертах. К неаполитанской песенке они нашли  «в сундуках» Полины Георгиевны огромную шляпу. Сами сшили легкое платье и образ с открытки двадцатых годов двадцатого века готов. К вальсу их оперетты ушили бальное платье Полины Георгиевны, кое-чем дополнили – глаз не оторвать. А песня Джо Дассена – джинсы и гитара. Любуюсь я, любуются зрители, но что-то меня тревожит. Например, зачастили к нам южане. Так уже было неоднократно – появляется в труппе красивая девочка и, вмиг, какие-нибудь «орлы» похищают пташку. Я не вмешивался ни в чью личную жизнь. Ресторан – не институт благородных девиц. Но за Анюту страшно. Ее, конечно, не купишь и не соблазнишь, но сколько разных непредвиденных ситуаций. Чуткой Анюте тоже что-то не нравится в зале.
Однажды она приходит ко мне в кабинет и, с почти трагическим видом, говорит:
- Алексей Борисович, вы уверены, что мне стоит петь?
- О чем ты говоришь, Аня? Что с тобой?
- Мне хотелось петь так же, как человеку, который прочитал интересную книгу, хочется рассказать о ней. Когда слышишь что-то прекрасное, чувствуешь такой восторг, такое удивление перед этой красотой, что не можешь удержаться от желания показать это людям. А здесь я пою совсем простенькие вещи, но даже их, не знаю, стоит ли петь. В пении я очень люблю состояние птицы, у которой поет все ее существо. А здесь это смешно. Тут в зале люди пьют, едят и с каждым часом становятся все противнее. Я перед такими людьми не хочу петь.
- Анечка, прости, что поставил тебя в такое положение. Понимаешь, я привык к этой обстановке. Привык к этим людям, они мне кажутся обычными. Я только сейчас понял, как они выглядят в твоих глазах. Казалось, что для тебя же будет лучше, если ты освоишься с многолюдством и не будешь бояться сцены.
- Это я-то боюсь?! Да мне такое даже в голову не приходит. Конечно, я выступала немного и перед небольшими залами, но для меня чем больше зрителей, тем лучше. У меня состояние тореадора перед корридой: «Пусть только попробуют не восхищаться» Правда, когда меня слушают несколько человек, или один, например, вы, я могу засмущаться. И, почти всегда, смущаюсь. А если публика – никогда! «Ну, публика, погоди!»
- Замечательно, умница! Будут у тебя и настоящая публика, и большие залы, и, нисколько не сомневаюсь, большой успех. Подожди только – нужно решить организационные вопросы.
- Хорошо. Только мне иногда кажется, что вы с Леокадией Леонидовной меня хвалите потому, что пристрастно ко мне относитесь. И поощряете мое нахальное самомнение. Мне бы хотелось, чтобы кто-то объективно меня оценил.
- Анечка, я и в правду к тебе необъективно отношусь. И это отношение к тебе не изменилось бы, даже если бы ты совсем не пела. Но поешь ты замечательно и Леокадии  Леонидовне огромное спасибо за тебя. Мне очень хочется познакомиться с ней и поблагодарить ее. Но у нас с тобой есть возможность показаться хорошему и требовательному музыканту – Зинаиде Аркадьевне Веллер.
На том пока и порешили.

Я никогда не думал, что в столице, тем более в собраниях о которых говорят: «Здесь пахнет большими деньгами», можно так успешно и недорого одеваться, как Анюта. Она, правда, говорит, что у нее есть наследственные драгоценности, но пока обходится без них – ее подросточий облик ей это позволяет. Когда в самом начале наших совместных походов, она спросила меня: «А что мне надеть?»,  я рванулся услужить и предложил совершить рейд по магазинам. Аня рассмеялась: «Я не это имела ввиду! У меня есть кое-какие вещи уже проверенные в Питере, и я знаю, что они вполне достойные. Я просто не знаю, что принято в Москве надевать в таких случаях».
Меня не очень заботило, что Аня наденет – она из тех счастливых женщин, прелесть которых затмевает прелесть их нарядов. Но, когда увидел ее – восхитился: маленькое платьице фисташкового цвета в этот жаркий вечер, как будто источало прохладу. Платьице во всех положенных местах было украшено ажурной вышивкой – она, кажется, называется «решилье». Кожаное украшение на шее, поясок (как я потом узнал – самодельные), сумочка, туфельки были светло-коричневыми, как Аня говорит: «цвета загара». Ее же собственная кожа и волосы, оттененные цветом платья, были невероятно красивы.
Не знаю во что обошлись тогда дамам их наряды, кто их одевал, но смотрели на нас. А потом я уже разбаловался, привык к ревнивым дамским взглядам на мою спутницу, к тому, что стоит Ане подружиться с кем-то, начинают выспрашивать: откуда пончо, где заказывали такой блузон и так далее. Аня всегда отвечала шутливо, дамы вздыхали – хранит тайну. А дело в том, что фантазийный крой, эксклюзивная вышивка, хоть и домашняя, сделанная своими руками, но изящно и с хорошим вкусом, смотрится на Анюте, потому что очень ей идет. Благодаря ее пластике, благодаря тому что она «чувствует вещи». Вначале я тоже любопытничал: «Откуда такая красота? Из Парижа?» Полина Георгиевна на это: «Из Парижа дочка прислала Анюте шубку по заказу искусственную – Аня не хотела натуральной – но очень хорошенькую. И все.» Москву сейчас Парижем не удивишь – все можно купить и здесь. Я в последний раз приехал с пакетами только потому, что надарили много подарков. Конечно, бывают уникальные вещи, которые стоят уникальных денег, но о них мы пока не думаем.
Нечаевым повезло – живут не в столице, листают альбомы и идут в моде своим путем. Анюта:
- Ага! Совсем своим. Однажды мама вязала по журналу накидку. Ошиблась в счете и полотно куда-то «повело». Хотели распустить, но посмотрели, как красиво драпируется – оставили. Навязали крючком цветов, отделали – прелесть! Хоть на платье, хоть на пальто.
У нас дома в сундуках есть старинные вещи удивительной красоты. Носить их уже не будешь, а идей – масса. Я любовалась одной шалью – черная, вышита белыми с золотом букетами. Кисти тоже белые с золотом. Вот поэтому образцу и вышила маме пончо – красиво! Мы в семье много вышиваем, но мне нравится не этнический стиль, а старинный, аристократический. 
А платья, особенно бальные, шить очень просто – фантазируй сколько хочешь! Вот строгие костюмы, или мужскую одежду дома шить невозможно – там законы и технология железные.
Когда я победила на конкурсе стихов, и оказалось, что поеду на три недели в США, дома началась паника:  «В чем?» Денег особых не было, но даже если бы и были, ехать в Америку в их же изделиях не хотелось. Конечно, без джинсов и маечек не обойтись, но хотелось чего-нибудь еще. Стали листать залежи журналов. Очень выручили болгарские журналы 60-х годов.  Мы там нашли интересную серию «Вечер у моря» и ей вдохновлялись. Быстро, в шесть рук, сделали несколько вещиц и в Америке, куда бы мы вечером не шли, я везде чувствовала себя в этих маленьких платьицах – а было жаркое лето – замечательно.
А иногда, попросту, хулиганим – однажды мама с Лизуном увидели в «комке» роскошное, некогда, манто из черной канадской норки. Местами мех был восхитительный, местами, светились пролысины и стоило это все очень дешево. Дамы рискнули купить. Потом дома (это было у питерской бабушки) все разложили на полу, и несколько дней, подгоняемые азартом, разбирали кусочки и шили. А получилось вот что: сшили малюсенькую шапочку, которую, как аксессуар, можно было носить и летом, и огромный – до полу – палантин. Наспех ели, мало спали, нашили множество помпонов. На полу набили гвозди, на них наплели, в виде замысловатой сетки, шнур на сетку нашили помпоны – чудесно! И всем четверым – бабушке, мне, я уж не говорю о маме и Лизуне, комплект очень шел. Елизавета оставила его себе. «Мама, когда ты будешь приезжать, можешь надевать его, когда захочешь!» Мама, смеясь, конечно, согласилась. Когда Лизун появилась в этом наряде в театре, там решили, что это подарок богатого поклонника.
- Как бы хотелось увидеть вас, королевишен, всех вместе.
- Папа говорит, что это ослепляющее зрелище. Но он пристрастен. Впрочем, когда-нибудь, увидите сами, на сколько он прав.
А однажды мама увидела плащ из чудесной кожи, но он, почему-то, был разорван по диагонали. И отдавали его за копейки. Вот из этого плаща мы сделали два жилетика, пару бюстье, очень много кожаных украшений, оплечья, подвески разные, кулоны, браслеты. Даже дарили кое-что.
- Да, но ведь все это надо уметь.
- Но это все «носится в воздухе». Потом, очень много разных пособий – как прикреплять к коже стразы и камни, как выжигать по ней, и так далее. А бабушка по коже вышивает ришелье, как по ткани. Кстати, идея с помпонами мелькнула в каком-то телесюжете. Только там мех был белый.

Зинаида Аркадьевна Веллер, ближний круг моей матери. Отличный музыкант, замечательный человек. Кому же еще показать Анюту, как не ей? Позвонил. Пригласила к себе. Отлично. Едем.
Анюта в брючном костюме какого-то сложного сиреневого цвета. С кожаными дополнениями. Правда туфельки слегка поношенные, но выглядит это так, как будто состоятельный человек беспечно может себе позволить одеть то, что ему нравится.  Довольно лохматенькая – волосы сразу после ванны плохо слушаются. И невыносимо хорошенькая. Почему-то серьезная – наверное, волнуется.
Гостей в этой семье всегда принимают радушно. Вот и сейчас, испеченным пирогом пахло еще на лестнице. На столе парадный сервиз и, памятная мне, скатерть. Чтобы всему этому соответствовать, я, кроме цветов, привез кое-какие дополнения к парадному столу.
Живет Зинаида Аркадьевна с сыном-недорослем, и дочка – Зинаида-младшая – тоже заехала. У нас с ней был недолгий роман и, с тех пор, она пристально отслеживает этапы моего пути.
Весело сели за стол – мне в этой семье всегда хорошо – а Анюта, почувствовав, что ее изучают, спряталась в кокон. Пьет чай и все посматривает на картину напротив – копия с портрета Лопухиной. Игорек, нахальный мальчишка, заметив, что Аня загляделась, говорит:
- Это наша пра-пра-пра-бабушка.
        Анна, с непонятным выражением лица:
- Блаженны имеющие.
Зинаида-младшая пустилась по тому же следу, что и братец:
- Эту девушку любил Лермонтов
У Ани глаза от удивления стали квадратными. Младшая Зинаида торжествующе:
Да-да, хорошая моя, вот устроит вас Алексей Борисович в Москве, станете ходить в музеи, читать книги...»
Анна медленно, негромко, но проговаривая каждый звук:
- Вы правы! Вероятно, провинциальные и столичные книги говорят о разном. Из тех, что довелось прочитать мне, я знаю, что сестра Толстого-американца, став женой камергера Лопухина, умерла через три года после свадьбы и было это в конце 18 века. А Лермонтов, как мы все помним, родился в 1814 году. И этой дамы никогда не видел. Варенька же Лопухина, которую Лермонтов любил всю свою жизнь, была совсем другим человеком.
Игорек:
- Вот они – женщины! Тут человек любит ее, понимаешь, всю свою жизнь, а любимая, стоит ему только уехать в Петербург, раз – и замуж за другого.
Боюсь что здесь более уместно восклицание: «Вот они – мужчины!» Я очень люблю Лермонтова, знаю почти наизусть все, даже прозу. Но на месте Вареньки поступила бы точно так же.
Никто не знает, что между ними было сказано и не сказано накануне его отъезда. Но в Питере у него глаза разбежались и закружилась голова от присутствия блестящих красавиц, от шумных увеселений. И он испугался зависимости от любви, которую не до конца осознавал в себе. А Варенька могла ли выдержать сравнение с этими светскими львицами. Ведь он сам писал о ней: «...а сердце любит и страдает, почти стыдясь любви своей!»
И Лермонтов в письмах к старшей сестре Вари – писать напрямую в те поры было бы неприлично – рассказывает о своем времяпровождении, о своих увлечениях. Гордая Варенька в ответ на это, совершает подвиг – выходит замуж за человека не знатного, не красивого, не молодого и не богатого – Бахметьева. С этого момента у Лермонтова и начинается осознание  своей потери. Узнав о замужестве Вареньки, он заболел. Кричал, что это золотая свадьба и так далее. Но, в глубине души, знал всему этому цену. И мне кажется, что это одно из слагаемых трагического мироощущения Лермонтова. Не даром его кузина, с которой они общались в последние дни, а, возможно и часы его жизни, говорила: «Любимый его разговор был о ней (о Вареньке)»
А Варенька, узнав о смерти Лермонтова, лишилась дара речи. И до самой смерти, которая вскоре наступила, уже не разговаривала.
Закончила свою речь Аня уже мягче. Но, видимо, помня запал, с которым начала:
- Извините. Алексей Борисович, я подожду Вас внизу.
Зинаида Аркадьевна:
- Куда же вы, Аня, у нас с вами дело.
- Ну, я же нагрубила!
- Ничего! Это им на пользу.
Позанимавшись, Зинаида Аркадьевна сказала, то о чем я и сам догадывался: голос удивительный, но, чтобы сберечь его уникальность, нельзя размениваться. Сейчас все внимание большой музыке. Эстрада пусть подождет. С такими данными к девочке обязательно придет признание. Но тот пилотный концерт, который мы обсуждаем с герром  Шнайдер, можно себе позволить – он ускорит ее известность. Но весь репертуар согласовывать с хорошим специалистом.
Герр Шнайдер явился неожиданно – что-то передвинулось у него в Берлине и вот, с утреца, он появился у нас с веселым хохотком:
- А я по-русски, без звонка.
- Что ж, с кем поведешься...
Отличный мужик – герр Шнайдер, всегда приятно его видеть. А сейчас особенно.
Послал разыскать Анюту, заказал завтрак, сидим, беседуем. Он по-русски говорит не в пример лучше, чем я по-немецки. Наконец, слышим, как-будто стайка первоклассников бежит на перемену. Анна с Катериной вбегают запыхавшиеся, румяные, хорошенькие – занимались у Олега. Герр Шнайдер умилен. Я:
Вот та, что постарше – Аня, причина нашей встречи.
Я уже это с удовольствием понял.
Они, герр Шнайдер и Аня, сразу понравились друг другу. А, когда Аня спела, Шнайдер ее с таким воодушевлением поцеловал, что я готов был вмешаться. Потом все ходил, потирая руки и похохатывал.  А, когда явился на следующее утро, Аня с Катей распевали, как часто с ними бывало, крылатовские песни. Услышав Шнайдер зашелся от восторга:
Как прелестно поют девочки! Какие чудесные у вас, русских, песни! Как, говорите, зовут композитора? Крылатов? Обязательно встречаемся с ним.
И в самом деле, встретился.
- Я понял, - продолжал герр Шнайдер, что такие песни будут ключом ко всему облику Ани – прелестная пора, когда подросток становится юной девушкой. Эти песни полны такой детской чистотой, такие мелодичные, с такой романтикой пробуждающейся юности. Через год она уже будет другой. И вы, друг, будете в этом виноваты. Нам, мужчинам, трудно не торопить своих любимых со взрослением. Да, да, да – я вижу, что вы любите ее и я понимаю вас.
То ли он такой проницательный, то ли я уже безнадежно не владею собой?
Наметили мы с ним план действий на ближайшее время. Аня отбирает то, что ей хотелось бы спеть. Разучивает для показа коллегам герра. Потом мы приезжаем в Германию. Там организаторы концерта слушают, отбирают, утверждают. Снимают пару клипов, интервью.
Возвратившись домой адресно репетируем вокал. А потом, снова в Германию – репетировать с оркестром, партнерами и балетом.
- Ну вот, Анюта, мы и вышли на финишную прямую. Теперь все зависит от нас. Ты рада этому?
- Не знаю.
- Ты меня огорчаешь! В чем дело?
- Мне так хотелось многим заниматься в жизни, что, когда выбор уже определяется – грустно. Мне особенно неудобно, вернее, я чувствую себя виноватой, перед людьми, которые всю свою жизнь посвятили нашему городку. А я уехала.
У нас есть такие супруги, Бородины. Бабушка помнит, как они приехали к нам, молодые веселые энтузиасты. А сейчас это больные, простуженные люди, кое-как одетые, видимо, с совершенно неустроенным бытом. Все эти годы она реставрируют одну и ту же церковь. Стоя помногу часов на коленях они просеивают мусор в церкви, выискивают в нем цветные крупинки и составляют по крохам старинные фрески. Когда бабушка отправляла меня отнести им обед, я стояла у входа, боясь переступить порог, чтобы у них что-нибудь не испортить. Я часто думала, что когда вырасту, выучусь на художника-реставратора и буду им помогать. А сейчас кажется, что я предаю их.
- Давай, Аня по порядку. Если бы ты работала с ними, намного ли подвинулась работа?
- Нет.
- Была бы ты счастлива, если бы отказалась от всего остального? 
- Нет. Уже нет.
- Я очень тебя понимаю, Анюта. Всем хорошим людям совестно, что они счастливы, когда другим трудно.
- Алексей  Борисович, вы со мной по настоящему разговариваете или снисходительно.
- По настоящему снисходительно.
- Ну, вот, вы всегда шутите! - а у самой слезы катятся градом.
- Что ты, Анюта? Что ты? Я так тебя уважаю и восхищаюсь тобой! Но выход какой-то должен быть! Ты же помнишь, Лев Толстой не мог согласиться с тем, что его обслуживают. Пытался сам даже сапоги шить. Хоть и понимал, что своим талантом может принести людям больше пользы.
- Мне и бабушка говорила то же самое.
- Вот видишь!

Наконец, едем к ее родителям. Вчетвером – Аня, Наташа с Катей и я. Наташа теперь официально опекает Аню. И мы все этому рады. Аня уже сроднилась с этой семьей, а у Наташи решаются ее проблемы: может больше времени уделять своей дочери. Да и у Олега, в последнее время, было к ней много замечаний. Все-таки, 28 лет – все труднее держать форму, а на этой должности она и получает больше – на порядок, и я буду спокоен за Анюту – о ней заботится такой добрый и чуткий человек.
Я волнуюсь – деловая часть поездки, конечно, важна, но здесь у меня больше надежд. А вот лирическая... Для меня это событие равно сватовству. Во всяком случае, увижу, как ко мне отнесутся. Наташа – моя моральная поддержка. С тех пор, как она стала работать для Анюты, мы с ней очень сблизились. Я Наташе многое рассказываю и о многом советуюсь. Она знает о моих страхах на пути к руке и сердцу Анюты. Подбадривает.
Едем весело. Девчата поют, смеются. Я тоже веселюсь, хотя, чем ближе, тем страшнее. Проезжаем насквозь городок, спускаемся по пологому лугу к реке. Там у берега, на пригорке стоит дом с садом. В отдалении, тоже на пригорке, еще одно строение. По видимому, кузница. Берег между домом и кузницей засажен ивами.
Подъезжаем к дому. Первым нас встречает огромный пес. Уже знаем – Дерек. Узнал Анюту через стекло машины, прыгает. Пришлось остановиться – боюсь задавить. Анюта обнимается с ним. Из глубины сада спешит невысокая, с белой от седины головой, бабуля. Круглое лицо, круглые глаза, круглые очки, выражение сияющей доброты. Сразу понятно, почему Анюта звала ее в детстве «Биб-кноп» и почему любят маленькие пациенты. Бабушка, целуясь с нами, приговаривает: «Какие вы молодцы, что приехали! Как приятно всех вас видеть! Сейчас будет готов обед, кому хочется чего-нибудь особенного – заказывайте скорее!» Анюта визжит, прыгает вокруг, мешает говорить бабушке: «Бабульчик! Да все особенное в саду и на грядках! Лучше не придумаешь!»
От кузнецы к нам бежит большой бородатый человек – отец. Максим. Вероятно, самый серьезный персонаж. Аня – Кате: «Бежим к папе!» Максим хватает обеих в охапку, кружит. Знакомясь, так изысканно и привычно поклонился Наталье и поцеловал руку. Где это он тренируется? Мне – твердо посмотрел в глаза и крепко пожал руку. Да-а-а... Потом Максим ушел за Людмилой и Георгием Николаевичем.
Мы пока в пристройке в саду принимаем душ, потом нас отправляют в малинник, чтобы скоротать время до обеда. Анюта, надев шортики и голубой топик, бегает по двору, помогая бабушке. Я впервые вижу ее полуголенькой и не чувствую вкуса малины. Не выдержал, пошел предлагать свою помощь. Бабушка: «Спасибо, Алешенька! Можно я буду вас так называть? Ведь вы так молоды.»  Спасибо, бабушка и за Алешеньку, и за «молод» - сразу стало хорошо и уютно.
И, хорошо до головокружения, видеть под легким топиком Анюты этих двух цыплят с задорными носиками и нежнейший золотой пушок сбегающий вниз, по ложбинке позвоночника.
Мы с Анютой бегали и за зеленью к грядкам, и в погреб, за творогом и сметаной, и с ведром и лопатой за картошкой, которая  росла не возле дома, а в огороде у какой-то бабушки.
Тем временем Максим привел Георгия Николаевича и Людмилу. Теперь, кроме Елизаветы, знаю всех. Какая славная семья – доброжелательность, открытость, радушие и несомненная интеллигентность.
Когда я впервые увидел Людмилу, был поражен – передо мною стояла повзрослевшая Анюта. Только коса, так поспешно отрезанная Анютой, была уложена на затылке и, казалось, оттягивала голову назад. Это придавало облику легкую надменность. Но глаза, сквозь пушистые ресницы, глядели, вернее сияли, приветно и чуть-чуть вопросительно. И светскость уроженки большого города, и легкое смущение, и бесконечная женственность, которая у Анюты перемежается с детскостью.
У Георгия Николаевича решительность и твердость облика Максима смягчили годы, но сразу видно – люди одной породы. Максим, заметив, что я не свожу глаз с его жены и дочери, мне сказал: «Смотри, Алексей, не заглядывайся на моих женщин!» «На твоих женщин, Максим, не заглядываться невозможно, но всерьез обещаю тебе, что подлости не сотворю.»  И мы пожали друг другу руки.
Тем временем, накрыли стол под вишнями и сели за обед, плавно переходящий в ужин. На стол ставились все новые и новые блюда – свежий борщ, свежайшие салаты, большие вкусные котлеты с молодым картофелем, малосольные огурчики, первые помидоры, творожная запеканка с набором разных разностей к ней, вкуснейшие блинчики с медом, сметаной и вареньем. Отличные наливки и настойки. Мои московские гостинцы померкли. Девчонки налегали на ягоды со сливками и молоком. К ужину, пока мы расслабленно беседовали, женщины быстро и незаметно сменили скатерть и посуду. Настроение тоже сменилось – ушло все дневное, спешное и деловое, пришла волшебная романтика ночи. Все стало сказкой, все сместилось во времени. Я, как будто видел свою Анюту в трех ипостасях – Катерина в Анютиной пижамке, сидящая над Анютиным детским прибором. Это недавнее детство Анюты. Анюта сейчас – юная принцесса тоже взволнованная красотой ночи и такая прелестная, что, кажется, что от нее исходит сияние. И Людмила, при взгляде на которую, сердце в груди замирает перед явлением вечной женственности – будущее Анюты. Я давно не видел такого неба – казалось что от космоса, от вселенной нас отделяет только ажурная вязь листочков. Как-то жутковато и прекрасно. Такие состояния, такие события потом вспоминаются всю жизнь. Принесли гитару, все пели, да так славно, что это не портило сказочности ночи. Мне очень понравилось, как бабушка с дедушкой пели, видимо, свою заветную: «Помню я сад в подвенечном уборе...» Так хорошо среди этих людей! Такое облако доброты, такое желанное чувство покоя.
Наконец, расходимся. Анна Михайловна говорит:
- Наташенька, я вам с Алексеем Борисовичем постелила во флигеле. А Катюша с Аней лягут наверху.
        Анюта:
- Бабушка! Они же не одна семья!
        Анна Михайловна готова провалиться:
- Простите, ради Бога!
        Анюта, неожиданно рассудительно:
- Бабушка, ты же не могла знать!

Меня поселили с Максимом. Наших чудесных женщин – через стенку от нас. Они так долго щебетали и смеялись, что было завидно, что мы в этом не участвуем. Потом щебетуньи выбежали на улицу. Максим: «Купаться побежали, пойдем охранять.»
После купания долго сидели на берегу – любовались рекой. ДЕвицы наши распустили волосы, сушили их на ветру и были похожи на русалок. Сколько радости за один день!
А утром оказалось, что бабушка с Людмилой и Аней встали на заре и налепили гору вареников с вишнями и творогом. А Максим с дедушкой сходили  в лес и нас в течении дня ждали еще пироги с грибами и курятиной. И баня. Сначала, в теплую – дамы. Потом в жаркую, дотопленную – кавалеры.
Но со вчерашнего дня разговоры о серьезном и раздумья в семье – уж так не хочется отпускать любимое дитятко в жизнь, в люди. Я убеждаю, как могу, Аня просится. Решили положиться на то, что скажет Леокадия Леонидовна. Поехали к ней с Аней и Людмилой.
Леокадия Леонидовна, как оказалось, знает мою мать и очень симпатизирует отцу. С тех пор, как я ее видел, она очень мало изменилась, но меня, естественно, не помнит. Леокадия Леонидовна вначале была категорична – «служенье муз не терпит суеты». Редкий голос, редкая музыкальность, редкая артистичность – зачем мелочная суета при таких данных. Я убеждал, что для Ани будет полезна ранняя известность – на сколько ей проще будет себя достойно реализовать в будущем. Говорил, что герр Шнайдер шоумен надежный, умелый, уже проявивший себя. Мы все обсуждали по много раз, все плакали и я был близок к тому же. Наконец, Леокадия Леонидовна сказала: «Да, в каждое время надо
уметь жить. Возможно, я не права. Вам, Алеша, я доверяю» Это и стало ключом ко всему остальному и я, наконец, понял – Анюту со мной отпускают.
Бабушка предложила оставить Катюшу – ребенок худой и бледный, а здесь рай земной, парное молоко. Та, соблазненная количеством ягод, рада остаться.  К тому же, видимо скучая по отцу, с которым видится редко, прилепилась к Максиму. Всюду ходит за ним, «помогает». А тот, вырастив своих двух дочек, знает, как с девчонками обращаться.
Кроме Катюхи, которая осталась с удовольствием, все грустили, расставаясь. А я впервые ощутил, что такое семья.
В Москве без нас ничего не изменилось. Огорчает только, что Олег впал в депрессию. У него в последнее время дома не ладилось. Приехали — Олега не узнать, как будто бы не виделись несколько месяцев. Похудел, постарел и, вероятно, неплохо пил в наше отсутствие. Говорить не хочет — отмалчивается. Мы давно вместе и я его понимаю — помимо домашних забот, которые его допекают, он страдает от того, что увлекся Анютой. Артист — тонкий, умный, эмоциональный человек — он так тепло и бережно отнесся к Ане, что она доверчиво привязалась к нему. А, когда мы уехали, он понял особенно горько, что разлука с ней, рано или поздно неизбежна.
Смотрю, сидят они с Аней, склонив головы друг к другу. Ну, пусть поговорят. Олег потом мне рассказывал, что Аня подошла к нему:
- Олег, вам плохо?
- Плохо.
- Расскажите мне.
- Зачем это тебе, девочка?
- А я немножко волшебница — меня не кусают собаки, у меня на руках не плачут дети, да мало ли еще что!
- Еще бы эти младенцы плакали!
- Нет, серьезно, расскажите все-все. Давайте будем, как шелуху снимать с души заботы. Говорите.
- Я люблю тебя...
- Спасибо, это мне очень дорого.
- И все?
- Нет, не все. Я вас тоже очень люблю и уверена, что никогда не разочаруюсь.
- Ах, ты девочка! Ну, не буду тебя этим больше мучить. Да и вообще ничем не буду мучить.
- Меня это возмущает! Я от всей души, а вы ломаетесь...
- Прости, но зачем тебе это знать? Тебе не представить... Уж больше прожито, чем впредь отпущено. Пока жил надеждами — сначала о своей карьере, потом надеялся совершить что-то этакое со своим коллективом и все трепыхался, суетился... Остановился, оглянулся... Сын тусуется с крутыми сверстниками, ему хочется соответствовать, а у нас денег мало. Он заявил мне, что я неудачник. Конечно, в сердцах. Просто в молодости трудно переносить унижения, да еще вызванные нехваткой денег. Мы в свое время все были бедные, а сейчас кто-то авто меняет чаще, чем ты ботинки. И не скажешь ему: «Пойди, поищи людей попроще» Это для него будет звучать, как «стань человеком другого сорта». Ведь эти друзья у него получились естественным путем.
- Я же говорила вам, что надо было мне все рассказать! Деньги скоро у вас будут, говорю это вам, как фея. Когда успокоитесь, и на работу свою будете смотреть иначе. И мы с вами будем всю жизнь любить и поддерживать друг друга.
Аня меня потом разыскала сама:
- Алексей Борисович, у меня к вам разговор. У вас есть время?
- Конечно, Анюта.
Пришли ко мне в кабинет. Я уже соскучился по долгим разговорам с ней.
- Алексей Борисович, я вам забыла кое о чем рассказать.
- Рассказывай, рассказывай! Я очень ревниво отношусь к твоим тайнам.
        Смеется.
- Нет, разговор у меня серьезный. Мне хочется помочь Олегу. У него сейчас проблемы с сыном. Честно говоря, я мальчишке не слишком сочувствую, но кто знает, какой бы я была в этой среде? Нет, мне, все же, кажется, что я была бы почти такой же, как сейчас. Мне привили некоторое философское отношение ко многим вещам. Да, но разговор об Олеге. Мне так хочется подарить ему праздник — помочь деньгами.
- У меня сейчас, Анечка, с этим ничего не получится.
- Нет, я о другом. У нас в семье сохранились фамильные драгоценности. Те, что были последними покупками, в лихие годы продались и ушли на пожертвования для армии и на нужды семьи. А самые старые и заветные — сохранились. Когда Лизун стала самостоятельной, решили приданое поделить. Я взяла себе украшения из изумрудов и жемчуга, потому что все это мне очень идет. С изумрудами мне не хотелось бы расставаться, они такого красивого «изумрудного» цвета. А бабушка Полина говорит, что большинство изумрудов сейчас чуть зеленее бумаги. А вот жемчуг можно будет продать.
- Изумруды имеют уже историческую ценность, помимо цвета. С такими вещами не стоит торопиться. Не хочется тебя журить, Анюта, да и Олег замечательный мужик, но больше не давай таких поспешных обещаний. У нас с тобой период, когда очень много придется вложить денег, а пока они начнут приносить настоящую пользу, ждать долго. Надо все обдумать. Может быть, жемчуг заложить. Нужно будет у кого-нибудь проконсультироваться. А вообще-то, Аня, вдруг твои родные решат, что я аферист и зарюсь на твои драгоценности.
- Ну, что вы, Алексей Борисович!
- Не «ну, что вы!» а реальность. И аферист, и сомнения на этот счет. Ты просто еще маленькая и все видишь в розовом свете. Ну, и задачку ты мне задала!
- Простите.
- Ну, как же тебя не простить?! Ты Олегу хоть дату не называла, когда он получит подарок от феи?
- Нет.
- А сумму?
- Тоже нет.
Ах, Анюта, Анюта... Не очень своевременное волшебство!

Из машины видим — дама гуляет с несуразной собачонкой. Милая такая — и дама, и собачонка. Аня начинает читать:
«От ворот и до угла,
И до поворота
Ходит помесь пуделя
И еще кого-то.
Ходит вежливая помесь
С посторонними знакомясь.
Незнакомец дорогой,
Познакомься и со мной!»

- Прелесть! Твои стихи?
- Нет — Михаила Яснова.
- Светлова?
- Нет, Яснова. Может быть, псевдоним. Стихи замечательные, трогательные, а купила совсем случайно — иду, смотрю, девочка продает книги.
- Подожди, где это «иду, смотрю»?
- У бабушки кончился крем для рук, а она не может прикасаться к бумаге, когда у нее шершавые руки...
- Аня! Сказать, что я очень сердит — ничего не сказать! Ты же обещала одна никуда не ходить!
- Ну, я же только выскочила за кремом.
- Не имеет значения, за чем и на сколько! Тебе твердо сказано: из квартиры одна — ни шагу! Нужно что-то — звони мне или Андрею.
- Хорошо.
- Ты уже говорила: «Хорошо». Ты не понимаешь, насколько это серьезно. Мы уже договорились: если что-то непонятно - доверяй и слушайся!
- Я доверяю, но мне не представить, что со мной может что-нибудь случиться. В прошлом году в Питере я куда-то выходила вечером. Вижу: несколько парней тащат в подворотню девчонку. Она кричит, а люди, кто ахает, кто проходит мимо, не поднимая глаз. И никто не помогает. Я подлетела, не помню, что именно говорила, но в таком состоянии, что могла стену прожечь. Парни оторопели. Я схватила девчонку за руку и увела. Правда я злая-гневная шла, ни на миллиметр не ускоряя шаг, а она убежала. Но когда я дошла до бабушкиного подъезда, ноги стали ватными, села на ступеньки и заплакала. А бабушка уже бежит — испугалась, что меня долго нет.
- Аня, я машину не могу вести после таких признаний! Послушай, это строго на строго — больше никакой самодеятельности! Я и с бабушкой буду об этом говорить. Ты очень многим нравишься, и среди них есть не только хорошие люди. Сейчас многие убеждены, что любой свой поступок можно компенсировать деньгами и поэтому не привыкли себя ограничивать. Схватят, втолкнут в машину, увезут и надругаются.
- Надо мной не надругаются.
- Что ты сможешь сделать?
- Да пусть я лучше умру от разрыва сердца!
- Хорошенькая перспектива, когда можно жить и радоваться! Аня! Категорически! Я знаю, чем пугаю. И каждый день будешь мне отчитываться в своих действиях.
- Слушаюсь и повинуюсь! Но как-то скверно на душе. Я, пожалуй, и вправду, буду бояться.
- Вот это лучше. А мы постараемся все устроить, чтобы было «легко на сердце от песни веселой»

Но Анюта приводит меня в отчаяние. Приезжаю. У нее на кухне сидят два добрых молодца и пьют чай. Анюта:
- Алексей Борисович! Ребята собирают помощь кому-то в доме, у меня не было денег, я их пригласила попить чайку, пока не приедете вы.
Дал денег. Молодцы ушли.
- Анюта, кто это был?
- Я с ними не знакома, но они из нашего дома.
- Почему ты решила, что «они из нашего дома»?
- Они сказали.
- Почему ты их впустила?
- Я посмотрела — они стояли с какими-то бумагами.
- Аня, порой, простодушие граничит, очень мягко говоря, с глупостью! Что с тобой делать?Как можно?!
Плачет.
- Я не могу посмотреть на человека в глазок и не впустить — мне стыдно.
- Кончится тем, что в вашей квартире будет дежурить Андрей. Круглосуточно. Ты этого хочешь?
В очередной раз помирились, в очередной раз, с круглыми от энтузиазма глазами, уверяла, что будет слушаться. А на душе скверненько, что ругаешь деликатного и доброго человека за доверчивость, за веру в людей, но... такова жизнь.

Сегодня мы едем в художественную галерею. Там обещана, редкая по числу известных имен, выставка, и ожидается много интересного — на стендах и в публике. День холодный. На Анюте черные сапожки-шпильки, ловкие черные брючки, какая-то ажурная, затейливо связанная распашонка, тоже черная, у которой подол, рукава и воротник вышиты золотом. А под просторной распашонкой чуть золотится что-то облегающее. В руках маленькая сумочка, бабушкина, тоже черная с золотом. «Золото» они с бабушкой накануне целый вечер пришивали к ней. Волосы стянуты в высокий хвост — красиво! К этому еще нужно видеть, как Анюта двигается.
Меня остановили, Анюта, извинившись, нетерпеливо побежала дальше. Быстренько миновала всех экспериментаторов и остановилась около маленькой картины, написанной реалистически. Тут я ее и догнал. Аня с нежностью: «Как хорошо! Я даже вспомнила, как туман пахнет!» К нам подошел Отвалов Иван Николаевич — критик всяческого искусства и просто умный и хороший человек.
- Молодежь, можно к вам присоединиться?
- Мы будем очень рады и польщены, - Аня, — Иван Николаевич, недавно видели передачу с вашим участием. Я очень рада, что могу вам сказать, что в споре была совершенно согласна с вами. Я, во многом, тоже так думаю.
      Отвалов зарделся:
- Очень приятно, что такая юная аудитория со мной солидарна! Вас, дитя мое, как зовут?
      Анна.
- Люблю это имя! Так вот, Анечка, можно вам дать несколько советов?
- С удовольствием слушаю.
- Вы пробежали сейчас мимо интересных работ. Они странные, но за ними стоят искания автора, его желание показать вещи с непривычной стороны. Умению смотреть нужно учиться так же, как и умению слушать.
      Аня, мило смеясь:
- Иван Николаевич, а спорить можно?
- Конечно, Анюта.
- Я все понимаю — тесно в традиционных рамках. Но зачем же так клеветать на мир? Почему нетрадиционное должно быть таким некрасивым и нерадостным? - и опять хохочет, — Представьте, Иван Николаевич, если бы все это ожило — куда бы мы с вами кинулись? Я не знаю, имею ли я право быть ребенком, который кричит: «А король-то голый!», но мне так и хочется крикнуть: «Мир прекрасен, господа!»
- А ведь вы правы, Анюта. Счастья вам!

Проезжаем однажды мимо моего дома. Я, с замиранием сердца, предлагаю: «Вот здесь я живу. Хочешь взглянуть?» «Хочу!» Идем. Она даже пританцовывает от нетерпения. Ну, что тут можно себе позволить по отношению к ней, такой наивной и неопытной, если ты не окончательный подлец?
Скинув туфельки в прихожей, бежит дальше: «Ой, как хорошо!» И делает колесо в моей полупустой комнате.
- Когда у меня будет своя квартира, я тоже буду так жить!
- Как?
- Ну, не знаю, как выразиться — как-то осмысленно, благородно... Ой, а это я? О-о-о-ой! - А я сначала подумала: какой красивый портрет! Не верится, что со мной может получиться такая красивая фотография!
- Ты еще многого о себе не знаешь!
Пока она рассматривает книги, я ревизирую холодильник. Радует купленное вчера пиво. Автоматом спрашиваю:
- Пиво будешь?
- Нет, - и начинает хохотать.
- Что?
- Как в сказке: «Лиса и Журавль» - мы с Катериной кормили вас манной кашей, а вы предлагаете мне пиво.
Поставил чайник. Поели бутербродов с сыром. И больше ничего не было...
Да, вот такие «ничего не было» даются все с большим трудом. Вчера после банкета заехал к Ирине. И небескорыстно. Другие женщины со времени появления Анюты для меня не существуют, а вот Ирина... Это родное, давнее, с ней все тепло, чисто и почти безгрешно. Сегодня даже угрызения совести не чувствую.

Как-то в ресторане (часто бываем — куда денешься) Анюта оглядывается на один из столиков из-за которого встает мужчина. Аня тоже встает и, извинившись передо мной, идет к нему навстречу. Он целует Аню в щечку и они подходят к нашему столику. Анюта представляет:
- Александр Николаевич, это мой шеф — Алексей Борисович. Алексей Борисович, это Александр Николаевич, друг нашей семьи.
Друг семьи:
- Негоже такой молодой девушке ходить в рестораны с шефом!
   Она:
- Ну, что вы, Александр Николаевич! С Алексеем Борисовичем можно ходить даже в разведку!
- Что в разведку, не сомневаюсь, а вот в ресторан... Бабушка знает?
- Да. Она иногда сама с нами ходит.
- Ну-ну... Так как же поживает достопочтенная семья, другом которой я являюсь?
- Все хорошо поживают. А вот Лизун в Японии.
- Одна? А что же Маннергейм?
- Не удивляйтесь, Алексей Борисович, у Александра Николаевича это собирательный образ финна. Тот, который Маннергейм, с горя путешествует где-то в другой стране.
Серьезно? Что же так?
- Да вы Лизуна знаете — пока семейство решало, допустим ли такой брак, ввиду родства, и, наконец, решили, что оно достаточно дальнее и брак возможен, Елизавете стало скучно. И на отказала.
- Вот это да! Значит, ей можно писать?
- Даже нужно!
Заметно повеселевший «друг семьи» прощается:
- Надеюсь, в дальнейшем у меня будут основания пожимать вам руку, - это мне, - Будь умницей, Анюта, не торопись стать взрослой!
После его ухода Аня пояснила то, что я и так понял - один из Янисов влюбился в Елизавету, но та никак не научится постоянству.

Без Катюши на работе стало тише и скучнее, и Анюта сразу повзрослела — не с кем носиться, не с кем распевать веселые песенки. Сегодня, подъезжаю к своему ресторану и вспомнил, как в такое же утро еду и вижу — несут девчонки из магазина воду (у нас был закрыт буфет), у Катерины что-то маленькое, а Аня несет пятилитровую бутыль. Согнулась, как лозинка — какая она еще неокрепшая! Увидев меня, смущенно морщит носик:
- А мы с полными ведрами — к счастью!
- Вы всегда к счастью!
- Забираю у нее бутыль.

Если мы приезжаем не вместе, то, входя в ресторан, я ее сначала слышу, а уж потом вижу. Сегодня услышал ее испуганный смех. Похоже на то, как другие девчонки, в таких случаях, визжат. Вхожу. По сцене ползает какой-то полосатый матрас, Анюта, изнемогая, испуганно смеется и прячется за Джона. А тот, в картинной позе воина, скрестив руки, расставив ноги, с самодовольным выражением, изображает защитника.
- Это что за батальные сцены?
        Мешок бурчит:
- Ну, вот — пришло начальство, - и поднимается.
Я так и думал — наш штатный комик Мишка Фомин. Джон морщится. Почему его так прозвали? По настоящему его зовут Сергей Княжев — хорош бродяга! Слишком хорош. Надо его скорее прогнать — мне он сейчас ни к чему!

Думая о будущем концерте Анюты, я рассчитывал не только на немецкие умы, но и на идеи своих обычных сотоварищей в этих заботах. Пригласил ребят посмотреть Анюту. Подумать на предмет подачи номеров, оформления концерта — я убедился, что у наших и фантазии больше, да и находками они разбрасываются щедрее. Анюте ничего не сказал, чтобы ей «не думалось». 
В ресторане, пока нет посетителей, Олег репетирует с танцорами. Аня стоит на авансцене, спиной к залу, скрестив ножки, обе ладони на левом бедре. Вся в черном — туфельки, колготки, гимнастический купальник, коротенькая юбочка. В позе что-то испанское — чувственное, волнующее. Мужчины сразу рванулись:
- Кто это у тебя?
- Аня.
- Она что, еще и танцует?
- Нет, просто талант.
- Не слабый!
Нас кормят завтраком, мы сидим, любуемся, вдохновляемся.
Я знаю, что Аня, как и многие девочки, занималась в детстве танцами. А ирландскому степу училась по кассете. Потом, довольно долго репетируют с Олегом — сейчас он Анюту и балет соединяет воедино. На сцене — четверо мужчин, Аня, отбивая под магнитофон чечёточку, обходит их «змейкой» туда и обратно. Потом к Олегу:
Олег, можно ребята будут стоять подальше друг от друга? Мне тесно.
Ни в коем случае — я их с каждым разом буду сдвигать, привыкай к плотному контакту.
В начале цепочки стоит Джон, в конце — Артур, задавака и позер. Он знает, с кем я сижу, и, на всякий случай, в расчете на свою будущую задействованность, принимает сногсшибательные позы и отпадные мины. Анюта взглянула, без конца хихикает. Олегу это надоело:
- Артур, погасни, наконец — девчонка спокойно танцевать не может.
Начали все заново, но Анюта, поравнявшись с Артуром, опять смеется звонко и неудержимо. Мы тоже не можем не смеяться. Злой Олег что-то ехидное бросил Артуру. Анна:
Нет-нет, это я виновата — моя легкомысленность. Мне, правда, не удержаться! Давайте что-нибудь другое.
Зовут Вадима — это Аня захотела спеть из «Девушки моей мечты» по немецки. Сама песенка уже готова, разучивают проходку по лестнице. У мужчин костюмы есть — фраки, цилиндры, тросточки подмышкой. Аня пока еще одевается. Наконец, выходит — пиджак мешковатый, рукава до кончиков пальцев, путается в длинных, гармошкой, брюках. Олег:
- Это что за вид? Я же сказал — возьми у Ерофеевой.
- Я и взяла у нее.
- Это ты у нас такая маленькая...
- Может, можно подогнуть?
Наклоняется, чтобы подвернуть брюки, они совсем спадают. Анюта, с громким плачем, их сбрасывает и, закрыв лицо руками, рыдает. Совсем картинка из старой музыкальной комедии, возможно, даже немецкой.
Наконец, собрались. Под аккомпанимент Вадима мужская цепочка спускается с лестницы. Впереди Аня — из-под пиджака едва виднеется юбочка. Срывает с головы цилиндр, волосы рассыпаются, «воткнув» в пол трость, начинает вокруг нее танцевать, подбрасывая ножки. Все:
- А зачем ей вообще брюки?
Отрабатывая что-то с мужчинами, Олег разрешил Ане сесть. Она:
- Олег, я устала.
- Посиди, посиди.
- Я, правда, устала и  не могу так долго сидеть на жестком.
- Во как! Ну, сходи отдохни.
Закончив, Олег подходит:
- Ну, как мы вам?
- Мои гости:
- Ребята, да это несерьезно, хотя и очень приятно.
- Славно, мило, но немцам нужен профессионализм и стабильность.
- Да, пахать вам еще и пахать — к немецким срокам, вряд ли, выстрелите.
Олег с обидой:
- Да она на нерве, когда надо все сделает. Просто сегодня не ее день.
- Да вы что, как дети! Единственный концерт, от которого зависит все, какой там может быть «не ее день»!
- Хорошая девчонка, слов нет, но еще вам пахать и пахать.
Несмотря на такое единодушное сомнение в наших силах, я спокоен — вокальные партии готовы, Ада Ильинична и Вадим разучили с Аней хорошо и с запасом, чтобы можно было выбирать. Школа Бархатцевой и удивительная музыкальная память Ани очень облегчают задачу. Как правило, она работает над тем, чтобы не копировать услышанное в записях мастеров и спеть по своему. Когда будут готовы костюмы, она в них «почувствует» себя. С ее грацией, артистичностью и «нервом», как выразился Олег, она очарует всех, несмотря на погрешности, коль таковые случатся.

Мне кажется, что я так сильно люблю Анюту, что сильнее любить невозможно. Но, все новые грани ее натуры, вызывают все новые чувства.
Нас пригласил в свой загородный особняк мой давний приятель. Общество было знакомое, обстановка приятная, но сначала я пережил некоторое потрясение: Аня как-то сразу нашла общий язык с сыном хозяина и они вдруг исчезли. Надолго! Пошел искать. Навстречу мне ехидная дамочка:
- Девушку свою потеряли? Они взяли в аптечке шприц и пошли наверх в комнату Ильи.
Пошел наверх. Одна дверь раскрыта и вижу тень — молодой человек стоит, перед ним присела девушка и прерывающийся голос Ани:
- Стой прямо, не дрожи и не бойся, а то не получится.
На грани разрыва сердца шагнул вперед — парень держит светильник, а Аня что-то делает с каким-то зверьком. Аня:
- Подождите, Алексей Борисович, мы сейчас!
Оказалось, водой из шприца без иглы поили заболевшую шиншиллу, которая самостоятельно не хотела пить.
- Илья,  посмотри, вот положи сюда палец и легонько помассируй. Видишь, какие острые комочки в кишечнике? Возможно,  она что-то проглотила — могла разгрызть полиэтиленовый пакет и у нее непроходимость. Нужно срочно вызвать «скорую», а то животные погибают очень быстро.
Недаром у Анюты бабушка врач. «Скорая» приехала, шиншиллу спасли, похвалили, что своевременно обратились. Я же был счастлив и пристыжен. Поделом мне — старому дураку! Как можно, так зная девочку, попасться на удочку подозрительности. Но это эпизод не на тему, записать хочу другое.
Мы с Анютой вышли подышать на веранду. Рядом щебетали две дамы, в проем распахнутых дверей рассматривая гостей:
- Ах, какой джигит!
- Да, хорош, но неприятен в общении — высокомерный, надменный. Пренебрежителен и жесток с женщинами. Одна долго из-за него в психушке лечилась. Правда, говорят с единоверцами он другой, а, возможно, и с единоверками. Слышала, как он хвалился, что, когда приезжает навестить мать и идёт по родному городку, занавески на всех окнах шевелятся — девушки смотрят ему вслед. А, когда уезжает, девушки ловят его мать на улице и расспрашивают о нем. А у соседа напротив шесть дочерей — все, как розы.
В этот же вечер, проходя мимо Анюты, «джигит» споткнулся, и сделал на нее стойку:
- Какая женщина, а мы не знакомы!
Анюта, возмущенная бесцеремонностью, зло:
- Ха-ха-ха, вас, уважаемый, подводит память! В те времена, когда вы приезжали навестить свою мать, все девушки городка глядели вам вслед, а у соседа напротив шесть дочерей. Одна из них — я.
После каждой фразы Джигит не то захлебывался, не то заикался, пытаясь как-то среагировать. Готов был поверить таким достоверным сведениям, но смех Анюты сбивал его с толку. Ах, как она смеялась! Насмешливо и дразняще, откровенно издеваясь, и, вопреки этому, лаская звуками своего серебристого смеха. Злорадное веселье обманывало кажущейся доброжелательностью. Так, наверное, смеялись русалки, заманивая витязей на дно.
Натешившись, Анна его отпустила:
- Перекурите, джигит, я пошутила.
Эта русалочья забава всколыхнула мне душу. Я понял, что явление «Ее Величества Женщины» непознаваемо, как айсберг. Я уже не смогу к ней относиться, как до сих пор — любовно-покровительственно. Королева требует подобострастного к себе отношения.
А назавтра она опять была обыкновенной девчонкой. Впрочем, необыкновенной девчонкой.

Вот так — ступенька за ступенькой — взрослеем. И чуть-чуть сокращается расстояние между нами. Я ее уже поцеловал. Не мы поцеловались, а я ее поцеловал.
Я где-то читал, что обессилившие ласточки впадают в оцепенение. О ласточках вспоминаю очень часто, когда Анюта оказывается в таком же состоянии. Она очень много, выбросами, тратит эмоциональную и физическую энергию. А потом, я уже это знаю, ей нужно, хотя бы, полчаса полнейшей прострации, совершенного отключения от действительности.
Так было и сейчас — в ожидании Анюты, которая в ванной, мы с Полиной Георгиевной пьем чай. Полина Георгиевна, в процессе переговоров, выяснила, что Аня ждет, когда пойдет теплая вода, чтобы сполоснуть волосы. Потом слышим — Аня вышла, сушится на кухне. И, вдруг, отчаянный плач. Испуганные, бежим на кухню:
- Аня, что случилось?
- Я замерзла и устала.
- Алеша, помогайте! - Полина Георгиевна.
Аня падает мне на плечо, мы с Полиной Георгиевной, общими усилиями, сушим массу ее волос. Аня в своей пижамке, безвольная и беспомощная, как кукла. Я ее перекладываю с одного плеча на другое, чтобы высушить волосы со всех сторон.
- Спасибо, Алёшенька, вы очень помогли! Будьте добры, отнесите ее на постель. Я уже расстелила.
Какое счастье, какая радость, какое наслаждение держать на руках эту ношу! Такую удобную, бесценную и родную, что веришь — способен нести так всю жизнь.
Положив ее голову на подушку, не удержался и поцеловал. Она пробормотала: «Я не могу...» Я думал, что это относится к поцелую, но снова не удержался и поцеловал. Аня села и четко сказала: «Я не могу плыть, когда волны!». В этот момент вошла Полина Георгиевна: «О, да мы уже совсем спим! Алёшенька, спасибо большое — теперь мы сами справимся.» С этого вечера я смотрю на ее губы с особым чувством — я их целовал.

Анюта удивительно открыта и порывиста. Вот, также вечером, смотрели у них передачу о Болгарии. Когда рассказывали о знаменитом памятнике советскому солдату, с экрана голос запел задушевно: «Стоит под горою Алеша — в Болгарии русский солдат.»  Анюта вскочила и, рыдая, крепко обняла меня, не смущаясь присутствия Полины Георгиевны. Я был безмерно счастлив и безмерно тронут. Ласково успокаивали ее. Потом, целый вечер, она сидела задумчивая, серьезная и всхлипывала, как зареванный ребенок.
Меня удивляет ее талантливость во всем — идет ли речь об искусстве,  о житейских каких-то необходимостях. Когда я хвалю ее, она отвечает:
В старых семьях дочерей многому учат.
И в правду, она кому-то из наших девиц показывает, как набирать петли для шапочки, кому-то вышила накидку, кому-то помогла сшить платье фантазийного покроя. В коллективе уже начали к ней по-доброму относиться.
Олег, однажды проголодавшись, размечтался: «Какие я в Сибири беляши ел! Почему у нас таких не делают?» Анюта: «Приглашаю вас с Алексеем Борисовичем к нам с бабушкой на беляши» В назначенный час мы пришли. В всем подъезде такой запах, что слюнки потекли. Стол накрыт, бабушка встречает гостей. Потом выбегает Анюта с влажными после ванны завитками на висках и шее. Волосы в высокой прическе, белая блузка, длинная юбка с широким поясом — что-то чеховское. Целуем ее бархатную щечку, пахнущую бабушкиным парижским кремом, и садимся за стол. Домашние разносолы и ветчина, которые Максим на днях привез, беляши, чей вид и запах уже предвосхитили вкус.  Полина Георгиевна отпила с нами водочки, едим за обе щеки. Анюта поддразнивает Олега:
- Ну, как по сравнению с сибирскими?
- Лучше. А ты почему не ешь?
- Устала. Подожду когда все будут есть мороженое.
Полина Георгиевна:
- Деточка, кто «все»? Какое мороженое? Ешь, ради Бога!
Анюта счастливая, уселась с ногами и креманкой, полной мороженого, на диван. Такой хороший вечер! Когда едем домой — грустный Олег:
- Счастливый ты, Алешка!
- Подожди, не сглазь!
- А сам, уголком сознания, по секрету от самого себя, думаю: какая чудесная у меня будет жена!

Максим приезжал в Москву по каким-то своим делам. Привез снеди столько, сколько у меня в багажник машины не помещается. Привез фото сияющей Катерины — крепкая, как яблоко девица с облупленным носом. Устное донесение: ходит босиком, спит голенькая, пьет сырую колодезную воду, и дедушка каждый день приносит из города мороженое. Наташа только ахает от страха и восторга.
Привез все это Максим и быстро уехал. И то, что уехал быстро, было хорошо, потому что у нас тут такое случилось!
Я с работы уезжал по делам. Возвращаюсь и, как всегда, проходя по ресторану жду, когда же увижу и услышу Анюту. Не видно. Не слышно. И наши какие-то не такие. Наташа бежит на встречу без лица. Боясь услышать ответ, гаркнул:
- Где Анна?!
- Ее нет.
- Как нет? Давно?
- Больше двух часов.
Мне показалось, что умираю. Даже ругаться не мог. Как-то добрался до кабинета, сзади бежала Наташа и говорила... Впрочем, что она говорила, я осознал только когда стал отвечать на вопросы детективов. Так вот, Наташа сказала, что мыла виноград, чтобы покормить Аню, пошла за ней, а ей сказали, что Аня побежала за лекарством в аптеку, потому что старой уборщице стало плохо. Наташа уже побывала и в ближней, и в дальней аптеках, обежала все окрестные магазины — Ани нигде нет. Мобильник лежит на столе. Что делать? Милиция искать не будет — прошло всего два часа. Частники приняли заказ, но я говорил таким голосом, что поняли меня с трудом. Думать ни о чем не мог, только страх и какая-то звенящая пустота. Сердце бухает, вот-вот взорвется.
Не знаю, сколько прошло времени — звонок и Анин голос: «Алексей Борисович, со мной все хорошо. Скоро вернусь.» Резко, четко, гневно. Я почувствовал, что гнев относится не ко мне и что с ней, на самом деле все в порядке. Плюхнулся в кресло и зарыдал — так, наверно, еще никогда не плакал. Справившись, пошел выяснять, что произошло. Андреевна сама невинность, похоже, и в правду, не виновата: «Присела передохнуть, вдруг кто-то подбежал, дали воды, стали шуметь, что мне плохо, кто подошел первый не помню, а потом много народу было. Я за лекарством никого не посылала» Плясунья Елена (однажды я с ней ужинал и не однажды пожалел об этом) в последнее время мой главный оппонент. В ответ на все вопросы грубит, заявила, что уходит. Ну, вопросов больше нет. Она еще в самом начале Анютиной карьеры ее подставила.
Аня ко всем в коллективе относится серьезно и доверчиво. И, когда Елена ей сказала, что за одним из столиков ее ждут — пошла! За столом сидел некий Беркут с друзьями. Аня в ответ на предложение сесть с ними вежливо поблагодарила и сказала, что родители ей бы этого не разрешили. Ответ скромной и воспитанной девочки «орлам» очень понравился и, на какое-то время, ее оставили в покое.
Ожидание мучительно, но все имеет конец. Подъезжает знакомая машина, из нее выходит знакомый же Беркут, галантно распахивает дверцу, и, наконец-то — Анюта! Что-то бросив Беркуту через плечо, входит в дверь. Я ее не встречал — не мог. Она подошла сама, взяла за руку, отвела в кабинет. Успокаивала, как ребенка.
Случилось вот что: по пути в аптеку Анюту втолкнули в машину резко, быстро. Потом в машине стали извиняться и говорить, чтобы не пугалась — с ней просто хочет поговорить «один достойный человек».
Я не испугалась, я разозлилась. Разговаривать со спутниками не было смысла. Когда приехали, навстречу вышел тот человек, что приглашал меня к столу. Почтительно приветствовал и предложил пройти в дом. Я, не говоря ни слова, вошла. Что было пререкаться перед обслугой?!
Рассказывая все это Аня от возмущения едва переводила дыхание. Представляю, с каким гневом королевы она говорила потом с хозяином дома.
Войдя, Беркут снова стал извиняться: «Это был единственный способ поговорить с вами без помех»
- Да, закатать девушку в ковер и умыкнуть — что может быть надежнее! А у меня было впечатление, что вы — цивилизованный и благородный человек!
- Я постараюсь вам это доказать. Уверяю вас, Аня, вы в полной безопасности. Кстати, не в обычаях моего народа похищать невесту. Я был бы вам, Аня, очень благодарен, если бы вы погостили у меня, разделили со мной обед.
- Простите, я не в том состоянии. Разрешите мне позвонить — я забыла мобильник. И будьте так добры, верните меня обратно.
- Конечно, но дайте, Аня, слово, что в следующий раз вы не откажитесь быть моей гостьей.
- Обещания я даю только добровольно!
- Я вас, Анюта, почтительно прошу посетить меня вместе с бабушкой.
- Вы знаете мою бабушку?
- Я о вас знаю все.
- Тогда вы должны знать, что на все я отвечу только одно: верните меня обратно.
Вот так — ты мужчина, защитник и опора, вдруг оказываешься совершенно беспомощным. Скверное чувство. Аня, чувствуя мою «мерихлюндию», со мной очень ласкова, но это ни о чем не говорит. Когда я, в ответ, стараюсь приласкать ее по мужски, сразу: «Так не надо! Так не надо!»

Раз, мы собрались с ней в общество. Звоню из машины: «Доложите о готовности» А в ответ — всхлипы.
- Анюта, что случилось?!
- Я помыла волосы незнакомым шампунем и они очень пушатся. Щетка запуталась в волосах и я ничего не могу поделать.
Какие прелестные заботы!
- Хочешь, сходим в парикмахерскую?
- Нет, уже поздно — вы мне просто поможете.
- Отлично!
Щетка в волосах, в самом деле, запуталась безнадежно. Пришлось осторожно ее выстригать. Хорошо, что в такой массе волос, это не заметно. Когда я расчесывал ее волосы, она уткнулась лицом мне в ладонь. Я рухнул перед ней на колени и умолял о поцелуе. Но она, прячась у меня на груди, повторяла: «Потом... Еще немножечко потом!» Ну, что с ней поделаешь?! Я сдался. Мы немного помедлили, обнявшись, и поднялись такими родными, такими счастливыми. Это радостное чувство грело целый вечер. Мы сияли, а знакомые внимательно на нас смотрели.

Олег, понемногу, приходит в себя. Я извернулся, и он получил «перевод от феи». Но несколько смущен, и все пытается выяснить, откуда деньги.

Воробьишка похоже переоценил свои силы, когда храбро кричал: «Ну, публика, погоди!». Вернее нет, единоборство с публикой она наверное, выдержит, а вот дорога к этому событию изматывает, каждый день кто-нибудь об этом с ней говорит. Кто-то ободряет, кто-то сомневается. Не все люди добрые. А девчушке ещё нет и семнадцати.
Не зная, чем её побаловать спрашиваю:
- Чего бы ты хотела?
- Сесть на коня и скакать долго-долго по степи.
- Любишь лошадей?
- Очень. Папа меня лет с 12-ти брал с собой в ночное.
А первый раз пообщалась с лошадьми перед самой школой. Едем однажды мы  с мамой в автобусе и видим: кони пасутся. Мы доехали до города, купили сахар и поехали обратно. Подходим к табуну, людей не видно. Смотрим кобылка с жеребёнком, мы к ним. Дали сахар жеребёнку – он не ест. А лошадь-мама ест с удовольствием. А у жеребёнка такая приятная  пушистая мордочка. Пока мы с ними общались, нас окружили лошади. И сжимают всё сильнее и сильнее. Напирают с каким-то детским любопытством. Морды добрые, глаза доверчивые – рука не поднимается, не то что ударить, а замахнуться, чтобы отошли. Вниз посмотришь – я тогда маленькая была – сплошная стена ног.
Наконец маме удалось поднять меня перед собой, и лошади сразу отошли. Мама смеялась – наверное, приняли нас за какого-то неизвестного кентавра. И ещё грустно говорила – как это бедные лошади, когда человек их так эксплуатирует и так обижает сохранили доброе отношение к нему, такое детское доверие. Мы рассказывали папе о своём приключении со смехом, а он не смеялся. И говорил с нами очень строго, чтобы без него ничего подобного делать не смели.
       Побывали с Аней в конном клубе. Пока я здоровался со своими многочисленными знакомыми, Аня, сделав мне знак, ускакала с пареньком, который подвёл коней.
Заколка сломалась ли, потерялась ли, она скакала как сказочная принцесса из мультика в золотом облаке волос. Когда они, сделав круг, возвратились, кучка хлыщей на обочине обратила на неё внимание, кто-то крикнул: «Ты чья?»
       Аня, разговаривая и смеясь с мальчишкой, этого не слышала. Когда они подъехали вплотную к группе, вопрос повторили: «Ты чья?» Аня уже ехала шагом. И с королевским достоинством: «Манера общения диктуется близостью конюшен? Своя да богова!»
Щёголи на несколько секунд затихли, потом одобрительно загоготали. Когда я поехал с ней, мне показалось, что вслед нам смотрели завистливо.
На день рождения Анюта подарила мне пуловер. И когда только успела связать!
Красивый мужественный рисунок – объяснили – кельтский узор. Наступят холода буду щеголять. Кстати, холодные вечера уже бывают – вторая половина августа.
Сидим так однажды у них, играем в картишки с Полиной Георгиевной, как мы с ней частенько делаем, чтобы расслабиться. Анюта в таких случаях кормит нас ужином или рукодельничает. Сейчас проходя мимо меня, протянула ладошки, как к печке.
- Ой, какой горячий, как конь!
        Только маленькие упрямые девочки мёрзнут, когда рядом жених! Взял её на руки и спрятал под свитер.
Потом сам удивлялся своей смелости – Полина Георгиевна смотрела на меня большими глазами. А Анюта опять с безволием куклы покорилась и только засыпая пролепетала:
- Как хорошо!
Я сидел, обнимая её и говорил Полине Георгиевне:
- Это моё самое большое счастье, самое дорогое сокровище!
- Алёшенька, вы уже и вправду решили, что будете женихом и невестой?
- Нет, Полина Георгиевна, это вырвалось нечаянно, но ничего на свете я бы не хотел с большей радостью.
- Я вас хорошо понимаю. С моим вторым мужем, Аркадием Васильевичем, мы встретились, когда мне было 35 лет, а ему 47, и каждый день, прожитый с ним, был таким счастьем, что я всегда думала, почему мы не встретились как можно раньше. Драгоценным казался каждый день и час! Я вас понимаю, но очень сомневаюсь, что поймут родные, особенно Максим! Ему ещё не представить, что она взрослеет, он так её берёг всю жизнь!
- Что же делать? Вы нам поможете?
- Ох, Алёшинька, я сама не знаю, что выйдет! Сочтут меня предательницей. А я вижу вас, вижу ваши отношения. Аня уже со мной начала делиться своими чувствами, т.е. уже начала осознавать, что с ней происходит.
- Полина Георгиевна, умоляю, поделитесь!
- Ну, что вы, Алёша! Я – кремень! Чтобы вдохновить вас шепну только, что в отношении вас всё со знаком плюс.
Тем временем Анюта проснулась, вынырнула из под свитера, непонимающе посмотрела на нас. Вспомнила, вспыхнула, убежала.
Да, Анюта никогда не скрывала своей симпатии ко мне. Просто, не торопясь взрослеет. А как быть с родителями?

На днях уезжаем в Германию. Документы уже все готовы. С нами едет Людмила. Анюта несовершеннолетняя, чтобы не оформлять доверенность для её поездки за границу, решили взять с собой её маму. Я этому очень рад – такая обаятельная женщина, да и для будущего разговора с Максимом нужен союзник.
Герр Шнайдер живёт в Москве уже некоторое время, помогает оформлять отъезд.
В городок опять едем вчетвером: Аня, Наташа и мы с герром. Ему очень хочется познакомиться с семейством Ани. Ну, такие люди не могут не понравиться. Всё замечательно.
Только Наташа встревожилась, что Екатерина так растолстела. Бабушка с авторитетом педиатра объясняет – привыкание к новой лакомой пище, пока ей всё кажется очень вкусным, потом пройдёт.
Наташа решила опять оставить Катюху здесь. Видно, что это обеим идёт на пользу. Наташа посвежела, помолодела без такой нагрузки. И роман у неё, похоже, намечается.
В Москве, перед самым отъездом, герр Шнайдер пригласил нас т.е. Людмилу, Анюту, бабушку и меня в ресторан. Три поколения очаровательных женщин. Людмилу в такой обстановке ещё не видел. Прелестно: длинная узкая слегка расширенная к подолу юбка, вязанная ажурная какой-то необычной формы кофточка с бархатным поясом. Всё чёрное и золотая старинная подвеска на шее. Кажется, что её чудесные волосы уложены в удивительно красивую причёску, а присмотришься – причёска совсем простая. Послушность волнистых волос создаёт такую красоту и изящество.
Людмилу заметили. У меня много раз спрашивали – кто это? Шнайдер откровенно наслаждался обществом таких дам.
По моему сознанию скользнуло как-то, не задерживаясь, что мама Людмилы учительница. Оказалось, что она преподавала немецкий и французский. И дома с дочкой они говорили на русском, финском, немецком и французском. Людмила в свою очередь занималась со своими девчушками. И сейчас мама с дочкой премило щебетали с герром. Чудесно! В Германии будет меньше проблем.

В Германии живём в гостинице. На выходные герр Шнайдер приглашал в своё имение. Замечательно! Хозяева доброжелательные. Погода прекрасная. Купались. Много ездили верхом. Разрядка кстати. Анюта устаёт – её смотрят и слушают, слушают и смотрят разные специалисты. И все едины во мнении девочка – находка. Нужно решить как её правильно «подать». Они очень ценят её образ – непосредственная, чистая, юная и эмоциональная. Решено снять два клипа и интервью.
Для клипов берут крылатовские песни. Это по инициативе герра Шнайдера. Первый клип получился удивительно красивым и удивительно идёт Анюте. На рассвете, когда небо кажется перламутровым от первых лучей солнца, юная девочка-девушка идёт по дороге среди травы и цветов. На ней лёгкое светлое платье, волосы по утреннему, распущены, глядя на её лицо, кажется, что она умылась той же росой, что и цветы в поле, мечтательный и немного вопросительный взгляд.

«Слышу голос из прекрасного далёка,
голос утренний в серебряной росе...»

Таким чистым и серебряным голосом может петь только Анюта!
Солнце поднимается всё выше, лицо девочки оживляется и она уже поёт твёрдо, как клятву:

«...Я клянусь, что стану чище и добрее…»

Солнце поднялось, ласкает лицо и волосы девочки, она вся золотая и розовая, прижимая к груди охапку цветов и глядя в сторону солнца поёт:

«… от чистого истока в прекрасное далёко,
в прекрасное далёко я начинаю путь...»

Слова Анюта и Шнайдер перевели сами. Клип начали крутить сразу же и Анюта стала всеобщей любимицей.
А интервью с Анютой дало возможность рассмотреть её внешность и слегка понять её душу. Кстати, на вопрос ведущего есть ли у неё бой-френд, Аня сказала, что есть человек, который для неё много значит. Шнайдер, подыгрывая, спросил: «Знает ли об этом сам «человек»? Аня мило закрылась ладошкой и засмеялась: «Может быть!»
Людмила после такого признания как-то встревожено и задумчиво посмотрела на меня.
Интервью гоняли часто и всё время крупным планом выделяли то её глаза, то рот, то повторяли кадры с интересным выражением лица. Аню стали узнавать. Второй клип сняли в запас к Новому году: «Если снежинка не растает», и пока ещё монтировали. Организаторы концерта сошлись на том, что репертуар будет полностью русский. Во-первых русская музыка хороша. Во-вторых её знают меньше, и всё будет открытием.
Решили концерт не делать большим, поберечь Анюту. «Десерта не должно быть много!» - говорил Шнайдер.
В первом отделении – детство, крылатовско-шаинские песни, с детским хором и балетом. Второе отделение – классика. А третье – «бал любви» - тоже выражение герра Шнайдер. Он говорит, что по эмоциям многие русские песни годятся и для бразильского карнавала.
Я уже не удивляюсь тому, что все близкие Анюты замечательные люди. Мама Людмилы, Герта Петровна, закончила в своё время «иняз», и будучи человеком очень любознательным, и сама, и потом с дочкой очень много читали и классиков в подлиннике, и разной периодики. Поэтому Людмила владела вполне современным немецким. И языковый барьер почти не ощущался. А мне, хоть и приходится подбирать в разговоре слова, но речь понимаю довольно хорошо.
Часто ужинаем в ресторане гостиницы, появились знакомые. Вот и на этот раз разболтались с одним милым семейством. Неудобно прерывать беседу, а Анюта просится спать. Отпустили её с Вадимом, который тоже что-то торопится.
Когда стали расходиться по домам оказалось, что ключ от номера Людмилы и Анюты висит. Спрашиваем у дежурной, говорит его вернули молодой человек и красивая белокурая девушка.
- Ушли! Куда?
Через какое-то время дежурная нас окликает:
- Вот они!
Вадим с девушкой красивой, белокурой, но чужой.
- Где Аня?
- Спит в номере, ключ просила повесить, чтобы вам было удобнее.

День рождения Анюты, вернее ужин, который устроил герр Шнайдер по поводу её дня рождения прошёл тепло и сердечно. Телевизионное знакомство с Анютой позволило герру пригласить очень уважаемых людей. Гостей было немного, все люди солидные, с отеческой лаской и лёгкой грустинкой общались с Анютой. Людмила смотрелась очень достойно рядом с такими важными дамами. Потом герру Шнайдеру было сказано много хорошего по поводу мамы и дочки. И герр в свою очередь сказал:
- Вот, дамы, вы и обзавелись, очень полезными знакомыми.

Вернулись в Москву с хорошим настроением. Съездили в Зареченск, отвезли Людмилу, повидались. Наташа в восторге от своей Катерины – здоровье, учёба. Максим, видимо  с трудом пережил разлуку с женой, смотрит на неё влюблёнными  грустными глазами. А она вернулась оживлённая похорошевшая, сияющая. Но, несмотря на европейские каникулы, такая же влюблённая и ласковая со всеми.
Успех Анюты в Германии их как-то мало задел. Как будто они и не сомневались, что так оно и будет.
Москва на наши события отреагировала по другому. Оказывается по ТV прошёл сюжет, о том, что никому не известная молодая московская певица, после единственного клипа стала популярной в Европе. Когда мы с Аней уезжали с какого-то мероприятия к нам вдруг метнулась стайка тех, кого «ноги кормят».
- Вы Анна Нечаева?
Я было попыталась загородить Аню, но она своевольно шагнула вперёд. И таким же тоном, каким был задан вопрос:
- Я Нечаева Анна!
- В немецких газетах пишут, что вы «вызываете волны симпатии в душах»..
- Ну раз брызги долетели сюда, то судите сами!
- Правда, что вы из деревни?
- Правда!
- Из какой?
- Я не думаю, что присутствующие так сильны в географии, чтобы стоило бы называть!
- Правда, что ваш отец кузнец?
- Правда. Но с маленькой поправкой: «кузнец тире заслуженный художник России».
- Правда, что вы сожительствуете со своим продюсером?
- Ай – ай – ай, господа! Где же ваш профессионализм, такие вещи нужно узнавать из собственных источников.
За такое геройство Аня поплатилась нервным срывом – безудержно рыдала в машине.
Да, когда впервые после поездки она появилась на работе, все её обступили, рассматривают. Кто-то разочарованно:
- Ой, а ты совсем не изменилась!
- Правда? А у меня такое чувство, что я вернулась совсем другим человеком!
- Незаметно! Уж в Берлине-то в парикмахерскую не сходить! Да я когда стала жить в Москве, чего только с собой не делала – утром просыпаюсь и не могу вспомнить какого я цвета. Ты просто самовлюблённая, всё тебе в себе нравится!
- Ну, тогда лучше воспользоваться словом «самодовольная» - смеётся Анна – А я не могу, мне надо с этим как-то сжиться. Я взяла бабушкину косметику однажды и раскрасила себя и поняла, что на люди в таком виде ни за что не смогу выйти. Когда ресницы в чёрной туши и мир кажется мрачным. А я, когда смотрю всё вокруг кажется в золотистом сиянии.
- Косметику надо иметь свою, а не воровать у бабушки!
В ответ Анна смеётся.

Аня много трудится. Репертуар уже утверждён, репетиции уже адресные. Наконец, они подружились с Адой Ильиничной, и та ведёт весь ее классический репертуар и выражает удовольствие своей ученицей. Остальное Вадим. Он усвоил, что от них хотят на концерте.

В наше ресторане намечается нерядовое событие: академик Скоблицин решил свой юбилей провести у нас. Аню это событие заинтересовало:
- Это такой-то, такой-то?
- По видимому, да, а, что?
- Так! Летом он наш сосед. Неподалеку его дача. Хороший дядя! Мне даже захотелось сделать для него сюрприз.
- Какой?
- Летом, когда он приезжает, неизменно на всю округу гремит «Сильва». Я разучу пару арий, вернее я их знаю, просто порепетирую и с Джоном дуэт разучим.

Юбилей был широким, дружным и весёлым. А, когда спела Анюта одна и с Джоном, Скоблицын подошёл к ней и поцеловал руку.
- Это вы?
- Да, Николай Семенович, это я!
- Я так и знал, что вы сделаете карьеру!
- Ну, что вы Николай Семенович, какая же это карьера!
- Я вас и по телевизору видел!
Повёл Анну к своему столу и стал рассказывать:
- Представляете, товарищи, я имя этой девочки навсегда запомнил. Мы, как оказалось, летом живём по-соседски. Но до определённого момента я её не знал. Но вот однажды утром сидели все на веранде, завтракали. У Кирилла друзья гостили. И вдруг в калитку входит этакое тонкое существо, но такое твёрдое и недоброе, как кинжал. Спрашивает:
- Вы академик Скоблицын?
- Да, а что собственно…
- Так вот, если ваш сын и иже с ним, сейчас же не уберутся от сюда, то мы им ноги переломаем!
- Что за нахальство, что за угрозы!?
- Ваши недоросли развлекаются тем, что по ночам загоняют лошадей до изнеможения. А вчера лучшему коню ноги переломали. Так, что мы свою угрозу выполним. В суд подать сможете на Нечаеву Анну Максимовну!
        Ну, я сам деревенский, люблю лошадей. Не подумал, что Кирилл с друзьями уже давно вылупились из возраста недорослей, и влепил ему пощёчину, хотя, как выяснилось, виноваты были не они. Так мы с Аней и подружились. А недавно смотрю по ТV – знакомый человечек!
Всё это время у нас с Аней очень тёплые, взаимно-нежные отношения. Хорошо, но мала! Но всё-таки взрослеем, взрослеем!
Я очень люблю, когда Анюта стряпает — видимо фамильная черта. Самые простые блюда, начиная с манной каши, которую впервые отведал в её исполнении, любая отбивная приготовленная ею, вкусны не только потому, что я влюблён. Говорит, что много приходилось готовить, помогая бабушке. У отца всегда проходили практику несколько парней и обедать приходили все вместе. И еды для молодых кузнецов нужно было много, картошку чистили вёдрами, блины пекли на нескольких сковородках.
- Я ревную, неужели ни в кого так и не влюбилась?
Смеётся.
- Ну, нет это как братья!
Папа даже хотел любимого ученика приютить у нас, но ему объяснили, что это неприлично, раз дома большая девица.
- Так ты уже большая девица?
- Незаметно?
- Хотелось бы в это верить!
Однажды кормит меня вкусно, я уплетаю за обе щёки, а она смотрит на меня и как-то радостно смеётся.
- Что?
- Я слышала, что женщинам нравится смотреть, как едят мужчины, я это понимаю!
Ах, ты женщина!

Антон, мой лучший друг, познакомившись с Аней, намертво влюбился в неё. Понимая, что я её уступать никому не собираюсь, видимо неосознанно, стал искать девушку по натуре похожую на неё: «Надоели эти бизнесвуменши и цепкие девицы, хочется встретить девушку, как цветок, естественную, открытую простодушную, пусть беспомощную и беззащитную, но хочется рядом с ней чувствовать себя мужчиной.»
И вот, как ему показалось, он что-то похожее нашел. И жаждал показать. Алена, дочь крупного учёного, видимо очень избалованная и, как я про себя подумал, ленивая. С помощью отца поступила в институт, но бросила учёбу и сейчас просто «паслась» в свете.
Антошка выступил с предложением – коллективом поехать на профессорскую дачу. Я был за – Полина Георгиевна мне уже стала доверять и отпустила Анюту на дачу с нами. Та была рада предстоящему приключению и роману Антона. Аню давно тяготили его страдания — сначала это было интересно, они как-то сразу сблизились, понимали друг друга с полуслова, ко многому относились одинаково и лихо отплясывали вместе. Мне часто бывало обидно, когда они начинали хохотать над чем-то, а я никак не мог въехать, над чем.
Но постепенно Антон совсем заболел – тоскливые глаза, нервное общение. Причём, наговорить резкостей мог и мне, и ей. Чуткая Аня чувствовала себя виноватой. А сейчас всё так хорошо складывалось. У меня в самом дальнем закоулке души распускалось самодовольство – Анюта всё равно будет  лучше.
Антон, поняв, что мне мою новенькую машину не хочется пытать на «неведомых дорожках», щедро предложил ехать на своей. Подъехав к дому Алёны, Антон оставил нас в машине и пошёл за ней. Когда они появились с ними был мальчик лет двух. Пока укладывали сумки в багажник, он потеряно стоял и смотрел перед собой большими несчастными глазами.
Этот мальчик был неожиданностью и для Антона. Он потом смущённо говорил:
Просто не было случая об этом поговорить с Алёной.
Анюта, увидев этого гномика, кинулась к нему, попыталась поднять, не смогла, но тем не менее «за ручку» они с этой минуты были неразлучны, как сиамские близнецы. Мне было досадно. Во-первых, я ревновал, во-вторых, Анюта, «прилепившись» к этому малышу о чём-то тихонько разговаривая с ним сразу ушла в тень обособилась ото всех. А мне так хотелось перед Антоном блеснуть её неземной возвышенностью.
Я думал, что она будет «белая и пушистая» как облачко, и прекрасная, и беспечная, как цветок в поле. Но в этом эпизоде «цветочком» была Алёна. После первого смущения, когда объяснила, что внезапно выяснилось, что на какой-то научный сабантуй, отцу придётся ехать с супругой (а ребёнком всегда занималась мама), к тому же, вечером в пух и прах разругалась с няней, и наутро осталась один на один с сыном, сейчас, освоилась, благодаря нашей деликатности. Она, видя, что сын пристроен, успокоилась, стала кокетничать с нами. Но нас уже трудно было расшевелить: наличие сына у возлюбленной стало для Антона ушатом холодной воды, а меня обижало, что Аня целиком посвятила себя этому мальчишке.
Аня, выяснив у мамаши, что ребёнку придётся есть взрослую пищу, заставила Антона подъехать к супермаркету и купила там молока, набрала баночек с детским питанием, детского печенья и т.д. в количестве, достаточном для прокормления ясельной группы средних размеров. По приезде на место, всем этим питанием начала питать «дитятю».
Раскрепощённая Алёна не без некоторого ядовитства спрашивала:
- Ты, наверное, очень любишь детей?
- Не знаю, мне не приходилось заниматься с ними  всерьёз.
Похоже, все уныло думали: «Не лучше ли вернуться?» Но так как об этом вслух никто не говорил, делали вид, что всё нормально.
Профессорская дача оказалась отличной: двухэтажный дом, цветники, дорожки, ручей. У нас с Антоном даже настроение поднялось. Но не на долго. Хотелось есть, а наши дамы занимались отнюдь не нами – Алёна кокетством, а Аня мальчишкой. Мы с Антоном вытащили всё съестное и принялись мудрить сами. В какой-то момент встретились глазами — мы же знаем друг друга, как облупленных, и принялись дико хохотать. Разрядка была необходима.
Дом и в самом деле построен разумно, уютно. Но незадолго до нас случился какой-то природный катаклизм: сломано много веток, и во всех окнах в доме, в большей или меньшей степени, разбиты стёкла.
Вечером, на правах хозяйки, Алёна стала нас размещать:
- Вам вместе или порознь?
Аня испуганно – поспешно: «Ой, вместе, вместе!»
Антон на меня посмотрел. Алёна слегка разочаровано:
- Тогда зайчика придётся положить в комнате рядом с нами.
Аня:
- Нет, нет! Сейчас ночи холодные, а в доме похоже, целых стекол нет. Я возьму его с собой – вдруг раскроется.
Я надулся ещё больше. Спать легли одновременно с «зайчиком». Наша парочка уже давно нагрелась до соответствующего градуса, жаждала уединиться и расположилась внизу. Мы – втроём в одной комнате – наверху. Аня отказалась пойти погулять, когда я её пригласил – кроватка без бортика, чадо может упасть.
Легли – она с чадом, я отдельно. Дикое состояние — что делать, что говорить? Вдруг Аня разрыдалась – горько, громко, отчаянно, звонко как будто разбился хрустальный шар. Я кинулся к ней утешать. Вбежал Антон, двинул меня в бок со страшной силой:
- Что происходит?!
Когда Аня смогла немного успокоиться:
- Я просто очень устала, мне так было тяжело, мне казалось, что я никому не нужна, и было страшно одиноко. Вы никто не хотели мне помочь…
- Но ты же сама вцепилась в этого мальчишку!
- Я не «вцепилась», я не могла его оставить, вы же видели какие у него глаза. Он, как инопланетянин среди нас. Ему каждую минуту хотелось плакать, и я его отвлекала. А сейчас устала, мне плохо, я больше не могу!
Мы оба стоим на коленях, целуем ей руки, успокаиваем.
- Аночка, прости, прости! Я, дурак, ревновал, обижался, что ты обособилась. Я, эгоист, не мог представить, что ты возишься с мальчишкой не ради развлечения! Прости, это будет мне уроком!
Антон двинул меня в бок ещё раз, ушёл. А мы так хорошо проговорили всю ночь. Наутро с малышом мы уже возились дружно и весело, как супруги. А любовь Антона к Алёне с тех пор пошла на убыль.

Врывается однажды Анюта ко мне в кабинет с красными щеками и глазами полными слёз.
- Алексей Борисович, вы хотели на мне жениться?
- Сию же минуту и с величайшим удовольствием!
- Нет, вы сначала подумайте! Не будет ли со мною скучно. Сейчас наши дамы говорили, что долго любят тех женщин, кто ведет себя определённым образом. А я никогда не буду устраивать лёгкие скандальчики, чтобы разнообразить жизнь, я никогда не буду кокетничать с другими мужчинами, чтобы будоражить вам кровь, я никогда не буду скрывать что-то от вас, чтобы казаться таинственной.
- Так это же замечательно!
- Нет, мне противны все эти женские уловки, а женщины говорят, что с такими, как я скучно!
И в отчаянный рёв. Посмеиваюсь про себя – да с тобой не соскучишься! Целую ей руки – единственное право, которое, наконец, завоевал.
- Анюсь, успокойся! Давай разбираться. Ты заговорила о замужестве – я делаю тебе предложение, давай скажем всем!
- Нет, немножечко потом!
- Но ты ведь думаешь об этом?
- Нет! Это когда я вас увидела, мне почему-то показалось, что моим мужем будете вы.
- Ну, вот видишь! Давай сейчас объявим всем, что мы обручаемся, я давно уже тебе колечко хорошенькое присмотрел.
- Ой, как интересно!
- Ну, я бегу за колечком!
- Ой, нет, нет! Ещё немножечко потом!
- Анюсь, ты меня измучила вконец. Неужели ты не хочешь, чтобы мы были вместе!
- Хочу!
- Решайся, а то я буду думать, что ты меня не любишь!
- Люблю! (это впервые).
- Скажи ещё раз!
      Смеётся и закрывается ладошкой:
- Немножечко потом!
- Скажем сегодня бабушке?
- Нет, ещё немножечко потом!
- Но почему?
- Мне стыдно и страшно.
- Ты боишься меня?
- Нет.
- Стесняешься, что у тебя будет такой муж?
- Конечно, нет!
- Так в чём дело?
- Я не могу объяснить.

       Попросила разрешения не выходить на работу.
- Конечно. А можно узнать причину?
- Потом.
- Целый день так пусто без неё. Еду к ним, звоню из машины. В ответ всхлипы. Пугаюсь:
- Что случилось?!
- Я устала, хочу есть, пить и мыться. А у нас вода не идёт.
- Я уже всё везу и сок, и еду. А почему ты устала?
- Сделала у бабушки ремонт.
- Что?!
- Побелила потолок в комнате и оклеила стены.
- Когда же ты успела?
- Я умею. Только больше говорить не могу, устала.
Это мне многое обещает. Тем более, похоже, что Полины Георгиевны дома нет. Может быть удастся увезти Анюту ко мне.
Открыв двери, Аня падает с плачем мне на руки. Я её вместе с сумкой несу на кухню. Сбрасываю с себя куртку, и, держа её на коленях, сажусь на маленький диванчик. Она, как всегда в таком состоянии, сразу доверчиво засыпает.
В квартире пахнет побелкой и сыростью. Любопытно, что она наделала. Встаю, Аня лежит у меня на плече, не просыпаясь. Иду принимать работу. А ведь неплохо! Потолок без пятен, обои без морщин. Мебель прикрыта газетами и простынями, видимо не первого срока. Отодвинута от стены настолько, чтобы помещался журнальный столик, с которого она и клеила. Такая импульсивная, нетерпеливая.
Потом, когда я её журил, пояснила:
Когда вернулись из Европы, ещё сильнее захотелось освежить бабушкино жильё. Когда с ней об этом заговариваешь, она с ужасом: «Милая моя, мне сейчас дорог только покой. Я и помыслить о ремонте боюсь. Главное, чтобы было чисто, остальное мне, по старчеству, простят!» Обратиться к вам – вы превратите квартиру в игрушку, но это займёт время. И я решила сама. Купила валик, побелку, обои. Мигом побелила, даже окна слишком не забрызгала. Мигом разрезала, мигом оклеила. У меня есть опыт — когда мама с папой уезжали на пять дней, мы с бабушкой, которая «Биб-кноп» оклеили весь первый этаж дома. Дедушка нам совсем не помогал, у него был радикулит. Мы с бабушкой так ловко всё сделали – она мазала обои клеем, а я прыгала по стенам и наклеивала. Всем наша работа понравилась. А у мамы с папой удлинился отпуск.
А пока снова усаживаюсь с Анютой на руках на кухонном диванчике. Такое наслаждение, такая радость держать на руках любимую. Целую осторожно её волосы, нежно глажу спинку. Она в плотных носках, джинсах и клетчатой рубашечке какого-то пионерского вида. Руки, щёки, волосы, которые не поместились под платок, в каплях извёстки.
Просовываю руку под рубашечку. Такого я ещё не знал, такой кожи я ещё не касался. Я гладил нежную ложбинку с золотым пушком, которой так любовался летом. И наконец, я её по настоящему поцеловал. Она села, просыпаясь, и, глядя на меня так, как будто я только что вернулся с войны, сложила руки и прошептала:
- Алёша!
Впервые по имени! Мы обнялись и заплакали от счастья. Потом она робко спросила:
- А мы целовались во сне?
- Да!
- Ой, а во сне и не стыдно, и не страшно!
- И так не стыдно и не страшно.
        И я поцеловал её снова. Я понял, что стоит за словами, передать в поцелуе душу. Я чувствовал, как она дрожит, как отзывается мне каждой клеточкой. Потом опять села, сложив ладошки, с ужасом и восторгом:
- Ой … как!
        Мне хотелось без конца целовать этого ребёнка, но она:
- Алёша, я больше не могу, мне здесь больно, – и показала на сердце.
Я взялся её поить соком и готовить бутерброды, она с визгом прыгала вокруг меня. А потом уткнула лицо в мои руки, в которых был нож, совершенно не обращая внимание на то, что я делаю.
        Попить попила, но накормить её было невозможно, забыла, что не ела уже целый день, носилась по всей квартире, исполняя какие-то папуасские танцы. Тем временем я уже убирал газеты, сметал с пола извёстку, собираясь его сполоснуть. Анюта и не думала мне помогать, она уже не могла думать о ремонте, а просто, по-детски радовалась и веселилась.
Когда я вынес мусор в прихожую, чтобы сходить выбросить его, дверь отворилась и вошла Полина Георгиевна.
        Тут я подумал, а Анюта вскрикнула:
- Бабушка, ты же обещала вернуться завтра!
- На подругин юбилей собралось так много народу, что я решила поехать домой.
       Увёз дам ночевать к себе.
Анюта, истратившая столько сил, крепко спала, встала сияющей, как солнышко и зарделась, как маков цвет, когда посмотрела на меня. А я до утра не сомкнул глаз.
С тех пор мы целуемся, но не часто и не вволю. На работе её не поймаешь, ко мне в кабинет — ни ногой, в машине нельзя – все смотрят. Дома протянешь к ней руки – может рвануться и ударится так, что слёзы градом.
- Анюта, ты не любишь меня!
- Ой, как люблю! – со вздохом.
- Почему же не хочешь чтобы я тебя поцеловал?
- Ой, как хочу!
- Ну, что же нам мешает быть нежными друг к другу?
       Кидается в слезах мне на шею, прижимается крепко – крепко.
- Я очень тебя люблю, я очень хочу, чтобы ты меня поцеловал, но мне надо привыкнуть.
- Анюсь, но сколько можно привыкать, почему же я сразу взял и привык? Целуй меня сколько хочешь и обнимай тоже.
        Она и вправду обнимает меня и шепчет куда-то в шею:
- Я раньше не знала, какое чудесное слово «Желанный». Пела «где же ты мой желанный». А теперь знаю – желанный это ты! Я так тебя люблю, ты такой красивый, и с каждым днём всё более и более желанный. Я так люблю твои руки, какие-то честные и надёжные. А потом, когда я увидела тебя без пиджака, я не могла наглядеться на твои плечи, мне так хотелось обниматься с тобой.
- Вот видишь, какая ты скрытная, а говорила, привыкнуть надо!
       Она лукаво и счастливо хохочет.
- А сначала я даже не думала о том, что у тебя есть тело. Просто голова, остальное костюм. А твоя стать, твоя повадка так волнует, что когда я вижу тебя, у меня холодеет в груди.
- И ты становишься холодной-холодной и не хочешь целоваться! Шучу, шучу, родная моя, Шучу потому, что пытаюсь не заплакать от счастья. Я сам себе завидую, что мне повезло встретить такое чудо!
- А когда я в первый раз увидела тебя, мне показалось, что таких красивых я ещё никогда не видела. И удивилась выражению лица, как будто ты уже был в меня влюблён.
- А я влюбился в тебя, увидев на улице.
       Наконец-то целуемся. И моя колючка-недотрога мигом вспыхивает, стоит только коснуться её. На жарких щеках полуприкрыты густые и пушистые ресницы, так и хочется выразиться старинным слогом «словно на алых розах дремлют пушистые мотыльки». Потом немножко придя в себя:
- Ой, как ты целуешься!
- Как?
- Всё куда-то уплывает и только ты…
      Внутренне ликуя, говорю:
- Ну, вот и хорошо, зачем же нам третий лишний!
- Ты всегда шутишь, я же о другом! Я ни о чём не могу думать, только воспринимаю то, что исходит от тебя. И так всё естественно, так хорошо, как будто нет ни границ, ни запретов…
- Радость моя, драгоценная моя, как нам будет хорошо, только незачем ненужные страхи. Всё просто и прекрасно. Надо слушаться себя. Ты просто доверяй мне, и мы будем самыми счастливыми на свете.
- Ой, как хорошо тебя слушать! Но я чувствую, что это не так. Я ничего ни когда не могу делать вопреки себе. Я не хочу, чтобы наша жизнь начиналась с греха. Ты и сам всё понимаешь, тебе ли это объяснять.
- Для меня, что бы ни случилась между тобой и мной, все будет свято и чисто. Но почему нам не обвенчаться?
- Нет, не сейчас. Не знаю, когда, но после концерта. Я не смогу отрываться от тебя и думать ещё о чём-то, мне так хочется нарадоваться тебе! Неужели мы сможем когда-нибудь быть вместе сколько захотим?
- И делать, что захотим!
- Ну, не надо так говорить!
- Анюсь, тебе родные что-то рассказывали об отношениях мужчины и женщины, готовили тебя к возможному замужеству?
- Нет. Они несколько раз – то мама, то бабушка — начинали говорить, но мне почему-то не хотелось об этом слушать. Да и казалось, что всё это будет очень нескоро.
- «Немножечко потом»?
       Смеётся.
- А девочки?
- У меня не было близких подруг. А вообще-то однажды в компании девчонок у меня спросили, слышала ли я, как родители «занимаются любовью». Я ответила, что такого не бывает, надо мной стали смеяться: «Ты что, совсем дура?» Я убежала и никак не хотела идти домой. Потом, всё же, пришла и рассказала бабушке о девчонках. Я думала, что она скажет, что ничего подобного быть не может. А она спокойно сказала: «Это естественно, они же ещё молодые люди.» Я так плакала. А, когда они вернулись я посмотрела на них и сразу всё прошло. Они были такими же родными, как всегда.
- Ну, вот, ты сама поняла, что не надо ничего усложнять.
- А ты можешь целоваться по-другому?
- А как ты хочешь?
-Я не знаю, но вон в кино целуются, а потом ещё что-то делают.
- Что же они делают?
- Бегут к реке, качаются на качелях… А для меня всё исчезает кроме тебя. А если ты поцелуешь так тихонечко, нежненько, как мама.
- Я её целую, легко касаясь губ. Она вздрагивает:
- Ой, так ещё хуже!
- Зачем же ты так говоришь? Ведь было так хорошо!
- Ой, как хорошо! Только больше не надо целоваться!
- А как же нам не целоваться?
- Ну, только немножечко тогда!
- «Дева бережно торгуется, всё боится передать».
Заплакала. Утешаю. Что с ней поделаешь, если для неё всё так непросто. Она такая трепетная, такая пылкая, такая отзывчивая, на каждое чувство, что, ждать того стоит! Я уже знаю, какое счастье меня ждёт! А пока ей, в самом деле, не по силам совмещать эмоции наших отношений с большой нагрузкой подготовки к концерту.

А в этом плане мы сделали уже много. Песни современной тематики уже готовы для того, чтобы ввести в мозаику концерта, который будет «монтироваться» в Германии. С оперной классикой легче — Аня просто будет стоять и петь. И, вероятнее всего, стоит отпустить Анюту домой, и с родными пообщаться перед отъездом, и с Леокадией Леонидовной ещё позаниматься — пусть отшлифуют каждый звучок до безукоризненности, чтобы оправдать рекламу об удивительной юной певице.
Последний раз мы были в Зареченске сразу после Германии. Тогда мы заявились всей командой, нас замечательно встретили, как всегда, широко и радушно.
Наташа не расставалась с Катериной. Та дивит своим умом учителей и уже учит языки. Максим не сводил с Людмилы глаз, грустных и влюблённых. Ещё бы – она явилась ещё более похорошевшей с налётом европейского лоска.
Бабушка как-то деликатно но испытующе посматривала на нас. А Людмила, похоже, не только всё поняла, но и, наверное, знала все Анютины секреты.
И на этот раз нас встретили так же радостно. Но мы уже были другие. Стало явно, что мы влюблены друг в друга. За столом я сел рядом с Анютой. Максим помрачнел. После обеда предложил мне поговорить. Все замерли. Мы вышли на крыльцо. Максим начал без обиняков.
- Я тебя предупреждал, чтобы ты не заглядывался на моих женщин?
- Да. Но я тебе ответил, что это невозможно, но обещал не совершать подлости.
- А сам?
- А сам и не совершал. Я хочу просить у тебя руки Анюты.
- Додумался!
- Спроси у неё сам!
- И спрашивать не буду. Она ребёнок. Увидела кого-то первым и решила, что любит! Мне это в голову сначала не могло придти. Ты же вдвое её старше! Я вообще был против всяких поездок. Это всё женщины. И сейчас я её никуда не отпущу! А ты — убирайся. Садись в свою машину и давай отсюда!
Забежал в дом выбросил мои вещички. Я сел и уехал. Нет не струсил. Я был оскорблён, но попытался сохранить самообладание и не рассориться с ним в надежде, что остынет и одумается.
Через какое-то время с дороги позвонил Анюте — Максим забыл реквизировать у неё мобильник. Она сидела у себя наверху расстроенная. Анюта похвалила меня за выдержку. Отец, похоже, остывает, ему стыдно перед домашними.
- Ты на него не обижайся. Он хороший!
- Конечно, такое счастье, как ты, легко достаться не может. Я люблю тебя, а ты?
- Я тоже!
Я ехал после ссоры с Максимом в сквернейшем настроении. Во время ссоры я был доволен собой, сумел сдержатся не дал волю возмущению, ведь так со мной обошлись впервые. Я очень уважаю Максима и понимаю его – как бы я ещё себя вёл на его месте.
А мужское чувство собственного достоинства с каждым километром говорило всё громче и громче. Но, если не сдержусь неизвестно во что всё это выльется. А с этим чудесным семейством ссориться надолго совсем не хотелось. Через некоторое время позвонила Людмила.
- Алёша, молодец, что сдержались! Иначе проблем было бы гораздо больше. Максиму уже, чувствуется, неловко. Дозреет будем с ним говорить. Он мне ещё ни в чём никогда не отказывал. Но представьте себя на его месте. Ещё недавно строил для неё снежные горки, и вдруг – замужество. Нам всем очень жалко расставаться с ней, мы ее даже учится в этом году не хотели отпускать, а замуж тем более. Но я про вас всё поняла раньше, и мы всё уже с бабушкой пережили. Потерпите, Алёша, мы вам просигналим.

АННА

Анюта, как и все, замерла, когда Максим позвал Алексея поговорить. Потом отец заявил, что Алексей уехал. Анюта ушла к себе наверх, Алексей сразу же позвонил:
Не горюй всё будет хорошо. Я не хотел ссориться с твоим отцом, но на душе скверно не привык поддаваться! Люблю!
Хорошо, что отец забыл о мобильнике и не реквизировал его. Сразу же пришла утешать мама, успокаивала бабушка. Но с этим первым в её жизни большим горем нужно было справиться самой. Осадок от происходящего, тоска по Алексею. Даже занятия с Леокадией Леонидовной не радовали, как бывало. И Ане было совсем всё равно получается что-то или нет. И дома впервые в жизни ей было неуютно.
По вечерам она бродила у реки, прощаясь с родными местами, детством, отрочеством. Темнело рано, но она знала все приречные тропинки. С подсказки бабушки за ней увязывался Дерек. Вот с ним-то ей было совсем не страшно. Мыслей в голове, казалось, не было никаких. Холодный ветер успокаивал. Вдруг однажды:
- Аня!
Дерек зарычал. Аня погладила его и на всякий случай взяла за ошейник. Силуэт приближающегося человека был незнаком:
- Аня! Как я рад вас видеть! Как хорошо, что вы вернулись!
Кирилл Скоблицын! Аня рванулась к нему, и они почти обнялись. На юбилее его отца-академика они, наконец, познакомились, несколько раз танцевали вместе. Встретиться обоим было очень приятно.
- Я здесь уже два месяца и мне так не хватало вас!
Он держал её под руку.
- Раньше, когда я сюда приезжал, для меня эти места, эта река, были украшены красивым тонким, романтичным силуэтом девочки. То она сидела на дереве над водой и пела. То стояла над обрывом и ловила ветер руками, то сидела на камне и сушила, как русалка волосы. А сейчас без вас стало пусто. Я даже не догадывался насколько привлекательны эти места, благодаря вашему присутствию!
- Правда? А я, к стыду моему, никого из живущих на вашей даче, кроме ваших родителей не узнавала. Ведь с вами приезжало всегда так много гостей. А частью этих мест я чувствовала себя всегда. Даже в детстве у меня было какое-то стихотворение. Правда, почему-то мрачноватое!

«Закутавшись в туман, как в плащ,
Русалкою брожу по побережью…»
«…как ива проросла я в эти берега…»

- Да, что-то совсем не детское.
Аня впервые смеётся.
- Да, с детства по поводу моих ранних стихов не то недоумевали, не то упрекали, что они не похожи на детские. А сейчас, когда я их перечитываю, кажется, что это такой детский сад, что и показывать никому не хочется.
- Со мной было то же. Поэтому вы мне их покажите.
- Хорошо! Вы почему-то первый, перед кем не буду за них стесняться. А в вообще-то у меня такое чувство, что скоро появится много-много новых стихов, вот тогда я вам их и покажу.
- Мне это приятно слышать!
Тем временем Максим пошёл встречать припозднившуюся Аню. Дерек радостно залаял, встречая хозяина. Кирилл представился подошедшему Максиму.
- Я ваш сосед, живу на этой даче, пишу книгу. С Аней познакомился до её отъезда в Москву. А в Москве на отцовском юбилее увиделись. Приятно встретить хорошего человека!
- Да, я вас издалека знаю. И с вашим батюшкой знаком. Зайдите поужинать.
- С удовольствием!
За ужином Кирилл отдал должное мастерству бабушки, много ел, много хвалил, чем покорил её хлебосольное сердце. И вся семья была рада присутствию за столом свежего человека. Всё-таки напряжение последних дней сказалось на всех.
После ужина Дерека отправили проводить Кирилла. Умный пёс, столько раз провожавший всех, отлично знал, что команда «проводить» значит «дойди до места и вернись».
На следующий день Аня, как и обещала Кириллу пришла с Дереком на берег. Кирилл дивился переменам в себе. Влюбчивый, эмоциональный, добрый и честный, он, с некоторых пор, стал прятаться за «изгородь из колючей проволоки», чтобы не быть беззащитным перед людьми, с которыми приходилось общаться. И, постепенно, сам забыл  о многих чувствах, присущих ему.
А сейчас с пылкостью мальчишки ждал Анюту и не поверил своему счастью, когда она пришла.
- Аня, как я рад! Я вас так ждал, что мне казалось, что вы никогда не придёте!
Аня уже повзрослела. После общения с Алексеем, мужчины перестали быть для неё нейтральными существами. И общество Кирилла доставляло ей бессознательное удовольствие.
После пережитого ей хотелось опоры, утешения. Приятна была и радость взрослого серьёзного человека при виде её.
Дорогие ей места, полнолуние, так всегда волновавшее её, возможность уйти из дома, где грустные взрослые и Катерина, с которой стало тягостно – всё время приходилось вместе с ней думать о том, что занимало девочку, а не о том, что занимало собственные мысли, и это тяготило.
Кирилл прерывающимся голосом спросил:
- Аня, вы влюблены?
- Да!
- Тогда я даже знаю в кого. Я видел его в ресторане – собрание мужских достоинств.
- Ну, зачем же так иронично!
- Простите, я просто небеспристрастен!
- У Алексея ресторан – наследство. А круг его интересов широк, и он яркая личность. Я влюбилась бы в него даже, если бы у него была более скромная внешность.
- Счастливец! А как бы мне продемонстрировать недюжинность своей личности, чтобы моя скромная внешность не помешала вам полюбить меня?
- Некрасиво напрашиваться на комплемент. Вы же знаете, что все средненькие эпитеты не для вас. А мне расточать вам похвалы не очень удобно.
- Спасибо и на том!
В этот вечер Максим Аню уже не встречал. Кирилл проводил её домой. Его снова пригласили поужинать. И стали расспрашивать о книге.
По-настоящему книга, которую я задумал, и для которой 80 процентов работы уже сделано – лежит. И я не дождусь, когда снова возьмусь за неё. А пока пишу, то, что необходимо.  У моего отца были замечательные друзья и коллеги. К сожалению, в большинстве своём «были». Я вспоминаю их такими, какими знал в детстве, в юности — молодые, увлечённые, остроумные, витающие в облаках и не замечающие земных неурядиц. Но чья-то семья осиротела и уехала в Израиль, кто-то из детей сделал карьеру и уехал в США. У кого-то не осталось близких. Мы с отцом подумали-подумали и решили – надо о них писать, а то кто же ещё расскажет. Вот закончу необходимое и начну писать для души.
После ужина Максим проводил Кирилла сам.
Днём Кирилл стал заезжать к бабушке, когда ехал в город, исправно принимая все её поручения. А вечером Аня опять бежала к нему на берег. Однажды Кирилл её поцеловал. Аня разрыдалась.
- Анюта не плачьте я не хотел вас обидеть! Я не удержался!
        Она не отрывала рук от лица. Он нежно целовал её волосы, висок, руки.
- Анечка, раз уже так случилось, выслушайте меня! Я люблю вас! Выходите за меня замуж!
Аня разрыдалась ещё сильнее, и он заботливо проводил её домой. Там, как свой человек, довёл до лестницы наверх, где была её комната. Потом вошёл в столовую и отчаянно заявил:
- Я сделал Ане предложение!
- Все среагировали по-разному. Но общей была растерянность. Максим первый:
- Остынь, Кирилл!
       Его усадили за стол, есть он не мог, налили крепкого чаю. Бабушка заговорила:
- Что мы можем сказать, Кирюша, это зависит не от нас!
- Я всё понимаю, но должен был сказать!
Провожал его один Дерек. Аня, не снимая куртки, легла на тахту. Она любила холод и её окно было раскрыто. Виднелось небо со звёздами, лучи луны золотили ветки и она вспомнила ощущение от сна об олене, ощущение от сказки, в той сказке оленем был Алексей. И навсегда Алексей.
Просто все эти дни её мучила обида. Мучило одиночество, и казалось, что Алексей в чём-то предал её. Она всё понимала, никак не хотела, чтобы мужчины непоправимо разругались. Они сами с мамой умоляли его повременить с приездом, но чувство покинутости, беззащитности заставляло плакать по ночам. С Кириллом было очень хорошо. Эти вечера запомнятся навсегда.
Побывав в Москве, Аня поняла, что здесь прожить всю жизнь не сможет и прощалась с рекой, с детством. Кирилл был идеальным спутником: мужественный и скромный, всё понимающий и деликатный, его влюблённость окрашивала романтикой их прогулки.
Аня подошла к окну: на дальней даче, мерцая сквозь туман как звёздочка, светился огонёк — Кирилл не спал. И Аня, со всей теплотой, любовью и благодарностью к этому хорошему человеку, попросила у Господа для него счастья. И со светлой душой уснула. Кирилл пришёл утром. Аня встретила его светлой и ясной улыбкой и у него упало сердце.
Аня подождите отказывать. Помолчите. Я вас спрошу через несколько дней.
Он подвёз её к Леокадии Леонидовне. А вечером они встретились снова.
- Анюта! Я старше, я умнее, во всяком случае, опытнее. Я понимаю, что вы не хотите изменить первому чувству. Но прислушайтесь к себе – так ли это? Я не хочу сказать ничего плохого о вашем избраннике, но уверяю вас – я буду очень хорошим мужем. К тому же я человек состоятельный. Вижу, вижу вашу реакцию, но к деньгам нужно относиться разумно. Люди должны достойно жить, обеспечить нормальную жизнь своих детей. Тем более, если благосостояние заработано своим трудом, то им можно гордиться. Мне что-то достаётся от отца, Что-то успел заработать сам. Эту дачу папа любил по романтическим причинам, а мама, имея ввиду меня с моей будущей семьёй, решила строить в Подмосковье особняк. И самое главное, я чувствую, что это был бы брак не по расчёту – ты вчера ответила на мой поцелуй.
- Ой, я нечаянно!
- Вот видишь – всё бессознательное самое верное.
- Вы, Кирилл, так смело приглашаете меня замуж, но вы же знаете меня всего несколько дней!
- И всё же, представь, я знаю о тебе больше, чем ты сама о себе сознаёшь.
- Тогда вы знаете, что я вам отвечу.
- К сожалению. Но не теряю надежды.

КИРИЛЛ

В моей жизни женщины всегда много значили. Я их люблю и понимаю. Надеюсь, что понимаю. Мне всегда были интересны разные женщины. И робкая, скромная библиотекарша, с которой познакомился на какой-нибудь встрече с писателями, то какая-нибудь откровенная стерва, которую не боишься потому, что знаешь чего от неё ждать, заинтересует своей  яркостью. То любуешься молоденькими дурочками, которые о себе воображают больше, чем представляют на самом деле.
Я был со всеми внимательным и добрым. Может быть у девушки из библиотеки роман со мной, писателем, будет одним из немногих ярких воспоминаний в её жизни. И пусть молодые девчонки не входят в жизнь с убеждением, что «все мужчины сво…» И мне ли обличать стерву?
Но Аня совсем другое. Я ей уже говорил, что её образ всегда оживлял для меня эти места. Но эта девочка была такой юной и прекрасной, что казалась почти нереальной, и никогда не было решимости подойти к ней и познакомиться.
Потом восхищение ею после её прихода с «ультиматумом» на дачу. Тогда пришлось уехать, чтобы увезти парней, на которых я рассердился и сам.
А, когда вернулся – Ани уже не было. Потом встреча на отцовском юбилее, но там с ней был бдительный страж. Какая радость, что она сюда вернулась! Но смогу ли я удержать её?
Аня удивительно чиста и возвышена. Но её доверчивость и неопытность опасные подружки, ей следует как можно скорее выйти замуж, чтобы быть защищённой. Лучше, конечно, выйти за меня – я смогу её оценить, воздать ей должное и оберегать всю жизнь. К сожалению она влюблена, и они уже дали какие-то обещания друг другу.
Такие люди, как Аня, перемену в любви считают предательством. А настоящая ли у неё любовь? Может просто первый эффектный мужчина, который встретился ей? Впрочем, парень впечатление производит хорошее. Но в любви каждый сам за себя.

ЖАННА

Дерек отвлёкся – то ли стареет, то ли влюблён. И Жанна беспрепятственно вошла в дом. Семья плюс Кирилл, который только что исполнил бабушкино поручение, и был усажен за стол, обедала.
Жанна ворвалась как самум – воздух стал таким горячим, что стало трудно дышать. «Шик, блеск, красота» и облако злобы:
- Это и есть семейка Нечаевых? Рады, что пристроили доченьку в Москве? Да, если я захочу, он её бросит в один момент. Он ползал за мной на коленях, а за самим от слёз и соплей, как за улиткой, мокрый след шёл. Он мне не нужен, но если я не захочу он ни на одной стерве не женится!
Кирилл встал, крепко взял её за плечи и вывел, усадил в её же машину и увёз на московское шоссе.
Аня убежала к себе наверх. Когда Людмила поднималась к ней, то со страхом думала, что же можно сказать.
- Анечка, не стоит верить тому, что говорят такие люди!
Но Аня сидела серьёзная и спокойная:
- Мама я поняла, что мужчин тоже нужно защищать!

АЛЕКСЕЙ

Человек предполагает, а Бог располагает – вековая мудрость. Уезжая из Зареченска, думал, что вернусь к Анюте дня через два – три. А на следующий же день улетел в Сибирь. Это то самое «мужское дело», о котором я уже говорил, потребовало моего присутствия там. Деятельность для меня новая, знакомых, с которыми уже успел сработаться и убедиться, что можно доверять, ещё нет. Придётся пробыть здесь не меньше недели. Трудно вынести это самому, а тут ещё беспокойство за Анюту и тоска по ней. Иногда кажется, что лучше бы было поссориться с Максимом и увезти её.
Мы решили по телефону общаться в определённое время, чтобы не волновать Максима. И вдруг она опаздывает, я уже не знал, что и думать. В холодном поту. Жду. Наконец звонок. Весёлая оживлённая:
- Забыла телефон. Гуляла с Кириллом, не рассчитала время!
- С каким Кириллом?
- С соседом, Скоблицыным!
- Ах, вот оно что!
Догадался же я её туда отвезти – опаснее спутника для прогулок не придумаешь! Модный писатель, ловкий кавалер, очевидно, любимец женщин. Я Анюте доверяю, но она такая неопытная, такая доверчивая! Это со мной она держала «круговую оборону», потому, что я ей сразу понравился, а со всеми остальными она всегда проста и беспечна. Ух, как хочется к ней! Но нельзя бросить дела из-за неё же и нашей будущей семьи. Я уже, видите ли, стал ощущать себя отцом семейства.
И вот, через  долгущих одиннадцать дней лечу, наконец, в Москву. В аэропорту меня встречает мой водитель, Андрей, и мы сразу едем в Зареченск. О том, что я прилетел никто не знает. Захотелось нагрянуть неожиданно. Приехали затемно видим – семья сидит за столом. Заслышав машину, Аня выбегает во двор, за ней выходят все остальные. И мы с Аней впервые на виду у всех обнимаемся. Потом взявшись за руки, счастливые и смелые идём навстречу всем.
Максиму это неожиданно нравится. Кирилл, сам того не зная, оказал мне услугу – Максим понял, что женщины правы: пришла пора и девочку уже не удержишь.
Что тут началось! Смех, слёзы, объятья, поцелуи, пожелания и благословения! Я краем глаза видел, как в калитку вошёл Кирилл, увидев в освещённые окна, что делается в доме, ушёл. И правильно сделал!

        И вот мы снова в Берлине. Опять вокруг столько знакомых лиц, ставших почти родными. Подготовка к концерту идёт легко. Организаторы относятся теперь к Ане тепло и сердечно. Времена, когда к ней присматривались и изучали прошли.
Она порхает, как на крыльях, и устаёт только физически. Людмила с нами. Максим, заботясь о дочке, отпустил её снова.
Концерта Анюта ждёт как праздника. Забыла свои воинственные настроения: «Ну, публика, погоди!». К ней здесь так тепло относятся, что воевать не с кем.
Решено, по настоянию герра Шнайдера, что все произведения будут только русские. Первое отделение – песни Крылатова и Шаинского. Второе – русская классика. И третье – «Бал любви», как назвал герр. Произведения не современной эстрады — якобы она утратила свою самобытность — а эстрада «предыдущего поколения».
И концерт получился незабываемым. Дело в том, что организаторы очень хорошо познакомили общественность с Аней. И публика, как мне показалось, пришла на концерт с таким же чувством, с каким близкие приходят на первое выступление своей доченьки на Новогоднем празднике, например. Приходят и поддержать, и подбодрить, и полюбоваться.
Песни первого отделения растрогали всех, их, как и все остальные русские тексты, Аня со Шнайдером перевели сами.
В хронике потом хорошо были видны слёзы на лицах у людей, например, когда пели «Ласточку».
«Впереди у ней реки и моря
Ты лети, лети ласточка моя!»
Или
«Как молитву повторяю, повторяю вновь
Сохрани меня надежда, вера и любовь!»
А, когда с детским хором и балетом, изображавшем лошадок, Аня в наряде русского  мальчишки с шапкой набекрень щелкала кнутом, пела «Три белых коня», зал счастливо смеялся.
А во втором отделении зал, казалось, вместе с Аней набирал воздух в трудных местах, и, когда всё получалось счастливо выдыхал: А-а-а-а…. Все были, как одна душа.
Я впервые чувствовал такую благодарность ко всем людям, такую любовь. Даже с Кириллом, который тоже приехал ради концерта, мы встретившись в антракте, пожали друг другу руки.
Третье отделение зажгло всех. В газетах потом писали, что русские песни по накалу эмоций годились бы и для бразильского карнавала.
Аня многое пела дуэтом с Джоном, они замечательно смотрелись и слушались. Особенно в последней песне:
«Сердце не зря дано,
Сердце любить должно!»
Зал встал. Все взялись за руки, раскачивались и пританцовывали в такт музыке. Потом были самые восторженные отзывы, в том числе и в прессе. Аню с Джоном называли лучшей парой года. Это было единственной ложкой дёгтя для меня, но уж очень ощутимой.
Но, всё равно, у нас ощущение праздника! Очень рад за Аню. Хорошо, что её жизнь начинается с чувства «все люди – братья».
Кроме сердечных радостей грядут и финансовые. Много разных предложений и приглашений. Надо будет во всём разбираться.
Первым, ещё до концерта, пригласил её на гастроли в Тель-Авив, бывший учитель музыки, ныне гражданин Израиля, музыкальный продюсер. Однажды мы ужинали в ресторане гостиницы. Неподалеку сидел симпатичный бородач с друзьями. Аня весело к нему подбежала.
- Здравствуйте, Давид Михайлович!
Бородач посмотрел заинтересовано, но несколько высокомерно:
- А мы знакомы?
Аня такая чуткая к тому, как к ней относятся смеётся весело и ласково:
- Давид Михайлович! Помните, когда «Росинка» ездила на областной смотр, вы самую маленькую девочку везли на руках – это я!
Бородач аж засветился:
- Растут кадры, но без нас! Где то блаженное время! Но я, по прежнему, к вашим услугам юная сеньора, и готов вас везти хоть на край света!
Усадил Аню за свой столик. Они долго говорили о прошлом, о старых знакомых и о том, что с ними сейчас. Потом он попросил её спеть «для старого учителя». И они пошли к роялю. Аня спела, он аккомпанировал. Потом обратился к публике:
- Господа, вы сегодня слышали будущую великую певицу. Её зовут Анна Нечаева. Запомните этот день!
Аплодисменты.
- Анечка я на твоём концерте буду не один, а со своим оператором и буду говорить с твоим окружением о концерте в Тель-Авиве. А букет мой будет не просто большой, а самый большой!
Он и в самом деле преподнёс огромный букет, но был ли он больше букета, подаренного Кириллом – не уверен.
В Москве основные хлопоты – свадебные. Узнав о нашей будущей свадьбе, все поздравляют, расспрашивают: где, как? А я никак не могу добиться от Анюты, что она хочет — таинственно молчит и загадочно улыбается.

ДЖОН

Хорошо, что я не пью, а то в просветы между занятостью такое забирается в голову, что впору напиваться до беспамятства.
Как-то всё идет в моей жизни независимо от меня, а я ещё считаю себя вполне «нордическим типом» и, простите, вполне положительным.
Я, вероятно, был бы хорошим инженером или механиком — чувствую нежность ко всему механическому и металлическому — а стал танцором. Как-то само собой. В школе набирали в танцевальную студию мальчиков, меня заметили сразу, и я, польщённый, стал в студию ходить. И вот эта-то «польщённость» и начала вертеть мною. Самый заметный, самый талантливый, самый понятливый, когда это касалось танцев. У меня лучшие партнёрши.
Взрослые говорили, что во многом благодаря мне, ансамбль занимает места. И всё это весело, приятно, для меня легко. И учусь, как будто, хорошо. Но только я сам знал, что за этим стоит — хорошо схватываю, а знаю плохо. Нужна практика в решении тех же задач по физике, химии например. В институт поступать даже не пытался – на подготовительные, да и на учёбу денег всё равно не было бы – мы вдвоем с матерью. А танцы – это сразу и заработок, и престиж.
И повело, повело меня в сторону от моей любимой техники: сначала всё откладывал встречу с ней «на потом», а потом уже стало поздно — мне 25. Стали приходить требовательные мысли к себе: кто я, что я?
Мать вышла замуж, оставила мне однокомнатную квартиру. У меня есть машина и неоплаченные кредиты. «Без женщин жить нельзя на свете». Но я не бабник. А когда увидел Анну понял – однолюб.
Я никогда не рисовал себе свой идеал женщины. Вообще-то их так много было в реальной жизни (и опять помимо моей воли – не всегда получалось отбиться), что мечтать о них как-то и не случалось.  Уставал от постоянной необходимости быть так много на публике, в коллективе. И уже случилось так, что в последнее время самым большим удовольствием было оказаться дома, на диване, одному. Не мог себе представить человека, с которым возможно было бы общаться в любое время суток, до конца своих дней.
И вот Аня. Я почувствовал это сразу, но не разрешил себе в это поверить – она моя половинка. А всё дальнейшее это подтверждало. Мне радостно было убеждаться, что она всегда такая, какой я её предчувствовал. Во время концертов мы так «зажигали» друг друга, что легко делали то, что нам несвойственно: я всегда пел для себя и друзей, а тут решился с ней дуэтом петь со сцены – получилось, а она подростком занималась танцами, а тут с нашей с Олегом помощью так славно двигается.
Зрители в восторге, нас уже не раз называли идеальной парой, но пары-то нет — Борисыч. У него — официальное разрешение бабушки опекать Анюту, он ездил к её родным, и похоже, не без успеха. Аня смотрит на него влюблённо и восторженно…
Правда на сцене она и на меня смотрит и влюблённо, и восторженно. А вот в жизни... В жизни – друг. Когда я пытаюсь как-то изменить эту данность, Аня или не понимает этого, или не хочет понимать.
Мои с Борисычем отношения день ото дня всё хуже и хуже. Он бы давно меня прогнал, но я был нужен. А сейчас ухожу сам. Меня уже давно сманивают и туда, и сюда. Деньги предлагают больше в разы, но я не хотел подводить Олега — нам с ним так хорошо работалось.
Вернувшись из Германии обошёл потенциальных работодателей, выяснил на что могу рассчитывать и пошёл к Анюте (даме из канцелярии, наверное, досталось потом, что дала Анютин адрес).
Пришёл, Аня обрадовалась, а я не давая разговору стать привычно дружеским, стал сразу говорить о любви и звать с собой. Расплакалась и всё время повторяла:
Серёженька, я не могу, не могу!
А тут явился Борисыч. Заплаканная Аня ему открыла, он испугался за неё, потом, увидев меня:
А этот, что здесь делает?!
Я ответил, что то же, что и он. Слово за слово, и вот уже Анюта кричит:
Убирайтесь оба, мне противно!

АЛЕКСЕЙ

После ссоры из-за Джона мы, конечно, быстро помирились. И растроганные примирением, наконец обговорили всё. Свадьбы Аня не хочет. Только венчание.
- Почему?
- Вернее, я не хочу широкого застолья. Я один раз была на такой свадьбе — впечатление ужасное. Может быть оттого, что за мамой ухаживали все мужчины, а к папе ластились все женщины. Но всё равно видеть сразу столько пьяных! И эти бесцеремонные «горько!». Только венчание и банкет для близких. А ты крещён?
- Да, в те поры почти все бабушки крестили своих внуков, а родители делали вид, что не знают об этом.
- А ты в Бога веришь?
- Убеждаюсь, что да. Привычки молится нет, но когда в трудные минуты душой обратишься к Нему, без помощи никогда не оставляет.
- А мне так нравилось с бабушкой ходить в церковь. Особенно к заутрени. Встаём рано. Идём пешком. Такие чувства удивительные.
- Надо же бабушка врач, а верующая.
- Наверное всё естественно. Я, к стыду моему, забыла, кто из великих физиков (он был из семьи верующих) говорил о том, что когда он пришёл в науку, веровал. Потом, по мере накопления научных знаний, стал атеистом. И наконец, когда достиг вершины научного познания, отпущенного ему, убедился, что без Господа это невозможно.
- А тебе не будет мешать ощущение греха, когда мы станем супругами?
- Нет, конечно! В Библии написано: «Наслаждайся женой юности своей». Правда, как хорошо! Это люди плохо знающие Библию всё исказили. Даже в литературе такое есть: «Познал Адамов грех?» А грех первых людей был в непослушании.
- Для меня это открытие. А куда же мы всё-таки едем? Придумала?
- Скорее почувствовала. Как-то много раз видела в кино, о свадебных путешествиях и поняла, что это не для меня. Я не хочу, чтобы хоть один миг нашего счастья, нашей любви затерялся в краях, где мы, возможно, уже никогда не будем. Я так давно жду тебя, я не хочу сразу же делится тобой ни с кем и ни с чем. Какие там красоты природы? Я буду видеть только тебя, я хочу нарадоваться тебе.
- Счастье моё!
- А ты моё! Знаешь, давай скажем всем, что уезжаем, а сами останемся в твоей квартире. Мне в ней так нравится!
- Ой, как хорошо!

Теперь в своей квартире кроме книжных шкафов меняю всё. Сегодня спал на надувном матраце — подарил Ильинишне, которая убирается у меня, мебель, и они с домочадцами мигом вынесли всё.
Предложил Анюте вместе выбрать новую обстановку.
- Ой, нет-нет! Я стесняюсь. Да и мне интересно, что выберешь ты.
Хожу, выбираю.

Пришла пора познакомить Анюту с родителями. Мама, в образе снежной королевы, была вежлива и прохладна, как всегда. А вот отец! Мне без умиления невозможно было смотреть на них. Отец счастлив, как ребёнок. Аня нежно и доверчиво потянулась к нему. Они бегают, осматривая его холостяцко-романтическое хозяйство. Он увлёкся живописью. Все стены дома и веранды увешаны картинами и этюдами. Живет с любимой, сильно постаревшей, собакой — вместе они спасают приблудных животных и птиц. У него живёт даже петух, у которого никак не найдётся хозяин — отцу очень нравится, как он горланит по утрам. Вместо огорода – зелёная лужайка. Несколько фруктовых деревьев и ягодных кустов. Добрые соседки, зная особенности его быта, набирая с грядок зелень для себя, заносят и ему.
Когда заеду за ним, чтобы увезти на свадьбу, надо будет для его коммуны привезти в запас еды, чтобы без него не голодали.

Наконец, познакомился с Елизаветой. Приехали в Зареченск. Подъезжаем к дому, в мороз, в холод выбегает розово-голубое чудо (розовое – понятно, а голубое, это такие яркие глаза, что их замечаешь в первую очередь). Лёгонький халат, тапочки на босу ногу.
Обнимает тёплыми и нежными руками. Мы с удовольствием целуемся, а она приговаривает:
- Ах, сестрёнка! Ах, скромница! Такого мужа себе отыскала!
Анюта почти рыдающим голосом:
- Лизун! Имей совесть! У тебя их много, у меня единственный!
- За такого единственного я бы всех остальных отдала.
Я беру на руки свою малышку, думаю про себя и говорю ей:
- Ты для меня дороже всех!

В следующий раз в Зареченск везу родителей. Вернее, отец едет на своей видавшей виды испытанной машине, мама — со мной и Анютой.
По приезде не узнаю своей мамы. «Снежная королева» оттаяла. Я и не знал, что она может быть такой милой и добродушной. С удовольствием надела валенки (наверное, впервые в жизни), пуховой платок, анютин тулупчик, в котором та каталась на горке. Большой необходимости в этом нет – Людмила одевается, как нормальная горожанка, но маме хочется поиграть в селяночку. Даже пробовала доить Зорьку. Ну, пусть потешится!
Отец сразу влился в мужскую «бригаду», как будто всю жизнь были вместе. Когда мы уезжали, мама с нами не поехала, осталась. Вот чудо! А отец очень соблазнялся и предложением погостить и переехать сюда насовсем, но беспокоился за своих приёмышей, обещая заезжать почаще.

Людмила поехала с нами, помочь в предстоящих хлопотах дочке — нужно выбрать свадебное платье и всё полагающееся к нему, да и побудут напоследок вместе. Приехала и бабушка Герта, мама Людмилы.
Остальные заботы на мне. Уже договорился в церкви о дне венчания. Отец Сергий готовит меня к этому событию. Прохожу все необходимые ступени. Сдаю ликбез по Библии.

И вот он этот День!
Свадьба!
Как выяснилось потом, все в предшествующую ночь почти не спали.
Аня с родителями приезжают от Полины Георгиевны с бабушкой Гертой, плюс Елизавета и Леокадия Леонидовна. Старших Нечаевых взяла к себе мама. Наташа с Катей у себя. Отец уехал, чтобы привезти к свадьбе «панталоны, фрак, жилет», как он выразился.
Я ночевал у Антона, мы тоже не спали. Как хорошо, когда есть такой друг! А то не знаю, как бы я дождался рассвета. Мы с ним вспоминали прошлое, мечтали о будущем.
Вчера в преображении моей квартиры поставили последнюю точку – её украсил флорист. Старичок оказался романтиком. Попросил фото Ани. Долго смотрел и, наконец, сказал:
- Я знаю чем порадовать эту девочку! Пусть, когда она войдёт, скажет: «Ах, это сказка!»
Встречаемся все в церкви. Взволнованные прекрасные лица, как хорошо, что теперь все эти люди – моя семья! Хочется такими их всех запомнить. Но не могу отвести глаз от Анюты: так наверное выглядят ангелы, когда появляются меж людей – она очень бледная, с огромными потрясёнными глазами.
Хорошо, что человечество изобрело фото и видео! С нами два хороших специалиста в этом плане. Но я больше надеюсь на Антона с его камерой — уж он-то почувствует, что особенно дорого мне!
Но, вот началось! Какой прекрасный обряд! Как очищает и обогащает душу! Разве можно теперь жить не так, как, нам завещал Господь!

 О, Соломон! Когда ты писал «Песнь песней» знал ли ты такое счастье, такие радости?!


Рецензии